Из уральской старины

–      А вот женится, так и перестанет тосковать…. Мотя его приберет к рукам. Шелковый будет…

Ремянников бежал из Ключиков, как только проснулся после поповского угощения, и недели две вылежал в своем флигеле, сказываясь больным. Этот неожиданный оборот дела расстроил весь его план убийства барина: дело сделано, теперь не поможешь. Долго сидел Ремянников в своем флигельке, пил водку с Яшей и все думал о чем-то: упрется глазами в стену и молчит. Даже похудел от постоянной думы,– лицо осунулось, глаза ввалились, русые кудри скатались в одну шапку: не для кого их было расчесывать.

Яша-Херувим кашлял с каждым днем все сильнее, бросил пить водку и все молился: он таял как свеча. Особенно тяжело доставались Яше бессонные ночи, когда все кругом стихало и только за печкой трещал сверчок свою бесконечную песню. Ремянников спал как убитый или уходил куда-нибудь. Однажды Яше сделалось особенно тяжело: душил страшно кашель, била лихорадка, в глазах мутилось. «Смерть приходит»,– с ужасом думал больной и тихо заплакал. О чем он горевал? Родных у него не было, сначала он был певчим в церковном хоре, потом служил мальчиком в трактире и, наконец, попал в хор каких-то странствующих певчих. Так шел год за годом, вечное пьянство, беспорядочная холостая жизнь, тоска. Все это теперь перебирал Яша в своем больном уме, и ему делалось еще тяжелее: в этой пестрой, беспорядочной жизни не было ни одного светлого мгновения, ни одной радости.

– Свиньей жил… в грязи бродил… – стонал Яша, падая головой в подушку.– Давно пора умирать!

В Москве Яша познакомился с Матильдой Карловной, которая тогда жила еще с матерью. Она была такая беленькая, хорошенькая девочка, совсем еще молоденькая. Яше ужасно было жаль, что она убивается над работой в магазин, и захотелось остепениться, чтобы чем-нибудь помогать ей. В его душе затеплилось что-то вроде любви; но это чувство оборвалось в самом начале. В Москву приехал Евграф Павлыч и купил у матери маленькую немочку, а по пути захватил с собой нескольких певчих для своего заводского хора. У Яши был еще голос, и он тоже поехал за своей немочкой куда-то в Сибирь.

Дальше… что было дальше – Яша затруднился бы рассказать даже себе самому: то же бесшабашное пьянство, вечное похмелье и непроходимое свинство. Да, все грехи да грехи, точно бесконечная паутина. Стояла уж осень, листья давно облетели с деревьев и в саду с воем и свистом рвался холодный осенний ветер. Дождь то переставал, то начинал идти снова, и слышно было, как слезливо журчала вода по водосточной трубе. Неприятно, глухо, уныло было все кругом, точно не будет завтрашнего дня. Мысли в голове Яши начинали путаться, напал какой-то страх, и он тихо вскрикнул, но этот слабый, глухой крик испугал его еще более, точно возле него крикнул кто-то другой. Яша уже не в первый раз слышал этот крик и не узнавал собственного голоса. Теперь, охваченный паническим ужасом, Яша поднялся с постели и начал звать Ремянникова, который спал мертвым сном.

–    Ну, чего тебе?., а?..– бормотал Ремянников сквозь сон.

–     Федя, голубчик… страшно мне,– шептал Яша, наклоняясь над самым изголовьем спавшего друга.– Ты не слыхал ничего, Федя?.. По ночам кто-то у нас кричит… так и слышно, что под землей кто-то этак глухо стонет и опять молчит.

– Ну и пусть кричит… Эк тебя взяло, Яшка!.. Только спать мешаешь…

–     Да ведь кричит, Федя… Это он меня зовет в землю. Ох, как страшно, Федя, умирать; темно кругом… холодно… а там страшный суд, за каждый грех должен ответ дать. Феденька, голубчик, прости ты меня, ради Христа, ежели я тебя чем обидел…

–     Ты обидел меня? – удивился Ремянников; как он ни хотел спать, но мысль, что Яша мог кого-нибудь обидеть, заставила его расхохотаться.– Вот ты клопов, Яша, часто обижал; у них проси прощения… Ха-ха! Обидел!.. Уж только и придумает!

