Самурай

–А гармонь-то зачем берёшь? Угробишь, чего доброго, где-нибудь инструмент.

–Не твоя забота. Твоё дело зверушек в лесу сторожить, живодёр.

Проходя мимо машины, он недоверчиво оглядел фигуру японца, пробурчал что-то непонятное себе под нос, нагло улыбнулся второму и, выйдя на середину улицы, где бегала пацанва, растянул свою гармошку так, что в соседских дворах залаяли собаки. Выдав один из куплетов известной казачьей песни, он тут же собрал вокруг себя целую ватагу местной детворы, без ума любившей Тольку, когда тот бывал трезвым, и не сдерживая накатившего удовольствия, гаркнул во всё горло «Банзай», потом вдруг оглянулся и, поймав на себе удивлённое лицо гостя, заорал ещё громче. Не обращая внимания на окружающих и, наверное, утратив последние крохи стыда, Толька побрёл по улице, собирая в кучу ополоумевших от страха собак, изошедших на дикий лай, и детвору. Что-что, а повеселиться Козырев умел.

–Ну всё, земляничка-ягодка, -махнул рукой Мандрус, неловко улыбаясь своим гостям, -теперь до утра.

Проснулся он от хорошего тычка в зад. Толька замычал недовольно и приоткрыл один глаз. За окном уже вовсю светило утреннее солнце и слепило глаза. Он резко вскочил с дежурного дивана. Над ним стоял и улыбался Мандрусов.

– Помереть спокойно не дадут! – Толька по-лошадиному зевнул и развёл руки. – Чего так рано-то? Могли бы и к обеду, – заворчал он, на удивление резво вскочив, пытаясь влезть в старую энцифалитку, напяливая её через голову на голое, поросшее густой шерстью тело, из-за чего Тольку дразнили Сивым или Седым. Одеваясь, он всё время таращился в окно, как будто кого-то высматривая.

–Ну и зарос же ты, что вепрь. Смолить тебя пора.

–Старого бобра седина не портит, -буркнул Толька.

–Каво там высматривашь? Опять чего натворил?

–Да так… Ты про вчерашнее ничего не слыхал?

–Опять набедокурил?

–Малость покуралесил.

–Подрались что-ли? –заволновался Мандрусов.

–Куда там… Хуже. Шефов жизни учил.

–Ну и чего? Научились?

– А то как же.

–Чо хоть было?

–Да так, малость посмеялися. Команду «воздух» отрабатывали. Но мне лучше с глаз долой, пока не уляжется.

–Вот уж мне ваши столбовские гулянки!

– Да, слава богу, все живы. Не волнуйся. У нас и не такое бывало. А этот, как там его? Японец-то. Здеся?

– Ага. Тута, – передразнил хозяина Мандрусов. – Сидит на скамеечке у калитки. Любуется красотами. Зарисовки делает.

Толька искоса глянул на охотоведа и усмехнулся.

– Какие красоты! Нищета кругом гольная! Наплодили переселенцев. На семь дворов один топор и тот без топорища. Ни удавиться, ни зарезаться нечем.

– Ну это ты, брат, загнул.

– Иди да глянь у соседа. А-то бы его собака мою капусту жрала. Мои куры пшено клюют, а его псы через забор слюнями давятся. Голыдьба. Вот раньше, я понимаю, красота была. Домик к домику, что петушки с гребешками. Везде порядок. А сейчас даже околицы не стало. Всё коровами засрали. Село-то было какое… Залюбуешься. Всё испохабили с этими переселенцами.

– А ему всё в диковину, – отмахнулся Сергей. – Он же художник. Рисует чего-то. Книжки иллюстрирует. Ему у нас всё равно что на другой планете.

– Вот и летел бы на Марс, – пробухтел Толька, продирая глаза после ночной гулянки.

– Ну, и народ же вы, столбовские!

– Да уж какие есть, – осклабился Толька. – Мы казацкого роду. И не какие-нибудь там переселенцы.

Сказанное немного касалось и Мандрусова, поскольку хоть и давно, но он тоже переселился на Амур, и вживание в местную среду давалось ему не без трудностей. Толькины слова зацепили Сергея:

– Гляди какой казачина выискался. Да из тебя казак как из говна пуля. Ты в седле-то когда последний раз сидел? Или косой косил? Казак, с печки бряк. – Не давая Тольке открыть рот он заразительно рассмеялся. На его удивление Толька совсем не обиделся и тоже закатился смехом.

– Точно говоришь. И тятя мне говорит, знаешь как? Твой дед, говорит, был амурским казаком. Стало быть я сын казачий. А ты, это он мне говорит, хрен собачий!

Толька опять закатился смехом, от чего всё лицо его раскраснелось.

– Ух. Посмеялись и будя. Не тебя я имел в виду, не серчай Манжур. Мне плевать, откуда ты и кто ты. Тебя соплёй не перешибёшь и одним стаканом не свалишь, а значит свой. Ладно. Дай хоть пожру я. Ты не против? А-то похмелье мучает.

Он поставил на стол кастрюлю холодного борща и стал наворачивать со дна ложкой. Потом разделался с хорошим куском мяса, без которого не прожил бы ни дня, но говорить не переставал.

– Ты мне скажи. Почему все японцы любят скалить зубы и кланяться? А этот, как статуя. Хоть бы раз улыбнулся. Не настоящий он японец, – разжёвывая жилы, рассуждал Толька, – на шпиона он похож, а не на художника. Он, как его… Самурай.

– А тебе-то что. Чего у нас шпионить?

– Не скажи. – Толька наконец-то прожевал мясо и уже наливал себе из чайника. Жены в доме не было, и он по-хозяйски орудовал на кухне. – Иду я как-то от солонца… – Тут он осёкся, прикусив губу.

– Валяй дальше, – махнул рукой Сергей. – А-то я не знаю где ваши солонцы да кормушки и какое мясо ты сейчас уплетал.

– Виноват медведь, что корову съел. А спрос-то с пастуха, – вывернулся Толька.

– Ну, на каждую корову колокольчик не повесишь.

– Вот и я говорю, – кивнул растерянно Толька. – Иду, значит. А темно! Смотрю, огоньчишко мерцат. Сперва подумал, что это наша телевышка. Там завсегда огонь горел раньше. Но думаю, как же это? Даже визирчик поставил. А утром пошёл глянуть. Не поленился.

– На тебя не похоже, – усмехнулся Мандрусов.

– Нет там никакой вышки. Одни сопки. А горит каждую ночь. Интересный такой свет. Голубоватый.

Толька откровенно задумался.

– Ты вот, Сергей, скажи. Почему в районе почти все коровы заболели? Так говорят, мол, рак какой-то. А я думаю, или врут, или зарыли что-нибудь. Нам ведь не скажут. А мы здесь подыхай медленно!

Уговорив в два глотка кружку чая, Толька накрыл стол большим полотенцем, прихватив напоследок со стола головку чеснока.

– Не срамись, Козырев! Как с человеком разговаривать будешь?

– Не перегаром же на него дышать. Мне не целоваться. Да и о чём с им говорить, када ни, я ни он друг друга не понимаем. Мне с ним, всё равно что свинье с курицей беседовать. А не понравится, отвернётся. – Толька отковырнул пару зубков от чеснока и сунул их в рот. – Ну чшо? Пошли, что ли.

Он вышел на веранду, где уже с вечера его ждал большой рюкзак, собранный женой, самому Тольке было не до того. Обмотав ноги портянками, он залез в резиновые сапоги и, взвалив рюкзак на здоровое плечо, пошёл к машине.