Заповедь любви

– Вы предали Христа!

– Это Ильдус, что ли, Христос? – наконец подал и я свой голос, вставая плечом к плечу рядом с Женей.

– Ваш Витька унижал веру Ильдуса, а значит, унижал и его самого. А Христос всегда с теми, кого унижают, а не с теми, кто унижает! Я не думаю, что вы настолько загрубели, чтобы не видеть, как на ваших глазах унижают человека.

– Но его вера – басурманская, а наша – православная, – упорствовал я на своем.

– Христос не разделяет людей по тому, кто как молится. Ему вообще не нужны молитвы и песнопения.

– А кому же тогда они нужны? – снова подключился к разговору Женя.

– К кому обращены твои мысли, когда ты стоишь на молитве? – задал встречный вопрос батюшка.

– К Богу.

– О чем ты размышляешь, когда в храме поют «Христос воскресе»? – продолжил он вопрошать сына.

– Ни о чем. Мне просто радостно.

– Вот для этой радости, для устремления чувств и мыслей к Богу и нужны молитвы и песнопения. Бог не нуждается ни в чем, но отзывается на наши молитвы, и отзывается лишь тогда, когда мы впускаем Его в свое сердце, когда за «Господи, помилуй» возвышается смиренное, неизреченное, исполненное верой и любовью «Да будет воля Твоя».

– А ты говорил как-то, что мысли и чувства преходящи, что главное в земной церкви – ее связь с Церковью небесной, с истиной Бога Единаго.

– Говорил. И это все так. И это тоже о любви. Тот, кто открывает истину Бога Единаго в сердце своем, уже не делит людей на своих и чужих, а в каждом видит Христов образ.

– И в обидчиках Ильдуса?

– А как же иначе? Они унижали его по своему невежеству, Христос в них сокрыт под гнетом страха, лености души и предубеждений. Поэтому деритесь за правду, но победив, никогда не унижайте побежденных. Пробуждайте в них Христа. И тогда они, исполненные благодарности, станут рядом с вами, потому что сила любви сильнее силы оружия. Только любовь может побеждать, все остальные победы пирровы.

Мы с Женей стояли перед батюшкой, понурив головы. Да, нам обоим были неприятны кривляния Витьки, но мы страстно хотели казаться «своими» среди крестьянских детей, поэтому глушили внутренний протест «правильными» мыслями о невмешательстве в драку, о недостойности веры басурманской. Как, в сущности, это подло!

Я видел, как у Жени на глазах наворачиваются слезы, и сам чувствовал, что вот-вот расплачусь. Батюшка встал из-за стола, подошел к нам, обнял обоих, и мы прошли в гостиную, где нас ждали матушка, Соня и Вася Цыцын с Ильдусом. Синяк у Васи был уже не такой заметный, но для нас он затмевал собой все, подобно сияющему на груди героя ордену за веру и мужество. Мы подошли к Васе с Ильдусом, и я предложил им обоим:

– Давайте будем дружить.

Спустя неделю после описанных событий за Васей приехала мать и увезла домой, в Мологу, а через год и мы с Женей, покинув родные пенаты, отправились на учебу в Петербург.

Впоследствии Женя, следуя по стопам отца и брата Александра, закончил Петербургскую Духовную академию и принял священство. Я выбрал для себя другой путь и после окончания Санкт-Петербургского политехнического института с головой окунулся в решение вопросов по механизации сельскохозяйственных работ.

Ничто в мире не бывает случайным. Наши победы даруются нам для отдохновения и поощрения добрых дел, а беды и поражения Господь попускает, чтобы через них научить чему-то большему, омыть сердца слезами, очистить от гордыни. Потому как «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Огонек затеплившейся в детских сердцах дружбы спустя много лет неожиданно вспыхнул с новой силой, помогая каждому из нас с достоинством и честью идти дорогами выпавших на долю всех россиян испытаний. Но, обо всем по порядку.

Встречи на пароходе

Было начало мая 1908 года. Я стоял на верхней палубе «Крестьянки» любуясь проплывающими мимо пейзажами, наслаждаясь холодком утреннего ветра и разлитой вокруг тишиной, торжественность и обширность которой не могли нарушить ни монотонное шлепанье плицев по воде, ни приглушенные голоса прогуливавшихся по палубе пассажиров. Неожиданно отрадное для сердца одиночество нарушил женский голос:

– Ах, какая вокруг красота, не правда ли?

