«Мир или война?» – решают десять царей Атлантиды, бога-жертву заклав, божьей крови испив, сидя на стынущем пепле жертвы, в Посейдоновом святилище, где все огни потушены, и только рдяный отблеск от углей на жертвеннике да звездный свет мерцают на орихалковом столбе Закона. «Мир или война?» – решают они судьбы двух человечеств, своего и нашего. Решили: «Война». Но, если был среди безумных мудрый, он знал, сидя на стынущем пепле жертвы, что вся Атлантида будет пеплом и жертвой.
XIII
«В мире конца не будет войн», – по Сибиллину пророчеству, и по древневавилонскому: «Все будут убивать друг друга».
В мире жить, «никогда не подымать друг на друга оружья» – главный закон, самим Богом начертанный не только на орихалковом столбе Закона, но и в сердцах человеческих, люди нарушили: вечный мир кончили, начали вечную войну, – вот преступленье атлантов.
XIV
«Пили кровь», – говорит Платон об атлантах; «Пили кровь», – говорит Енох о нефелимах. Божью кровь пили, божью плоть ели, а потом, истребляя, пожирая друг друга, будут есть свою собственную плоть, пить свою собственную кровь. Белая магия сделается черною, солнце померкнет, ось мира поколеблется, небо упадет на землю, и «конец земле, конец всему».
«Я разрушу, что создал; потоплю землю, и земля снова будет водою», – этот приговор египетского бога Атума, может быть, написан был в Саисском святилище, рядом с мифом-историей о конце Атлантиды.
XV
«Старые, глупые сказки! Какое нам дело до них – до всех Содомов и Гоморр, погибших великих культур – малых Атлантид? Разве мы такие?» – говорит об этих язычниках наша «христианская», об этих грешниках наша «святая» Европа.
«Буду чуть слышным шепотом жизни я, жизнь всемогущая, – говорит царица Майя в Паленкской надписи. – Поздних веков пришелец, хочешь ли узнать, кто мы? Спроси о том зарю, спроси леса, бурю спроси, спроси Океан, спроси любовь; узнаешь: мы – Земля» (La Rochefoucauld, 28; 49). Земля, до неба вознесенная, до ада низвергнутая. Будем же помнить: прежде чем сделаться адом, земля была или казалась раем. Сколько тысячелетий, прежде чем начать войну, Атлантида хранила мир, сколько золотых веков озаряло солнце мира! Люди пали так низко, потому что были на такой высоте. Так ли мы уверены, что наша высота большая и что нам с нее труднее упасть?
Будем помнить, что наш христианский Крест, может быть, более поруган, чем те, древнемексиканские, и что Святейшая Инквизиция тут же, в Мексике, принесшая столько человеческих жертв под знаменьем Креста Господня, – из этих поруганий не наибольшее.
XVI
Чем была религия атлантов, нам так же трудно судить по «атлианским» обломкам ее, как, не зная Евангелия, трудно судить о христианстве по рассказам недокрещенных дикарей-людоедов.
Бога своего назвать не умеют по-человечески, – как птицы щебечут «Кветцалькоатль», но помнят то, что мы уже почти забыли: Бог есть мир; для того и родился Бог человеком, чтобы возвестить мир людям, в темных сердцах человеческих взойти Звездою Утреннею, пасть на них Росою Небесною.
Помнят, что Бог есть Дух: самое святое, тайное имя Кветцалькоатля – Ehekatl – Ветер, Дыхание, Дух; помнят, что второе пришествие его будет царством Духа (Rеville, 83).
Помнят, что природа человека божественна: «Боги испугались, что создали человека слишком совершенным, и наложили на дух его облако – лицо», – смертное лицо Адама (Donelly, 169).
Помнят, что Кветцалькоатль родился человеком воистину, смертным от смертной, но был уже до создания мира: «Вначале было только море, – ни человека, ни зверя, ни птицы, ни злака, и Пернатый Змей, Жизнедавец, полз по воде, как рдяный свет» (Donelly, 165). – «Дух Божий носился над водою», – реял голубем: так в Бытии Моисеевом, а в древнетольтекском, – образ Кветцалькоатля – «Змей Пернатый» с лицом человека – «Птица-Змей», Kukuklan (Rеville, 240). Это значит: в боге-человеке – два естества, – земное и небесное: птица в небе, змей в земле; мудр, как змей, прост, как голубь. Кветцалькоатль – свившийся в кольца, спящий Змей, каким он изображается в бесчисленных изваяниях: спит, но проснется; ушел, но придет (Rеville, 72).
