Питерская Зона. Темный адреналин

Развернувшись боком к куче пыли, где орали уже обе Гиены, Урфин выматерился. Тяжело и просто непростительно для своего прошлого. Но ничего другого не оставалось. Ситуация уложилась в два существительных, междометие и союз.

Баркас, скорее всего оглушенный случайным попаданием по шлему чем-то серьезным, валялся по самому краешку пыльной бури. Никак не оседающее облако шарахалось из стороны в сторону, живой стеной скрывало нутро.

Внутри, где визжали и плакали, мелькало быстрое и темно поблескивающее, хрустело, скрипело и рвалось. Ну и цвет бури поменялся. Посреди буро-серого облака изредка взлетали и тут же пропадали брызги-маски красного, алого и прочих оттенков двух цветов. Шуршун не терял времени. Шуршун пополнял запасы собственного желудка, кишечника и жирового слоя, проходящего по обеим сторонам хребта и надежно прикрытого пластинами.

И еще, пробиваясь через буро-серую пелену, моргал внутри яркий огонек. И думать о его причине не приходилось. Чертово «веретено» желало жахнуть. Со всей мощи.

Урфин вытащил ногу. Ругнувшись, оторвал совсем уж наглую многоножку, старательно жующую наколенник, сжал кулак. Сдавленно жвакнуло, брызнув в сторону полупрозрачным желтоватым студнем. Урфин терпеть не мог насекомых. Очень даже терпеть не мог. Весьма.

Итак, шанс выпал. Шанс из тех, которыми не хвастаются. Шанс той породы, что скрывают до самой смерти. Две жизни за две. Если повезет, то он вытащит Баркаса. Соблазн удрать одному? Был. Урфин не любил вранья самому себе. Мелькнула мысль оставить Баркаса. Успеть добежать до ближайшего, маячившего метрах в пятидесяти завалившегося дома и переждать взрыв «веретена».

Вот только… Урфин сплюнул. Мотать головой, отгоняя мысль, явно глупо. Потому и просто сплюнул. И рванул, как мог, к Баркасу, вроде как пошевелившемуся.

Не обломилось. Чертовых тварей чертовой Зоны порой обмануть очень сложно. Если не сказать, что ваще никак. И понять это оказалось просто. Даже на бегу. Даже краем глаза. Хотя и несся Урфин длинными рывками, больше похожими на прыжки кенгуру. Поди попробуй разгляди здесь что-то. А вот ведь…

Прыжок, взгляд вбок. Красного уже меньше. Крика почти нет. Пыль стоит…

Прыжок, взгляд вбок. Серое и черное, перемазанное блестящим и уже не красным…

Прыжок, взгляд вбок. Пыль почти осела. Блеск скрылся. Кроме одного места…

Прыжок, взгляд вбок. Буря кончилась. «Веретено» разгоралось все ярче…

Прыжок, взг…

Урфин начал стрелять на бегу, понимая, что не попадет. Тварь, наполовину врывшись в сухую землю, уходила вбок, нарезала зигзаги, мешая прицелиться. Выпущенные пули стукнули по мощным пластинам, прикрывавшим голову, шею, спину, грудь. Стукнули, треснуло, сломав одну… и все.

Твою мать! Урфин выпалил оставшийся магазин так быстро, как никогда и не стрелял. Получилось не многое. Но что вышло, то и вышло.

Предел прочности есть у всего на свете. А уж у хитина мутировавшей непонятной скотины так тем более. Нет бронебойных? Бей в одну точку!

Шуршун, почти добравшись до Урфина, остановился. На какие-то немыслимо длинные три секунды. Остановился, раздраженно закхекав и врывшись глубже, поднял левую лапу, сплошь покрытую наростами. Прикрыл ею пасть, судорожно топчась на месте и не решаясь кинуться на опасного, хотя и явно вкусного человека.

Пули простучали отходную по Урфину. По-другому думать и не выходило. Так-так-так, чечетка по шишкам, грязным, с серыми и черными полосами, налезающим друг на друга. Сплошь закрывающим внешнюю сторону широкой, смахивающей на весло для каноэ лапищи. Урфин услышал щелчок и легкий металлический звон, когда затвор дернулся в последний раз. И успел поразиться тому, насколько красиво играет еле-еле проглядывающее солнце на самых кончиках широких и убийственно твердых когтей твари. От дела…

Шуршун тяжелый. Из чего народилась такая вот хрень… Урфин знать не знал. Да и знать не хотел. Вот куда ему стрелять – знал. Но ведь те самые патроны… м-да… Надежд у него было ровно две. На собственный, дорогой до неприличия и очень надежный комплект «ратник», спасавший не раз. И на то, что он продержится ровно до того момента, когда Баркас очухается. А, точно. Еще на то, что у Баркаса есть необходимые боеприпасы.

Шуршун атаковал быстро. Так быстро, что Урфин едва успел подставить ствол, ударил прикладом, метя зверю в голову, пытаясь задеть правый глаз. Получилось как-то не очень.