Я, не оборачиваясь на голос, неопределенно пожал плечами: как бы и не оставляя незамеченным присутствие незнакомки, но в то же время вежливо показывая свою расположенность к уединению.

Миловидная дама преклонных лет облокотилась спиной о поручень рядом со мной и, запрокинув голову к небу, принялась рассматривать облака.

Я отступил от нее на полшага в сторону.

– Ой, смотрите, – воскликнула она, тронув пальчиками в белой кружевной перчатке мой локоть. – Прямо над нами летит зайчик!

Я посмотрел вверх на бесчисленные барашки облачков. В очертаниях одного из них действительно можно было разглядеть нечто подобное заячьей морде с непропорционально длинными ушами.

– Да, похоже, – согласился я.

– А я вас узнала, – перешла она наконец к сути своих прелюдий, – вы Николай Васильевич Харитонов[16 - Николай Васильевич Харитонов (1880-1944) – русский художник, живописец академической школы, родом из крестьян деревни Плишкино Мологского уезда. В 1901 году поступил вольнослушателем в Петербургскую академию художеств, учился в мастерской И. Е. Репина. Участвовал в весенних выставках в залах Академии художеств и выставке Товарищества передвижных художественных выставок, путешествовал по Европе, работал в Париже, занимался в Мюнхенской академии художеств. Обладатель множества премий. Был противником революции и советской власти, дружил со многими участниками белогвардейского движения. Эмигрировал из России, с 1923 года жил в Нью-Йорке. Работы Харитонова представлены в Государственном Русском музее, в театральном музее им. А. Бахрушина, в музеях Ярославля, Днепропетровска и др.], художник. Не так ли?

– Что вы, – изумился я. – Поверьте, я никак не связан с живописью. Вы обознались.

– Да? – разочаровано протянула она, – вы так похожи на Николая Васильевича. Я слышала, он где-то здесь, на пароходе, и хотела попросить его написать мой портрет.

Мы помолчали.

– Ба! – вспомнил я. – Некоторое время назад на нижней палубе мужчина в полотняной косоворотке довольно профессионально и даже с каким-то азартом делал карандашные наброски пассажиров третьего класса. Спуститесь, взгляните.

– Нет, нет, я его видела, – возразила она. – Без бороды и ростом ниже. К тому же у Харитонова волосы светло-русые, как у вас, а у того – темные.

– Но, по крайней мере тот господин похож на художника. Подойдите, поговорите с ним. Может, он товарищ Харитонова?

– Мне ужасно неудобно начинать разговоры с незнакомыми мужчинами. Я к вам полчаса присматривалась, прежде чем подойти. Не могли бы вы как-то помочь?

– Сделаю все, что в моих силах, – неохотно согласился я.

Мы спустились вниз по трапу и прошли в кормовую часть судна. Мужчина, рисовавший портреты, был все еще там. Я подошел к нему и без обиняков спросил:

– Извините, вы случайно не знаете художника Харитонова?

– Знаю, – ответил он, не отрывая взгляда от незаконченного рисунка. Затем, сделав несколько размашистых штрихов, повернулся лицом ко мне. – А что вы, собственно, от него хотите? – и после небольшой паузы продолжил: – Николай Васильевич сейчас спит. Кроме того, мы еще не совсем художники, а только учимся.

Невольно разглядев вблизи лицо этого начинающего художника, я в изумлении отступил шаг назад:

– Вася Цыцын?

На долю секунды между нами повисла тишина, и затем воздух сотрясло его восторженное:

– Мишка!!!

Мы обнялись. Вася положил незаконченную работу в толстую картонную папку и стал складывать в пенал карандаши. Я, вспомнив о незнакомке, поспешил подойти к ней и пообещал, что, как только Харитонов проснется, сообщу ему о ее просьбе.

– Я Елизавета Федоровна Бродова, поклонница его творчества, – представилась она и подала мне руку.

– Очень приятно, – склонил я перед ней голову и пожал протянутую ладонь, – Михаил Ефимович Кондаков, инженер, изобретатель, коммерсант.

– Буду очень вам, Михаил Ефимович, обязана, если представите меня Харитонову. Моя каюта напротив капитанской.