– Кого?
– Людей.
– Зачем?
– А зачем Пенелопа ждала Одиссея?
– А кому ты не хочешь уступать?
Он не ответил.
– Призраки, призраки, призраки… – тихо сказала она. – Даже сейчас все эти призраки авторов. Даже сейчас…
Он не ответил.
– Никто не узнает, – сказала она. – Они не узнают. Другие не узнают. Никто. Ничего. Не узнает.
– Я знаю, – печально сказал он. – Я знаю. Я знаю, что просто не успел это придумать. Они – успели. А я нет. Я опоздал придумать. Просто опоздал.
– Придумай заново. Придумай чуть по-другому. По-другому.
– По-другому я не могу. Я придумал именно так. Тоже – так.
– Но почему не хочешь попробовать иначе?
– Потому что иначе – это не так, как я хочу. Не так, как я хотел с самого начала. Не так, как я придумал в первый раз. Это будет мертвое, мертвое с самого начала.
– Но даже если ребенок… мертв… его же все равно нужно… извлечь, – с трудом, запинаясь, сказала она.
– Мне негде хоронить своих мертвецов, – ответил он.
– К твоим услугам весь мир.
– Я не могу, – покачал головой он. – Может быть, раньше… Но сейчас – не могу. Сейчас – нельзя.
Она промолчала.
Он вышел на балкон.
С высоты двадцатого этажа город казался игрушечным макетом, позабытым заигравшимся неряшливым ребенком. Где-то там, в деревьях, нервно щебетали птицы, кто-то, – ему не было видно, наверное, собака, – мелкой вальяжной трусцой перебегал дорогу, а с севера, заслонив собой уже почти все небо, шла огромная черная туча.
– Будет ласковый дождь, будет запах земли.
Щебет юрких стрижей от зари до зари, —
медленно произнес он.
Туча надвинулась над головой, вплотную, кажется, еще чуть-чуть, и она расплющит здание, сомнет его, вдавит в землю.
– И ни птица, ни ива слезы не прольет… —
тише сказал он, спрятав за вздохом следующую строчку.
Крупные капли ударились о перила перед ним, забарабанили по мостовой внизу. Он скорее понял это, чем услышал или увидел. А потом весь мир вокруг исчез за плотной и грубой занавесью ливня.
Он стоял еще долго.
И молчал.
Потом шепнул совсем тихо, словно боясь разбудить кого-то:
– И весна… и Весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет…[17 - С. Тисдэйл. «Будет ласковый дождь».]
И ушел обратно в дом.
* * *
Ливень шел всю ночь.
Грунтовые воды поднялись, и без того дышавшая на ладан арматура не выдержала. Фундамент лопнул, разорвавшись на десятки частей, словно что-то, доселе спящее в его недрах, проснулось и растерзало его.
Миллионы трещин покрыли странно прекрасной сеткой бетонные панели. А потом расцвели гигантскими черными цветами.
И дом, в одной из сотен пустых квартир которого уже сорок лет жили двое последних оставшихся на Земле людей, рухнул.
* * *
На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена осталась стоять среди развалин. Из этой стены торчал одинокий, обугленный до клочка, листок бумаги, и когда его осветило солнце, то можно было прочесть, – если бы остался кто-то, кто мог прочесть! – одно-единственное слово:
«сегодня…».
4
…и найти спасение…
…ты увидишь, как философский камень – наш царь, который превыше других властителей, – появляется из стеклянной гробницы, поднимается с ложа и выходит на арену мира, возрожденный в славе, в высшей степени совершенный. Полупрозрачный, как хрусталь, плотный и очень тяжелый, он легко плавится на огне, как смола, и течет словно воск, превосходя даже ртуть, он легко проникает в плотные твердые тела, и хрупок, подобно стеклу. Он неуничтожим, огнестоек, как саламандра. Он справедливый судья, вопиющий «Я обновлю всё и вся!»
Генрих Кунрат, «Амфитеатр вечной мудрости»
? На другом берегу
Я кричу, будто камни кидаю слова.
Знаю я, что мне не докричаться
До другой стороны холма…
Группа «Урфин Джюс»
Нас разделяют полсотни метров, не более. Так близок и так бесконечно недосягаем сейчас левый берег коварной реки, из-за которой нам не стать частью Тумерианской конфедерации. Она, воплощением всех земных грёз, оказалась отрезана после слишком сильного паводка, при котором Рубикон изменил своё русло. Тут-то и проявился педантизм тумерианцев. Потому что Соглашения – сначала торговое, а после и политическое, содержащее полный список территорий, ставших вассальными Тумера, – изменить уже было нельзя. И обширный участок суши, образовавшийся в широкой излучине реки, где впоследствии возник Посёлок Изгоев, оказался вне всяких географических карт, составлявшихся на момент принятия соглашений.