Отпущение грехов

Поняв, что педик-бармен поводов для веселья больше предоставлять не собирается, я поднялся и вышел на крыльцо, прихватив с собой газету. В голове бурлило пиво, требуя почестей. Набрав на мобильном – чистом, а не том, по которому вчера общался с диспетчером; тот сразу после разговора отправился в мусоросборник, ибо в нашем деле даже такими мелочами пренебрегать нельзя – номер приемной, я спросил:

– Подскажите, как мне с Олегом Ружиным связаться?

– Тот же номер, только последняя цифра «восемь», – ответил безразлично-усталый голос, и в трубке послышались гудки отбоя. Очень невежливо, чего я совсем не ожидал. Но обижаться не стал, набрал номер еще раз, внеся поправку, и, услышав контрольное «Да?», произнес:

– Могу я услышать Олега Ружина?

– Слушаю вас, – ответила трубка, оказавшаяся замаскированным Олегом Ружиным. – Это я.

– Прекрасно, – я кивнул. – Спешу поздравить: материал получился отменный. Лучший среди всех газет.

– Ах, вы об этом, – сказал Ружин с восхитительной небрежностью и даже, кажется, зевнул. Мне стало слегка обидно, но, зная, что отыграюсь, я не расстроился. – Спасибо, конечно. Но, право, ничего особенного.

– Нет, в самом деле, – с нажимом проговорил я. – Делаю комплемент, как человек, знающий всю ситуацию досконально. Мозги у вас работают так, что позавидовать можно. Место на крыше, кстати, указано правильно. И рассуждения полностью верны. Мишенью действительно был Корниец. Так что два-ноль в вашу пользу. Хотя нет, два-один, ведь я не знал, что Ману и Конопат в связке. Случайность-с!

– Да?! – в трубке наконец разгорелось такое яростное удивление, что я сощурился от удовольствия – отыгрался! – Простите, а кто это говорит? Кто вы?

– Кто я? Автор драмы. Сейчас вот сидел в баре, пил пиво и читал газеты – что-то они там про меня насочиняли? Нарвался на вашу статью и решил поздравить. Блестяще! – и я отключился. Теперь у этого парня, журналишки, целую неделю мозги будут набекрень. Вряд ли он хоть раз говорил с профессиональным убийцей, только что выполнившим заказ. И уж наверняка ни разу не получал от таковых поздравлений.

Порадовавшись удачной шутке, я вернулся на прежнее место и снова принялся за пиво. Почему бы, в самом деле, не похохмить, когда работа выполнена, остаток гонорара вот-вот упадет на мой счет и жизнь, прекрасная, как эдельвейс, лежит у самых ног?

Входная дверь распахнулась под ударом чьей-то резвой ноги, и посетителей в баре сразу стало в шесть раз больше. Потому что внутрь ввалилась развеселая компашка о пяти головах. Две из них принадлежали местным проституткам не самого высокого пошиба, еще две – Джо и Карлику, гопникам, что жили в моем дворе и промышляли отжимом мобильных телефонов у неосторожных малолеток. Пятая, и последняя, была собственностью Ромео.

Этого я знал лучше всех, потому что не раз и не два имел удовольствие пересекаться с ним. Предводитель всей окрестной шпаны, успевший к тридцати годам отмотать три срока, в доказательство чего покрыл свою тощую тушку парой миллионов наколок. Толковых среди них не было, особо обидных я тоже не примечал. В основном они служили ему для украшения – довольно сомнительного, но ему нравилось. Как говорится, для кого-то конфетка – говно, а для него и говно было конфеткой.

По сути же это был мелкий фраерок, которому никогда не грозило стать крупным. Главным образом потому, что он никак не мог угнаться за своим языком. Более болтливой – и, что самое главное, не по делу болтливой – твари я в жизни не встречал. Чтобы произвести впечатление на юных лопоухих гопников, он зачем-то выставлял себя киллером, рассказывая о своих якобы выполненных заказах во весь голос – и неважно, где находился в момент рассказа. Пару раз я слушал о его похождениях, сидя за кружкой пива в этом самом баре. Причем находился столиков за пять от рассказчика, но Ромео не стеснялся, так что слышимость была прекрасной. Я буквально захлебывался пивом, когда он начинал вдаваться в подробности ликвидаций, настолько дикая чушь перла из его ротового отверстия. Но мелкота велась на эти рассказы, как мухи на запах туалета – им было даже лень подумать, что, будь Ромео реальным киллером, он ни за что не стал бы рассказывать об этом на каждом углу. А если бы рассказал, его в тот же день загребли бы, а еще через месяц – отправили лобзиком лес валить. И это в лучшем случае. В худшем – братва запаковала в деревянный макинтош и скормила голодным кладбищенским червям.

