– Ничего особенного, – ответил я. – А что, по-твоему, я должен был подумать?
Мне нравилось её лицо. Оно было открыто, как книга. Я редко встречал такие лица.
– Ну, я не знаю… – Катя немного смутилась, оставила печенье и убрала руки под стол.
– Ну что ты! – Мне захотелось потянуться к ней, смахнуть с неё эту неловкость. – Ты ведь знаешь, что я ничего плохого о тебе не подумал. Знаешь же?
Она посмотрела мне в лицо. Кивнула.
– Ну вот! – Я улыбнулся. – А я точно знаю, что и ты ничего такого не имела в виду. И ты это знаешь, и я это знаю. И мне наплевать, как то, что касается только нас, выглядит со стороны. Как это может воспринять кто-то другой. Ведь мы-то знаем правду. Знаем всё про себя.
Катя снова смеялась. От её недавнего смущения не осталось и тени.
– Про себя-то я, может, и знаю всё. А про тебя – вообще ничего. Почему у тебя такое смешное имя? Кто ты? Как ты оказался в нашем городке?
– Имя? – Я улыбнулся. – С именем проще всего. Мои родители были без ума от античной философии, вот и назвали сына Платоном. Если бы у меня был брат, то он наверняка стал бы Сократом, а это гораздо хуже.
Катя хихикнула.
– А вот кто я? – Я задумался. Иногда на самый простой вопрос трудно ответить. Действительно, кто же я?
Моя собеседница смотрела на меня, как ребёнок, которому вот-вот расскажут захватывающую сказку и который уже готов удивляться.
– Кто я?.. Знаешь, это сложно рассказать… Непонятно даже с чего начинать…
– А ты начни с чего угодно. Главное – начать, а потом история сама постепенно сложится.
– Наверное, начать нужно с тополиного пуха…
– С пуха? – Катя засмеялась, а потом прикрыла ладошкой рот, показывая, что слушает меня.
– Хотя нет, при чём здесь тополиный пух? Ты знаешь, ещё сегодня утром я летел в самолёте из Питера. Хотя, кажется, это было уже очень давно… Летел в Самару, в обычную командировку. Кстати, у тебя есть телевизор?
– Нет, – Катя пожала плечами. – Зачем он мне?
– Интернет? Радио, наконец?
Девушка помотала головой. Видимо, о судьбе моего рейса сегодня мне так и не удастся узнать. Подумаем об этом завтра.
Я махнул рукой и рассказал Кате о событиях сумасшедшего дня. Она издавала удивлённые возгласы, восхищённо восклицала или смеялась, когда я показывал, как кувыркался в воздухе с парашютом или демонстрировал в лицах милиционера на площади и тётку в кассе автовокзала.
Иногда мне кажется, что не бывает хороших или плохих рассказчиков – есть лишь хорошие или плохие слушатели.
Чай кончился, пузатая банка варенья была возвращена в холодильник. Катя умылась, переоделась в пижаму и расчёсывала волосы, расспрашивая о подробностях моих приключений. За окном горели ночные огни – уличные фонари, окна домов, фары редких машин.
– Люблю ночной город. Почему-то. – Я стоял и смотрел в окно. Зрелище успокаивало и настраивало на лирический лад.
Катя отложила расчёску и опёрлась о подоконник руками рядом со мной, уткнувшись носом в окно. Стекло перед её лицом запотело от дыхания.
Поддавшись внезапному порыву, я встал позади и осторожно охватил ладонями её плечи. Мы молча смотрели в окно. Где-то вдалеке простучал колёсами невидимый поезд.
Катя повернулась ко мне лицом и немного подалась вперёд, как бы сама собой оказавшись в кольце моих рук. В её глазах прыгали даже не искорки, а как будто маленькие чёртики.
– Ты знаешь, – она улыбалась, – а может быть, в том, что я тебя позвала, в самом деле есть что-то такое? – Она выделила последнее слово и кивнула. Чёлка упрямо упала на её глаза. Катя глядела на меня сквозь волосы.
Я посмотрел на себя со стороны. Взрослый человек, в чужом городе, на ночной кухне обнимает едва знакомую девушку.
И неожиданно для себя самого я её поцеловал.
2
На подоконник сел воробей. Нетерпеливо потоптался по жестяной поверхности, посмотрел на меня сначала одним глазом, потом вторым.
Я осторожно, чтобы его не спугнуть, приоткрыл створку окна. Домашнее тепло ручьями потекло наружу, в ночь. Воробей подпрыгнул ближе и примостился на оконной раме – посредине между комнатой и улицей.
– Ну что, серый? – негромко спросил я его. – Как там жизнь, за окном?
Воробей переступил с лапки на лапку и нахохлился.
– Прохладно, что ли? Ну так осень уже на носу, чего ты хотел?
Пичуга внимательно глядела на меня блестящим чёрным глазом, а я продолжал монолог:
– Скоро вот совсем холодно станет, снег выпадет, морозы ударят. Здесь как морозы у вас, серьёзные? Прятаться придётся, наверное? Пищу, опять же, искать, крошки всякие хлебные… Тяжёлая жизнь у вас, птиц. Но и понятная. Понятно, кто ты, откуда, куда и что делать нужно. – Я помедлил, задумался. – А мне вот давеча вопрос задали, кто я такой, а я и ответить-то на него толком не смог. Ну, родился, учился, работал – но это разве обо мне, про меня? Кто я такой, по сути? Зачем живу, для чего?
Воробей повернулся ко мне другим глазом, наклонил голову и вдруг произнёс:
– Хорошие вопросы. Но неужели ты хочешь, чтобы я тебе сейчас на них взял и ответил?
Я оторопело смотрел на него.
– Нет, наверняка не хочешь, – он отряхнулся, повернулся ко мне спиной и глянул из-за плеча: – Я полетел, закрывай окно.
Воробей легко спорхнул с подоконника и мгновенно исчез в темноте. Я ещё немного постоял у окна, потом закрыл его и проснулся.
– Во сколько у тебя автобус? – Катя хлопотала на кухне, укладывая для меня в пакет необъятные бутерброды. Моя одежда, ещё вчера безнадёжно грязная, выглядела как новенькая. На мои вялые протесты девушка внимания не обращала. Несмотря на короткий сон, в это раннее утро она выглядела выспавшейся и свежей, в то время как я сам себе напоминал сомнамбулу.
– В семь тридцать, – ответил я, сверившись с билетом. – Скоро уже надо выходить.
– Дорогу-то найдёшь? – Девушка с прищуром глянула на меня, потом рассмеялась. – Нет, лучше я тебя провожу.
Дворники неторопливо мели скопившийся за сутки мусор. Будничные люди спешили на работу. Собаки выгуливали на поводках сонных хозяев.
Мы вышли с запасом, благо и идти-то было всего ничего. Я рассматривал прохожих.
– «Вот и наступило то самое завтра, о котором я что-то слышал вчера…» – рассеянно пробормотал я.
– Это ты о чём? – Катя улыбалась дворовым кошкам. Кошки, впрочем, улыбки игнорировали.