Свойство очаровываться миром

– Продолжай, продолжай, – ободрила меня учительница.

Я тупо смотрел в потолок, делая вид, что пытаюсь вспомнить забытый текст.

– Ну, открой учебник, подсмотри, – сжалилась она надо мной.

Я склонился над партой, нашел нужные строки, поднял голову, продекламировал в том же ритме всё, что успел ухватить взглядом и запомнить. Снова остановился, устремив взгляд в потолок.

Очевидно, поняв, что я, мягко говоря, не блещу знанием текста, она неожиданно предложила:

– Возьми учебник в руки, открой и читай.

Я взял учебник, открыл и, уже поняв, в чем секрет таких ко мне поблажек, изо всех сил стараясь не форсировать процесс, четко отделяя строку от строки и раскрашивая их возникающими по ходу чтения эмоциями, прочитал стихотворение до самого конца. Финалом такого чтения были аплодисменты учительницы, поддержанные двумя-тремя одноклассниками, и пятерка в классном журнале.

На всю жизнь запомнилось мне: «Белую работу делает белый, черную работу – черный». И вместе с этими строчками где-то в глубинах души поселилось острое чувство неприятия ко всякого рода возвеличиванию одних за счет других, к разделению людей на своих и чужих по признакам цвета кожи, национальности, партийности, вероисповедания.

Весь мир – одна семья! Спасибо, Владимир Владимирович, что, в какой-то степени, и вы помогли мне осознать эту истину.

А начиналось все с невыполненного домашнего задания. Неисповедимы пути Господни…

Мир! Бог! Май!

Это было в далеком 1966 году, когда нынешняя краса Рыбинска, Спасо-Преображенский собор, напоминал развалины Брестской крепости. С усеченными главами куполов, без крестов, окруженный горами строительного мусора, он казался обреченным. Поговаривали, что городские власти то ли в самом соборе, то ли вплотную к его стенам намерены соорудить общественный туалет, а пока до утверждения проекта, часть помещений использовалась под временное общежитие для тех, кому не досталось мест в благоустроенных семейных общежитиях. Пройти в «общежитие» с улицы можно было только через калитку, расположенную в левой створке главных ворот храма. Сами ворота были по центру и бокам забиты досками. В нижнем ярусе колокольни размещался пункт приема стеклотары. В дни авансов и получек у его дверей выстраивались большие очереди горожан с авоськами набитыми пустыми бутылками из-под водки и дешевых плодово-ягодных вин. Остальные окна и двери первого этажа были частично заложены битым кирпичом и замурованы цементом, частично забиты неструганными досками. Осколками кирпичей вперемежку с цементом были заделаны и большие отверстия в земле вплотную к цокольной части собора. Поговаривали, что где-то здесь был замаскирован люк, подняв который можно было попасть в подземный ход, ведущий на левый берег Волги.

Естественно, все это – и колокольня, и громадные пустые залы с взирающими со стен через облупившуюся краску ликами святых, и слухи о подземном ходе, как магнит притягивало к собору подростков со всех районов города. У нас были свои тайные ходы, как проникнуть внутрь, мы превосходно ориентировались, где какие есть замаскированные лазы, чтобы перебраться из одного помещения в другое. Было у собора и еще одно немаловажное достоинство – его колокольня, самое высокое по тем временам здание города.

Не знаю, кому из нас первому, мне или Женьке Немцову, пришла идея посмотреть на первомайскую демонстрацию с высоты колокольни, поприветствовать знакомых, подурачиться немножко – но принята она была на ура. В десять утра, когда демонстрация была в самом разгаре, мы с помощью приставной доски проникли через небольшое отверстие в помещение над потолком пункта приема стеклотары и оттуда, забрались по винтовой лестнице на площадку с колоколами. На площадке стряхнули с одежды пыль, уселись на парапет, и, размахивая руками, стали кричать лозунги:

– Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза – организатор и вдохновитель всех наших побед! Ура, товарищи!

Снизу никакой реакции. Море плакатов. Мир, труд, май! Искусственные цветы, портреты вождей…

– Да здравствует нерушимое единство партии и народа! Ура, товарищи!

Минут пять, выкрикивая лозунги и кривляясь, мы пытались привлечь внимание демонстрантов, но они нас не слышали – пели свои песни, передавали по шеренге фляжки со спиртным, болтали о чем-то между собой, махали флажками, смеялись, танцевали. Хоть бы один кто задрал вверх голову, посмотреть на небо, на колокольню, на нас.

И тут мне на глаза попался длинный металлический прут, лежащий на полу в известковой пыли. Я спрыгнул с парапета, поднял прут, отряхнул от пыли, ухватился двумя руками за один его конец и вторым дотянулся до языка колокола. Женька сразу уловил мои намеренья, и мы, удерживая вдвоем прут, стали раскачивать им язык колокола. Вначале это не особо нам удавалось, но потом наловчились, и спустя какое-то время над запруженной демонстрантами Соборной площадью (тогда она называлась площадью Маяковского) поплыл мощный густой колокольный звон.

Когда руки устали, мы положили прут на пол и бросились к парапету – снизу на нас смотрели тысячи восхищенных глаз. Неожиданно откуда-то из толпы демонстрантов материализовались несколько человек в милицейской форме и врассыпную бросились к собору.

– Бежим, поймают, мало не покажется, – потянул меня за рукав Женька.

Мы метнулись к винтовой лестнице, но снизу уже стучали вверх чьи-то сапоги. Оставался один путь – наверх.

Раньше мы никогда на колокольне выше яруса с колоколами не поднимались – там вместо лестницы торчали два ржавых перекрученных швеллера с налипшими на них остатками штукатурки, а над ними угрожающе нависал заваленный битым кирпичом остов лестницы – того и гляди, что-нибудь сорвется на голову. Но другого выхода у нас теперь не было.