–     А вот и обидел я тебя, Федя,– упрямо продолжал Яша, с трудом прокашливаясь.– Помнишь попа-то Андрона… когда он вас с Мариной в беседке застал? Это я его подвел… Феденька, голубчик, прости меня!..

Яша совсем упал на пол и несколько раз ударил лбом в знак полного раскаяния.

Это признание точно ужалило Ремянникова; он вскочил с постели и схватил Яшу за его худые, костлявые плечи.

–     Яшка, так это ты подвел?., а? – шептал Ремянников, начиная сжимать корчившегося в его руках Яшу.

–     Я… прости, Христа ради… ой, больно!.. Ты мне добро делал, а я вот какую шутку устроил… Ох, Феденька, тяжело ца душе… согрешил я против тебя…

Ремянников на минуту задумался, а потом спросил:

–    Для чего тебе-то, Яша, нужно было подводить попа? Ведь ты меня зарезал… Да если бы я знал это раньше, я тебя тут же бы и задушил. Не видать бы тогда Евграфу Павлычу Марины, как своих ушей. Яшка, я и теперь задушу тебя…

–   Убей, ну, убей…– беззащитно проговорил Яша, опуская руки.

–   И убью… Ну, говори, кто тебя научил?., а? Ведь это ты не своим умом придумал?., а?

–   Все скажу, Федя… Тогда пришла ко мне вот сюда во флигель Мантилья и велела ехать в Ключики; она и научила, как попа на тебя с Мариной подвести…

–  Так вот кто… Мотька все устроила! – застонал Ремянников и в отчаянии рванул себя за волосы.

–   Гунька тогда возил нас в Ключики-то, – продолжал Яша, припоминая свою поездку.

–   Кого нас?

–   Ну, нас: меня да Анфису… Сперва-то сама Мантилья хотела ехать со мной, да ей нельзя было.

–   Вот оно что! – повторил Ремянников несколько раз, стараясь что-то припомнить.– Так… ?начит, и палевые голуби отсюда же прилетели! Ловко… Ну, я с ними со всеми расправлюсь.

–   С кем это?

–   А уж это мое дело…

–  Ты, Федя, пожалуйста, не сердись на Мантилью-то: она ведь любит тебя, а это я виноват…

–   Убирайся к черту!

Ремянников крепко призадумался. Он два дня ходил из угла в угол по своей комнате, два дня не ел и не пил и наконец куда-то исчез.

Как-то утром Евграф Павлыч с молодой женой пил чай в столовой. Марина Андроновна была свежее весеннего утра и в своем кружевном утреннем пеньюаре выглядела настоящей русской красавицей.

–   Ремянников желает видеть вас,– докладывала горбатая Анфиса.

–    Пусть идет. Что за доклады? – грубо ответил Евграф Павлыч.– Что-то давненько я его не видал: совсем извелся парень… Все неможется ему что-то.

Когда горбунья ушла, Марина Андроновна проговорила с лукавой улыбкой:

–  А вот мы его вылечим скоро… У меня лекарство есть от его болезни.

–   Какое такое лекарство?

–   Да уж такое!.. Федор давно ведь был влюблен в Мотю…

–    В самом деле? Вот это интересно. А я и не подозревал ничего! Скажите, пожалуйста…

–   Мало ли ты чего не знаешь.

–     Да, да… гм… Это бывает иногда. Что же, с богом…

В этот момент в столовую быстро вошел Ремянников и на

мгновение остановился в дверях. Он был так бледен, что Марина Андроновна испуганно посмотрела на мужа и сделала невольное движение уйти, но Ремянников твердой походкой подошел прямо к ней и повалился в ноги.

–   Федор, что ты, что ты? – испугалась совсем Марина Андроновна.

–   Марина Андроновна прости меня…– проговорил Ремянников, не поднимая головы.

–   Что с тобой, Федя? – спрашивал Евграф Павлыч.

–   Прикажите меня связать, Евграф Павлыч…– глухо ответил Ремянников, поднимаясь на ноги.– Там, в саду… где стояла девичья…

В саду, на мокрой земле, между клумбами почерневших и высохших цветов, валялся обезображенный труп Матильды Карловны: несчастная девушка была засечена нагайкой и представляла теперь безобразный кусок страшно избитого мяса, так что на спине сквозь клочья одежды белели кости.

notes

Примечания