И вот этот самый Ромео решил как-то раз прокачать права в отношении меня. Понятно, что он ни сном, ни духом не ведал о моей деятельности. Заодно не знал и о моем славном спортивном прошлом. Поэтому был очень впечатлен, когда я отбил почки ему самому и трем дебилам, что таскались за ним в тот вечер. А когда намекнул (соврал, конечно), что в случае следующего наезда наведу на него настоящую братву, и вовсе как-то сразу и очень сильно зауважал меня. Даже хотел называть по имени-отчеству, будучи почти ровесником, но я посоветовал ему звать меня так, как все знакомые – Чубчиком. И – дополнительно – не гадить в том районе, где живет.

Ромео сделал вид, что внял моим советам, и теперь если безобразил, то по скромному – так, чтобы никто не видел. Меня он какое-то время старался избегать, но менее громогласным не стал, так что я волей-неволей продолжал слушать его байки – то на улице, проходя мимо какой-нибудь подворотни, где он тусовался со своими гопниками, то в кафешках, куда его тоже частенько заносило. Но, слыша голос, больше не видел самого рассказчика. Не понимаю, как ему с такими языком и бурной фантазией удалось сохранить в зоне почти все зубы.

Потом он постепенно осмелел – ровно настолько, чтобы, не скатываясь к панибратству, величать меня Чубчиком. Я таким раскладом остался вполне удовлетворен, так что даже снисходил до легких бесед с ним. Потому что серьезной все равно не получилось бы – Ромео был не тем человеком, с которым можно вести серьезные беседы.

Между тем проститутки и оба гопника, надрывая животы в нездоровом смехе, протопали в дальний угол бара, где, расположившись за столиком, принялись изгаляться над барменом в куда более извращенной форме, чем я десятью минутами раньше. Жора, он же Юра, красный, как некачественная сосиска, терпеливо сносил насмешки, ожидая заказа.

А Ромео, на беду, заметил меня. Впрочем, почему – на беду? Я был как раз в том настроении, когда хочется поглумиться над кем-нибудь. Над барменом я уже глумился, над неведомым журналишкой Ружиным – тоже. Хотя, знай заранее, что в баре объявится Ромео, то не стал бы тратить на них свое остроумие. Потому что лучше него на эту роль никто не подходил.

Он подошел к моему столику и, облокотившись на спинку соседнего стула, громко – потому что все делал громко, за что и огреб все три срока – поздоровался:

– Привет, Чубчик! А что это ты один отдыхаешь?

– А ты когда-нибудь видел, чтобы я с кем-нибудь отдыхал?! – я удивленно посмотрел на него поверх пивной кружки.

– Нет, – он смущенно кашлянул. – Я просто хотел тебе предложить, чтобы ты к нам присоединялся. У нас там девчонки.

– Вас там и без меня трое на двоих. Со мной получится по двое на каждую. Нет, Ромео, извини, я в два смычка исполнять не любитель. А ты вот лучше присядь-ка. – Он послушно опустился на стул, и я, понизив голос до заговорщицкого шепота, подвинул газеты в его сторону: – Слыхал, что вчера на площади произошло?

– Конечно, слыхал, – он держался очень уверенно. Так уверенно, как держатся люди, готовые пойти в тюрьму, взяв на себя чужую вину. Мне стало до жути интересно – неужели и впрямь такой мудак, что возьмет? И я спросил:

– Слушай, Ромео. Мои пацаны жопу рвут – не могут понять, кто это сделал. Так фартануло, так фартануло! Нам этот Конопат поперек глотки стоял. Ты же киллер, Ромео, сам рассказывал. Вы там, в своем цеху, наверное, все друг дружку знаете. И кто на какой заказ пишется, тоже знаете. Ты не в курсе, кто Конопата завалил? Слушай, а может, это ты?

Ромео, польщенный, что к нему за подобной информацией обратился сам страшный я, безразлично цокнул языком:

– Не. Это стопудово какой-то гастролер. Наших я всех по почерку знаю. Это не они, точняк.