Тварь ударила боком, сбила его с ног, наподдав плечом и отбросив назад. Пришлось кубарем пролететь пару метров, становясь все ближе к треклятому «веретену», явственно гудевшему от накопленной и рвущейся наружу энергии. Шлем, не желающий улетать, крепко врезал по затылку, добавив мельтешения в глазах. Урфин как смог перекатился через себя, отбросив явственно хрустнувший АС, и лапанул кобуру. Одновременно подняв глаза и понимая, что не успеет. Совсем не успеет.

Смерть ему выпала страшная. Такая, что врагу не позавидуешь. Охренеть просто…

Крыса. Медведка. Броненосец. Смешать, взболтать, добавить лютости.

Черные шарики глаз, слишком маленьких для такого огромного тела.

Выпуклые темные шишки пластин, закрывающих все без разбора.

И пасть.

Пасть, раскрытая так сильно и широко, что в ней можно утонуть наполовину.

Ревущая, брызжущая слюной и чем-то еще, несшаяся на Урфина, как локомотив.

А застежка не поддавалась. Пасть летела. Пять, три, один метр…

Когда ухо обожгло жаром, а пасть свернула в сторону, жутко взревев, Урфин сел на задницу. Совершенно обессилев и очень удивленный. Проследил взглядом за шуршуном, утекающим куда-то вдаль. Пока тот не взорвался. И пока Урфину на лицо не шлепнулся кусок требухи, разлетевшейся в радиусе метров двадцати. Только потом все стало ясно, и он оглянулся.

Ровно для того, чтобы полюбоваться на Баркаса, скрипящего зубами от боли, но так и застывшего в позе старичка Роналду, давным-давно пробившего свой главный штрафной на двадцать-восемнадцать. Тот был такой же довольный, если Урфин правильно помнил свое детское огорчение.

– Ногой?

– Угу.

Урфин сплюнул и попытался прикинуть, как такое возможно? Ну как можно вбить эту хренову чечевицу в глотку мутанту, а?

Баркас ухмыльнулся.

– Я в регби играл. Всю юность. И даже в спортроте служил сначала.

О как. Оставалось только порадоваться за его любовь к буржуйским видам спорта. Ну а как еще?

– Молодец, – похвалил напарника и встал. – Потопали домой?

И потопали. Потому как больше идти некуда. И незачем, если вдуматься. Некоторым личностям хорошо только в таких местах.

Опасность. Всегда и везде. Пахнущая, как и обычно, легко и узнаваемо. Потом, страхом, кровью, порохом, зверем и недавно точенной сталью. Запах опасности всегда один и тот же. Он не меняется никогда и нигде. Разве что разбавляется другими. Как здесь.

Сыростью и стоялой водой, загнивающей в топях и даже в Заливе. Город, сгноивший тысячи и тысячи, гнил сам по себе, затягиваемый болотами, дождавшимися своего часа.

Озоном надвигающейся с Залива черной громады Бури, ее спутников, огоньков-эльмов и бьющих ломаными вилами-зигзагами молний.

Влажностью домов, брошенных без ремонта, умирающих, крошащихся и разваливающихся на куски сползающей отмокшей штукатурки, и мириадами насекомых.

Нечеловеческим запахом местных, оставшихся и вновь появившихся в городе святого Петра, тенями незримо догоняющих любителей наживы.

Разложением останков тех, кто был неосторожен или переоценил свои силы, зайдя дальше предела своих сил и возможностей.

Зона пахла смертью. Смердела ею, всегда. Рассвет, полдень, файф-о-клок – без разницы. Смерть открыла свой филиал, и филиал приносил ей бешеные дивиденды.

От Московской Рогатки и дальше. Со стороны ЛАЭС и Финки. С Царского Села. Зона притягивала к себе неумных и неугомонных, родившихся то ли не в свое время, то ли просто не нашедших себя в жизни. Шедших в нее ежедневно, ежечасно, без устали и с голодным блеском в глазах.

Совсем зеленые дурачки и дураки куда старше. Военные, бродяги, воры и мечтатели. Каждому находилось место и дело. Кому таскать на Большую землю арты Зоны и музеев, кому кормить кишками и мясом ее детей. Кто-то хапнет хорошо и вкусно, вернется и заживет ярко и пышно. Пока не загнется от передоза или стали в сердце. Кто-то так и останется рядом, не в силах выбраться. Зона тянула магнитом, облепляла со всех сторон. Кого-то горным медом, нежданно становящимся раскаленной смолой. Кого-то сладкой мечтой, через секунду вспыхивающей напалмом.

Но они шли и шли. Один за другим, сменяя друг друга, пожираемые едким «киселем», гниющие заживо в кавернах «мешков», растворяемые в сознании «серой слизью». Сжигаемые «бенгалками», спаленные «микроволновками», раздробленные «фейерверком», рассеченные «стекляшкой».

Урфин, шагая за хромающим и злющим Баркасом, думал. Так проще идти. Если умеешь думать и замечать нужное вокруг. Кому-то покажется глупым. Кому-то – опасным. Урфин чихать хотел на все мнения. Его интересовало только свое.