Змей для нас дьявол. Что же значит: «Как Моисей вознес змея в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому»? (Ио. 3, 14.) Мы и это забыли, а они помнят: в древнетольтекском рисунке райское Дерево Жизни, Tamoachan, с надломленным посередине стволом, источающим кровь, обвивает кольцами Змей с лицом Мужеженщины, ars?noth?lys, как определяют Гностики-Офиты существо «второго Адама», «Сына Человеческого» (Dеvigne, 192. – Donelly, 165).
XVII
«Медного Змея» на кресте как будто предчувствуют теотигуанакские ваятели, сплетая кольца базальтовых змей в подобие крестов (Mеna, Les art anciens de l’Amеrique. Expos. du Louvre. 1928 passim.).
Надо было сделать выбор между двумя Змеями – губящим, на Древе Познания, и спасающим, на Древе Жизни; выбора сделать не сумели атланты и погибли. Сумеем ли мы? Наше бывшее христианство – уже почти «атлианство» – умирающий свет Атлантиды. Это очень страшно – страшно, как то «зерцало гаданий», о котором говорит апостол Павел. Чье лицо в зеркале? Вглядываемся и узнаем себя – Атлантиду-Европу.
XVIII
Жуткое чувство воспоминанья-узнаванья, бесконечно-далекого – близкого:
Все это уж было когда-то,
Но только не помню, когда…
египетский nem-masu, «повторение бывшего», орфический apokatastasis, «восстановление бывшего», – смутное, как бы сонное, и, вместе с тем, очень ясное, трансцендентно-физическое чувство «дурной бесконечности» овладевает нами, по мере того, как мы узнаем – вспоминаем Атлантиду.
Все это уж было когда-то…
Был и Он? Нет, Сын Человеческий был только раз на земле, а это лишь тень Его, простершаяся от начала мира до конца. Если же мы смешиваем Тело с тенью, то, может быть, потому, что мы сами уже только тень.
XIX
Все это уж было когда-то…
«Мир или война?» – снова будут решать десять царей Атлантиды, сидя на жертвенном пепле, во святилище, где все огни потушены; снова решат: «война», и снова мудрый среди безумных узнает – вспомнит, что вся Атлантида-Европа будет пеплом и жертвой.
XX
Очень далеко от нас Атлантида, если очень далеко война, а если война, то и Атлантида очень близко.
XXI
Мы не такие, как атланты? Нет, такие же.
Когда Фернандо Кортец, готовясь принести двенадцать миллионов человеческих жертв для завоевания Мексики, стыдил ее последнего царя, Монтезуму, человеческими жертвами, тот ему отвечал:
– Вы, христиане, на войне делаете то же самое (Rеville, 149).
Так могла бы ответить и Атлантида грешная «святой» Европе. Если же есть разница, то едва ли в нашу пользу. Судя по ученикам своим в древней Америке, атланты приносили в жертву только врагов своих – военнопленных; мы же – врагов и друзей, чужих и своих, потому что наша вторая всемирная война, международная, тотчас обернется гражданскою, убийство – братоубийством. «И приносили сыновей своих и дочерей своих в жертву бесам; проливали кровь неповинную… и осквернилась земля кровью» (Пс. 105, 37).
Все это уж было когда-то,
Но только не помню, когда, —
тысячу или десять тысяч или десять лет назад? Было вчера – будет завтра.
XXII
И еще разница: те приносили человеческие жертвы богу-дьяволу, а мы – себе, потому что каждый из нас – сам себе Бог. Но вывод из обеих религий один:
Жертвы падают здесь.
Не вол, не овца,
А люди, люди без конца.
Opfer fallen hier,
Weder Lamm noch Stier,
Aber Menschenopfer unerh?rt.
(Goethe, Die Braut von Korinht)
Вечная война – война всех против всех, до последней черты братоубийц Каинов.
XXIII
Чем же мы лучше тех жалких и страшных атлантических выродков, сладострастно-жестоких пауков Анагуакских? Может быть, не лучше, а хуже, потому что нам больше было дано и спастись было легче: наше противоядие было сильнее, наш свет ярче. Но солнца так же не захотели и мы, как люди Умирающего Света, лунные титаны; так же как атланты, мы считаем себя в безумье мудрыми, в слепоте – зрячими, «всеблаженными» – на краю гибели; та же и у нас «культура демонов»; тот же будущий, а кое-где уже настоящий, «военный коммунизм» благополучных инка; тот же яд и в наших костях – половая проказа, духовный сифилис; тот же путь к той же цели – мировая война за мировое владычество; те же человеческие жертвы богу-дьяволу.
XXIV