Я вскарабкался Женьке на плечи, дотянулся до швеллеров, пригнул к стенке, перебрался на них с Женькиных плеч и протянул другу руку. Минуту спустя мы продвинулись по остаткам лестницы еще немного вверх и скрылись от глаз преследователей за уступом стены. Снизу доносилось множество голосов. Кто-то тронул руками швеллеры, по которым мы только что карабкались наверх и крикнул своим напарникам:

– Здесь пусто, а дальше хода нет!

– Спускайся, поймали, – ответил ему хриплый голос снизу.

– Дяденьки милиционеры, мы, честное пионерское, не звонили, – хныкал кто-то из задержанных.

– А как-же – Святой Дух звонил! – рассмеялся милиционер с хриплым голосом.

– Мы даже не успели на колокол посмотреть, – вторил хныкавшему пионеру слезливый девчоночный голосок.

– В участке расскажете, кто успел, а кто нет.

Постепенно, голоса и шаги стихли. Мы с Женькой, поддерживая друг друга, осторожно спустились на площадку с колоколами, подошли к парапету и посмотрели вниз. Соборная площадь была по-прежнему заполнена демонстрантами.

Да, как-то не совсем хорошо получилось – мы звонили в колокол, а достанется по полной чаше за наше баловство каким-то малолеткам. Если не признают «свою вину», еще и вдвойне поплатятся, и родителям штраф впаяют. Скверная история. Что-же делать?

И тут Женька поднял металлический прут. Я без слов понял его замысел – вызываем огонь на себя! Мы ухватились, чередуя руки, за прут и стали раскачивать другим его концом язык колокола. Через пять-шесть колебаний над площадью снова поплыл густой колокольный звон.

После трех-четырех ударов, мы положили прут и, не чуя под собой ног, бросились вниз по винтовой лестнице. Не сговариваясь, решили уходить не напрямую через отверстие над пунктом приема стеклотары, а через бывший лазарет.

На втором ярусе колокольни через брешь в стене пролезли в чердачное помещение церкви. С чердака по веревке через дыру в потолке спустились вниз. Затем стряхнули с одежды и обуви пыль, придирчиво оглядели друг друга на предмет чистоты костюмчиков и удовлетворенно направились к дверям. Из лазарета на улицу можно было выйти только через самострой «семейного общежития». И тут нам навстречу из дверей со стороны «общежития» выскочил мужчина в серой шляпе. Увидев нас, он радостно растопырил руки, явно намереваясь хоть одного, но сцапать. Отступать было некуда.

– Скорей, бегите сюда, – закричал вдруг Женька мужчине и сам побежал назад к отверстию в потолке, из которого пару минут назад мы спустились с чердака.

Дядя в шляпе, остановился.

Я тоже подбежал к отверстию в потолке и призывно замахал ему рукой:

– Что же вы стоите? Они все там. Слышите, как топают! Не бойтесь – мы поможем!

Прислушавшись к доносившемуся сверху стуку многочисленных сапог и отбросив колебания, дядя в шляпе подбежал к нам, заглянул в наши честные глаза и, ухватился за свисающую веревку. Мы подставили ему под ноги спины. Секунду спустя он скрылся на чердаке бывшего лазарета.

Мы не сговариваясь, неожиданно перекрестились, посмотрели удивленно друг на друга, рассмеялись и поспешно пошли к выходу.

Пионеры были спасены – это главное. При этом, каким-то чудом и нам удалось выйти сухими из воды. Может, правы малограмотные бабушки, и в этом мире есть Бог?

Мать Тереза и рикша

Калькутта – один из беднейших городов Индии. Но за те три дня, что мы провели в нем, нам не встретилось ни одного нищего, требующего подачек в обмен на демонстрацию своих увечий. Зато на улицах было полно рикш. Не мото- и велорикш, наводнивших улицы Дели, Мумбая, Бангалора, а рикш в их исходном понимании – обожженных солнцем индусов, вручную тянущих по улицам свои телеги с восседающими в них клиентами. Иной раз какой-нибудь жилистый паренек, согнувшись к тротуару под углом сорок пять градусов, перевозил на своей тележке по шесть-семь клиентов разом, целые семьи, с чемоданами, всевозможными коробками, мебелью…

Мы с Ириной выходили на улицу из ворот монастыря Матери Терезы. Светлый образ этой монахини еще парил над нашими головами. Беззаветное служение больным, обездоленным, неимущим. Служение без малейшей примеси корысти – как естественная потребность любящей души в самовыражении. Может ли быть что-либо более возвышенное? Сотни тысяч спасенных от голода и болезней. Символ милосердия, сострадания…

И тут на другой стороне улицы мы увидели рикшу – пожилого, с поседевшими волосами индуса. Он сидел на бордюре, привалившись спиной к колесу своей тележки, и ожидал клиентов.

– Ира, – осененный внезапно возникшей идеей, обратился я к своей спутнице. – Этот человек не сломался под ударами судьбы, не стал попрошайкой. Он зарабатывает на хлеб своим тяжелейшим трудом. Его необходимо поддержать. Честный труд, честный заработок – в этом нуждается Индия, в этом источник ее будущего материального процветания. Ты согласна?

Ира рассеянно посмотрела на меня, но ничего не ответила.

– Давай наймем его, – предложил я. И в ответ на ее удивленно приподнявшиеся брови пояснил:

– Мы заплатим ему не нищенские тридцать рупий, а пятьсот или даже тысячу – как оценили бы такой труд по европейским меркам. Он довезет нас до гостиницы. Я плачу. Я приглашаю тебя прокатиться на рикше!