Новый Рим и славяне. Византийские мотивы славянства и Руси

Ипподром ревел тысячами глоток, гремел и звенел ударами оружия о щиты. Восставшие готовились идти на приступ дворца. Тем временем Велисарий с отрядом стратиотов и симмахов Хилвудия прорвался через дымящиеся развалины и явился неожиданно в южном секторе беговой арены. Германцы во главе с Мундом через Ворота Мёртвых (Некра) ворвались в цирк с северо-востока. Внезапно напав на толпу, запертую внутри стен, воины осыпали её градом стрел. Затем в ход были пущены мечи. Первым в гущу бунтовщиков с мечом в руке ринулся Велисарий, увлекая за собой стратиотов, ссекая и сминая всех, кто стоял на его пути.

Хилвудий и его симмахи пустили несколько тысяч стрел и сразу накрыли лучших воинов противника. Крики боли, ужаса и отчаяния огласили арену и трибуны. Стратиг велел метать кии, дротики и разить всех, кто оказывал хоть какое-то сопротивление. Потоки крови залили арену и скамьи. Сотни восставших, несмотря на нараставшую панику, отчаянно защищались. Хилвудий с копьём в руке в окружении нескольких своих соплеменников прорвался на середину цирковой арены. Остальные симмахи, кто как мог, продвигались за ним. На пути стратига встала группа воинов во главе с атлетически сложенным предводителем, облитым чешуйчатым панцирем и державшим меч в деснице. Тот первый обрушил сокрушительный удар на Хилвудия. Но стратиг ловко увернулся от разящего удара меча, прянув влево, и нанёс атлету удар копьём с правого бока, не закрытого щитом. Копьё вошло чуть выше плеча в шею. Противник издал предсмертный крик, переходящий в булькающий хрип, выронил меч и упал на колени, держась за горло. От удара кровь из раны брызнула и стала заливать доспехи. Соратники Хилвудия, среди которых был его двоюродный брат Ватиор (Ратибор), обрушились на воинов, окружавших атлета, и стали сминать их ударами сулиц и секир. [11 - Сулица – разновидность метательного оружия. – Примеч. ред.]

Мгновенно обозрев место схватки, стратиг увидел, что в нескольких десятках локтей от него среди кучи бунтовщиков храбро сражаются два германца из отряда Мунда. Один из них уже припал на левое колено и только пассивно оборонялся, укрываясь круглым щитом от ударов, сыпавшихся на него с разных сторон. Бунтовщики с железными прутьями в руках перебивали ему кости и рёбра. Лишь его голова была надёжно укрыта щитом. Другой, с длинным германским мечом, зажатым в обеих дланях, крушил наседавших врагов.

– Премоги! Свароже! – издал боевой клич антов Хилвудий и ринулся в сторону германцев.

Через несколько мгновений он ударами древка опрокинул на землю двоих бунтовщиков и оказался рядом с наёмниками.

– Свароже! Непоборимыи! – исторгли сотнями глоток симмахи, прорываясь вслед за своим князем.

Когда Хилвудий уже достиг цели, то почувствовал, что его будто обожгло от удара в левое бедро. Горячая кровь стала заливать поножи и выступила ярким пятном на серых браках. Превозмогая боль, стратиг мужественно разил копьём врага. Готы, вырвавшиеся в центр беговой арены, но отрезанные от своих соплеменников, были спасены. Тот, что стоял на одном колене, остался жив, но почти замертво рухнул на землю, истекая кровью. Другой также был сильно ранен, но, как мог, продолжал биться рядом с Хилвудием.

Вскоре сопротивление предводителей бунтовщиков и их ярых сподвижников было сломлено. Стратиоты Велисария с наёмниками двинулись через арену, никого не щадя на своём пути. «Толпа была скошена, как трава», – писал об этих событиях современник Иоанн Зонара. Все повстанцы, находившиеся в цирке, были убиты, и к ночи, когда бойня прекратилась, арена ипподрома была завалена окровавленными трупами. В сумерках в Константинополь вошёл отряд отборной конницы, прибывшей из Цурула, и под предводительством таксиарха Асвада. Он начал расправу над бунтовщиками, схваченными на улицах с оружием в руках. К утру восстание было подавлено окончательно. Пожары в городе стали тушить, и мирное население возвращалось в свои дома. Когда сочли потери, то оказалось, что на ипподроме, на площадях и улицах города нашли свою смерть более тридцати пяти тысяч бунтовщиков. В войсках базилевса около семидесяти воинов погибло в столкновениях, более ста получили ранения. Однако им оказывали помощь и врачевали раны лучшие лекари империи. Повстанцев, раненных в схватках, добивали или оставляли истекать кровью и медленно умирать на месте.

На следующий день после подавления бунта раненый Хилвудий, с трудом держась в седле, в окружении нескольких соратников проезжал мимо ипподрома. Здесь все прилегающие улицы и площади были выстелены телами тысяч убитых повстанцев, которых солдаты Юстиниана вынесли из стен ипподрома и выложили для устрашения недовольных на мостовые улиц и площадей. Стратиг остановил коня и обозрел эту мрачную картину. Пожилые женщины в чёрном из среды простонародья бродили среди тысяч мертвецов, пытаясь опознать среди них знакомых или родных. Мужчин среди тех, кто осматривал убитых, не было. Кое-где прямо на камнях мостовой были поставлены и зажжены поминальные свечи. Кого-то из поверженных накрыли белым покрывалом, чтобы скрыть наготу. Кому-то вложили в руки простенький деревянный крест или небольшой образ христианского бога. Этот обычай греков вызывал удивление и уважение Хилвудия. Местами звучала негромкая, печальная, поминальная молитва на греческом, с трудом понятная уху варвара. Повинуясь какому-то внутреннему чувству, стратиг с трудом сошёл с коня. Лики павших врагов всегда вызывали интерес у него. Хилвудий всмотрелся. Ни одно из увиденных им лиц не выражало ни страха, ни сожаления, ни мести, ни боли. Кто-то из сражённых умер, закрывав лик тыльной стороной ошеей длани. Рука так и застыла у лба и глаз, словно умиравший закрыл глаза от яркой вспышки. Но в этом остановленном смертью движении не было и тени страха. Везде виделось строгое торжество правоты, покоя и вечности. Хилвудий помнил, что в схватке на многих бунтовщиках были доспехи. Нынче же всё защитное вооружение с убитых было снято. С некоторых сняли даже туники. На телах и одеждах были видны смертельные раны, запёкшиеся чёрной кровью. Солдаты-стратиоты Юстиниана явно поживились за счёт побеждённых. Стратиг обратил внимание и на то, что местами камни и плиты мостовой были ещё сыры и покрыты лужицами невысохшей кровавой жижи. Отдельные покойники подплыли кровью. Значит, когда их подобрали на ипподроме и выбросили на улицы, те были ещё живы… Сердце билось, гнало кровь, но никто и не подумал оказать помощь поверженному, раненому врагу. Эта жестокость ромеев в очередной раз удивила и заставила задуматься Хилвудия. Во всяком случае, анты и другие славяне уважали достойного, смелого, пусть раненого врага и не бросили бы его умирать без помощи…

– Остави их, княже, – негромко произнёс Ратибор, сошедший с коня и тронувший Хилвудия за плечо.

– Мыслю, есть оправдание их пред боги? – то ли молвил, то ли спросил стратиг у сородича.

– Днесь имате ины делы. Надо ехати, княже, – тихо отвечал Ратибор.

Стратиг молча кивнул головой и ухватился за переднюю луку седла. Ратибор поддержал его левую ногу, помогая поставить её в стремя и сесть в седло. Всадники тронули коней. Осторожно проезжая среди покойников, двинулись в сторону дворца. Подковы негромко стучали на каменной мостовой.

Вскоре Хилвудий и его окружение узнали, что провозглашённый восставшими базилевс Ипатий и его брат Помпей были схвачены Велисарием и приведены к Юстиниану. Тот допросил мятежного племянника и уже хотел заточить его и Помпея в монастырь, сохранив им жизнь. Однако императрица Феодора настояла на смертной казни. И в понедельник 19 января, ещё до рассвета, Ипатий и Помпей были обезглавлены, а тела их брошены в море.

* * *

Спасённых Хилвудием германцев звали Гесимунд и Ильдигис. Последний оказался не готом, а лангобардом. Гесимундом был тот, что отбивался мечом от наседавших мятежников и потом продолжал раненый драться бок о бок с Хилвудием. Когда восстание было окончательно подавлено и всё было кончено, то озверевшие от кровопролития, убийства, боли и ужаса люди стали приходить в себя. В те дни оба спасённых поклялись в вечной верности и признательности Хилвудию. С этих пор завязалась их крепкая мужская дружба.

Несмотря на рану в бедро, Хилвудий остался в строю и никоим образом не хотел пропустить торжеств, намеченных в честь победы над мятежниками. Конечно, главной его целью были не пиршества с дивными яствами и винами, не получение наград и щедрых даров, коими Юстиниан осыпал верных ему полководцев и воинов. Везде – на торжественном приёме у базилевса, при пожаловании новых чинов предводителям войск, на пирах – он искал глазами её. Он искал и находил эту женщину то в свите императрицы во время триумфа, то в базилике во время благодарственного богослужения, то в императорском дворце во время очередного пиршества. Каждый раз он узнавал её в разных дорогих нарядах с ослепительными драгоценностями, унизывающими её роскошные каштановые волосы, покрывавшими её белую лебединую шею, надетыми на её белоснежные запястья и тонкие нежные пальцы. И каждый раз она казалась Хилвудию иной, чем прежде. Он видел её загадочной, неземной и в то же время страстной и доступной. Он сгорал от догадок, какая она на самом деле. Ночами его посещали видения, и ему чудилось, что он пробирается под покровом темноты к ней в покои, застаёт её спящей на шёлковом ложе и душит её, нагую, белую, сладкую, нежную, страстную, в своих объятиях. В своих сновидениях, как в древних славянских сказаниях, он порой видел себя оборотнем-волком. Тогда Хилвудий настигал свою возлюбленную где-то в лесу, вонзал в её лебединую выю (шею) свои клыки и пил её сладкую кровь, терзал её груди, соски, живот, чресла, бедра, стопы ног своими устами и зубами, оставляя на её белом нежном теле следы безумных розовых и багровых поцелуев. Просыпался он в холодном поту от тяжёлой ноющей боли в бедре. Пробуждался и просил у своих богов, кому из века в век молились его предки и сородичи, чтобы они дали ему возможность встретить её и поговорить с ней. Но нигде он не встречал её один на один. Тайно он принёс жертву, заколов агнца перед небольшим золотым идолом Святовита. Но все эти переживания, поиски стоили ему огромного напряжения сил, ибо рана его была ещё свежа и давала о себе знать. Ранее Хилвудий любил услады рабынь и щедро награждал их за ласки. Но с той поры, как вновь увидел свою желанную в день схватки на ипподроме, образ её затмил его сознание, полностью пленил его сердце. С этих пор он перестал изливать свою страсть на других женщин и более не делил ложе с рабынями. Сумасшедшее, заставившее забыть всё чувство страсти только к ней одной овладело им.

Святовит и древние боги были безответны. Наконец, измождённый душевной мукой, Хилвудий пришёл к мысли о том, что боги не обидятся на него, если он обратится к греческому Богу. Он узнал, как зовут Его, и взмолился Ему. От всего сердца Хилвудий просил у Христа желанную женщину и клялся, что если это случится, то он уверует в Него. В своих душевных терзаниях стратиг почти забросил свои дела, службу, оставил своих симмахов. Но верный Ратибор взял все заботы о соплеменниках на себя.

И верно, или его древние боги, или греческий Бог услышали зов Хилвудия, да и он поверил в это, ибо уже слышал фразу, сказанную Иисусом: «Стучитесь, и отворят вам». А потом голос кого-то незримого прошептал ему во сне:

– Следяще за нею, имаши сведети вся! (Следи за ней и узнаешь всё!)

Не жалея денег, Хилвудий подкупил двух служанок из свиты императрицы и те стали сообщать молодому стратигу о том, куда следует или где находится племянница базилисы. Теперь он узнал многое о своей возлюбленной; уведал, как её зовут, услышал, что она рано вышла замуж и стала вдовой, будучи совсем молодой.

Очередная их встреча случилась во второй половине февраля. Столица медленно освобождалась от пепелищ и отстраивалась. Солнце к тому времени воскресло на небосводе, и в Империю Ромеев пришла весна. Прекратились дожди. Холодные серые воды Босфора и Пропонтиды, искрясь под лучами Ярилы, потеплели и поголубели. Радостно защебетали птицы. С юга подули тёплые ветры, несущие с собой ароматы окрестных садов со смешанным запахом распускающихся акаций, абрикосов, мандаринов, олив, инжира и других плодоносных деревьев. Наконец ветры принесли на берега Босфора благоуханное, терпкое и сухое тепло пустынь Заиорданья, Синая, Ливии, и весна полностью вступила в свои права. У Хилвудия это было любимое время года. С тех пор как он пришёл в империю со своей дружиной, его постоянно восхищал смелый и быстрый приход весны в этих краях. Весна придала ему силы.

Ранним февральским утром Хилвудию сообщили, что его возлюбленная отправляется на молитву в базилику Большого дворца. Стратиг решил действовать. Ещё до начала богослужения он уже был в храме. Здесь было ещё почти безлюдно. Неярко горели свечи. Рассеянный узкими окнами солнечный луч слабо освещал лишь верха столпов и северо-западной стены базилики. Мозаики под куполом и в алтарных апсидах с изображением Христа и святых тускло отливали золотом смальты. Священники в алтаре в белых одеждах совершали что-то непонятное и тайное, как казалось Хилвудию. Эхом отзывались редкие шаги по мраморным плитам пола. Какие-то молитвы неразборчиво и тихо тянули певчие. Пахло ароматным дымом курящейся смолы. Стратиг уже не раз бывал в христианском храме, и каждый раз всё, что происходило там, вызывало у него чувство сокровенного преклонения перед таинством. Он надеялся, что со временем поймёт и узнает эту тайну. Однако в глазах своих соплеменников-антов он, как их предводитель, не мог явно отречься от своих древних богов. Размышляя над этим, Хилвудий закутался в свою трабею и, прислонясь к одному из столпов базилики, терпеливо ждал и осматривался. Его желанная не заставила долго ждать себя. В сопровождении одной из своих прислужниц она тихо, казалось скользя, не касаясь мраморного пола, вошла в храм, встав немного впереди и левее стратига у противоположного ряда столпов. Одета она была довольно скромно. Тёмно-коричневый плащ и золотистый мафорий скрывали её дивную фигуру. Прошло ещё несколько минут. Решившись, Хилвудий неторопливо, но смело подошёл к ней почти вплотную. Она обернулась, нисколько не испугавшись, словно ждала его. Её томные глаза излучали любопытство.

– О, что я вижу? Провидение привело в божий храм храбрейшего из симмахов базилевса. Знаю, кто ты, досточтимый стратиг. Приветствую тебя и не чуждаюсь близкого знакомства с тобой, – неожиданно легко, без смущения и негромко произнесла она.

– Свет очей, прекрасная госпожа, я тоже знаю твоё имя, и кто ты, и кем приходишься царице. Неужели ты с высоты своего полёта заметила скромного предводителя варваров и даже знаешь его имя? – с некоторым удивлением спросил стратиг.

– Кто же нынче не наслышан о храбром стратиге диоцеза Фракии Хилвудие? Кто не слышал о победителе бунтовщиков?

– Это не та победа, госпожа, чтобы из-за неё можно было так прославиться и сподобиться такой чести, – оправдался предводитель симмахов.

– О, ты излишне скромен, стратиг. Поверь, базилевс и базилиса знают, кого прославлять, награждать и чествовать. Ты ант, а анты, я слышала, верный и смелый народ. Тебя зовут по-славянски?

– Да, госпожа. Анты – славянский народ.

– Хилвудий! Странное и загадочное имя, – молвила она и томно посмотрела ему в глаза.

Он протянул к ней свои длани, прося её руки. Высвободив правую руку из складок плаща, она смело дала ему свою восхитительную белую кисть с пальцами, унизанными перстнями с созвездием драгоценных камней. Склоняясь, он припал к её руке устами и замер. Время остановилось. Вселенная окрасилась всеми цветами радуги, блаженство разлилось по всему его телу. Несколько мгновений спустя, выждав немного, она слегка потянула руку к себе. Он поднял голову и посмотрел на неё. Улыбаясь одними уголками уст, она спросила:

– Я слышала, ты был ранен. Заживает ли рана?

Спросив, женщина повергла его в недоумение, ибо дала понять, что знала и об этом. Немного смутясь, Хилвудий отвечал:

– Рана телесная почти не приносит мне страданий, тем более что её врачуют лучшие лекари. Но поверь, прекраснейшая, моя душевная рана страшнее телесной.

– Я позабочусь о твоих ранах и уврачую их лучше эскулапов базилевса, – прошептала она, чем повергла стратига в трепет. – Я подарю тебе редкие целебные снадобья, и ты возблагодаришь Господа.

– Я уже благодарю тебя, госпожа, и теперь смею просить о новой встрече, – с трепетом отвечал стратиг.

Улыбнувшись опять только уголками губ, она молвила:

– Завтра пришлю к тебе своего раба с посланием, где сообщу о встрече. Теперь же, когда всё оговорено, иди, ибо скоро сюда прибудет сама базилиса.

Поклонившись ей, он послушно отступил в сторону и, прихрамывая, пошёл к выходу, позванивая стальным панцирем, укрытым трабеей. Уже у портала он оглянулся и посмотрел на неё. Она с интересом, развернувшись в пол-оборота, провожала его глазами. Он ещё раз поклонился ей, а она легонько махнула ему рукой. Не успел Хилвудий отвести глаз от своей желанной и направиться к выходу, как перед ним явилась стремительная и прекрасная Феодора в сопровождении своей свиты. Увидав Хилвудия и взглянув на племянницу, базилиса покровительственно и с пониманием улыбнулась. Стратиг же, с трудом припав на колени, склонился перед царицей в земном поклоне, спрятал глаза и поцеловал край её одежд…

Уже на улице Хилвудий с ликованием в сердце принял повод коня у своего отрока, с трудом, но без чьей-либо помощи всел в седло и направил коня к отведённому ему особняку близ дворца. Ярило сверкал в утреннем небосводе, разливая повсюду радость жизни, любви, весны и бытия. И казалось, не было недавно ни пожаров, ни грабежей, ни мятежа, ни сражений, ни смерти.

* * *

Спустя сутки молодой стратиг уже скакал в сопровождении евнуха своей возлюбленной и своего отрока мимо форума императора Аркадия в сторону Пятибашенных ворот. Путь их лежал на юго-запад к берегу Мраморного моря. Полдень клонился к вечеру. Погода стояла дивная. Было светло, ясно и тихо после лёгкого дождя. Хилвудий не чувствовал под собой ни ног, ни коня, ни седла. Казалось, он не скакал, а быстро плыл в бесконечном потоке большой реки, что несла его в море счастья и безмятежности. За стенами Феодосия вскоре начались виноградники, раскинувшие по холмам свои лозы с зеленовато-розовыми побегами. То там, то здесь левее всадников между холмами всё чаще просматривалась лазурная даль Мраморного моря, слышался отдалённый прибой и крик чаек. Небогатый путник вряд ли бы встретил на этой дороге селения земледельцев, убогие халупы колонов или рабов, дешёвые постоялые дворы, где можно было бы недорого перекусить, обогреться и переночевать. Нет. Вдоль дороги на один-два полёта стрелы по сторонам были разбросаны живописные постройки поместий столичной знати и богатого купечества, нетронутые январским восстанием, которое уже было прозвано в народе «Ника» («Побеждай»).

Не прошло и получаса после выезда из Пятибашенных ворот, как путники свернули с дороги влево и вскоре оказались в богатом поместье, что раскинулось на красивых прибрежных холмах у Пропонтиды (Мраморного моря). Оставив коня отроку у богатого двухэтажного особняка с широким мощёным двориком, Хилвудий проследовал за евнухом, который ввёл его в роскошные покои, отделанные зеленоватым мрамором и серым порфиром. Мраморные светло-зелёные полы были устланы коврами. В покоях было светло и прохладно. Множество цветов и вьющихся растений в глиняных горшках и плетёных корзинках украшали этот дом. Евнух ввёл Хилвудия в небольшой роскошный зал-триклиний, где царила полутьма, горело несколько свечей и светильник с ароматными благовониями, искрилась и струилась тёмно-зелёная чаша небольшого бассейна. Провожатый что-то негромко произнёс, кажется по-иллирийски, чего не понял стратиг, услышавший в ответ знакомый и дорогой ему голос. Евнух, поклонившись, удалился. Хилвудий всмотрелся туда, откуда раздался желанный голос, и затрепетал. На широком ложе, в полутьме, близ бассейна возлежала она, полуобнажённая, окутанная лёгкими серебристыми шелками. Он медленно подошёл к её ложу, устланному дорогими тканями, встал на колени, протянул к ней свои длани и тихо, не отрывая глаз от её лица, с трепетом молвил:

– Касиния, прими меня.

Она томно улыбнулась одними губами и глазами. Протянула ему небольшой серебряный кубок, почти до краёв налитый красным вином, и повелительно молвила:

– Выпей до дна, стратиг.

Хилвудий, не торопясь, осушил поднесённое вино и, удержав кисть женской руки, стал нежно лобзать её персты и ладонь. Она загадочно рассмеялась и протянула ему свою обнажённую и прекрасную ногу. Ногти на пальцах её ступни были выкрашены тёмным лаком. Он с благодарностью стал нежно целовать их, а она продолжала всё громче смеяться и провела, погладила его ступнёй по русой бороде и усам. Страсть охватила его, и он начал лобзать её колени и бёдра. Касиния выплеснула ему в лицо вино из своего кубка. Зрачки её глаз сузились и стали хищными, как у кошки, готовой броситься на свою жертву. Он же смиренно и неторопливо утёр лицо и вдруг, как волк в охотничьем порыве, бросился на неё, сжав её всю в своих железных объятьях и охватив своими устами её уста…

Далеко на западе догорел закат, затем наступила полночь, а Хилвудий и Касиния всё плескались в тёплых благоуханных водах бассейна, пили красное хмельное вино, ели сухие финики, изюм, курагу, инжир, орехи. Он, не веря себе самому, уже в какой раз соединялся с ней, владел ею, лобзал её всю. Ему казалось, что, лаская и целуя её, он купается в море неги, счастья и удовольствия. А она отдавалась ему, и когда он доводил её до исступления, то она с удивлением, страстью и трепетом исторгала:

– О, Хилвудио, фило варваро (О, Хилвудий, любимый варвар).

Сама себе Касиния призналась, что она никогда ещё не встречала столь страстного и нежного мужчину. Она чувствовала в нём какую-то первозданность и незамутнённость, хотя он был настолько искусен в любви, что с трудом был похож на варвара. Он ни разу не причинил ей боли. Все его прикосновения были легки и нежны. Всем своим женским естеством она наслаждалась им, пила его силы и с каждым разом всё более и более убеждалась, что это её мужчина.