– Жалко, – протянул я. – А я думал, это твоя работа. Так грамотно: три выстрела – три трупа!

– Я так не работаю! – вальяжно пояснил он. – Подумаешь – из огнестрела вальнуть. Мне бы чего позаковырестей – взрывчатку, отравить кого или самоубийство подделать. И красиво, и менты потом не найдут.

Я тихо, но очень довольно булькал в пиво, слушая его разглагольствования. Мог бы напомнить, что последнее отравление в нашем городе случилось при Екатерине Великой, когда купчиха Пастухова насмерть отравила своего мужа, трижды стукнув топором по башке. Но Ромео был недостоин такой информации, поэтому я вынул лицо из бокала и снова принял кислый вид:

– Может, я тебе тогда заказ подкину, а? Нам человечек один сильно мешает, убрать бы надо. Мы заплатим. Как думаешь, сколько тот гастролер получил, что вчера стрельбу на площади устроил?

– Ну, с полмиллиона, не меньше. Все-таки сразу троих мочить пришлось, – со знанием дела отозвался Ромео. Подумал и добавил: – Рублей, конечно.

– Значит, за одного раза в три меньше? Ну, мы тебе двести кусков отвалим, чего мелочиться. Ты только этого гаврика убери, а то мешает, зараза, в гланды пробрался! Аккуратненько самоубийство инсценируй – это в самый раз будет. Типа, шел по улице, устал жить и сиганул под троллейбус. Что скажешь?

– А почему под троллейбус?

– На всякий случай. Если что – потом током добьет. Не хочешь под троллейбус – пусть под трамвай сиганет. Или вообще с моста, как Ельцин. Ну, или придумай что-нибудь, ты же в этом шаришь.

– Нет, Чубчик, ты извини, – он смешался, – у меня сейчас вообще завал. Четыре заказа до конца месяца надо сделать, хочешь – верь, хочешь – не верь.

Я резко схватил бокал и опустил в него морду. Конвейер смерти, млять! Четыре заказа до конца месяца, но на пятилетку разнарядку еще не спустили. Нет, такого придурка я точно не встречал.

Ромео между тем поднялся и, как ни в чем не бывало, протянул мне руку:

– А может, пойдем за наш столик?

– Я же тебе сказал…

– Да ну! Не хочешь в два ствола – можно по очереди, как душа пожелает. Пошли! Там такие девки – мурашки по коже.

– Вали! – отмахнулся я. – Пять раз гонорея, два раза сифилис… Мне еще твоих мурашек по коже не хватало.

– Жаль, – с трогательной искренностью заметил он. – Если передумаешь – подходи, рады будем. – И, вновь обретя свой привычный разухабистый облик, пошел к своим. Те, оказывается, так и не сумели довести бармена до нервного срыва – Жора-Юра отделался быстро принесенным заказом, и, когда вся компания отвлеклась на водочку, слинял за свою любимую стойку, к своей любимой тряпочке.

Я снова принялся за пиво. Пил медленно, растягивая удовольствие. Пиво в этом баре действительно было великолепное, пить такое наспех – непростительный грех. Его надо было прочувствовать, прихлебывая маленькими глоточками. И я наслаждался процессом до тех пор, пока стул, на котором только что сидел Ромео, не обрел нового седока. Им оказался незнакомый краснорожий парень в теплом, несмотря на лето, пиджаке и солнцезащитных очках.

Он уставился на меня в упор этими самыми очками и молчаливо блестел зеркальной поверхностью стекол до тех пор, пока я, по-прежнему не торопясь, не опустошил бокал. Говорить, по всей видимости, пришелец не собирался.

Я сперва подивился такой откровенной наглости, потом рассердился, и, наконец, зло процедил:

– Пижон! В этом баре свободных мест – пруд пруди. Шагал бы ты, пока я тебе внутренности наизнанку не вывернул.

– Нервный, – констатировал он. И заговорил, словно только и дожидался того момента, когда я первым открою рот. – Тут дело вот в чем. Я – Олег Ружин, тот самый парень, которому ты звонил.

Я нахмурился. Ну да, звонил. Но на пиво ведь не приглашал. Какого черта приперся? Умудрившись на удивление быстро определить местонахождение? К тому же вычислить мою персону? Однако раскрывать карты раньше времени было глупо, поэтому я изобразил лицом недоумение и спросил: