Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

– Не связывайся с ними!

Вечером Джулиано встречался со своей девушкой.

Эта девушка была типичной светловолосой американкой. Встречались они полгода, но это уже становилось им в тягость. Во всяком случае, для Джулиано. Встретились они вечером в дорогом ресторане, заказали легкий ужин, бутылку хорошего вина. Но разговор не клеился.

– Ты почему сегодня такой скучный? – спросила блондинка.

– Вчера перепил на дне рождения.

– Я думала, вы, итальянцы, много не пьете.

– Еще как пьем. Тебе налить?

– Конечно. Вчера было весело?

– Как всегда.

– Почему ты меня не пригласил с собой?

– Мы говорим с друзьями только по-итальянски. Ты бы скучала.

– Я бы могла выучить итальянский.

– Это долго.

– Я бы и долго его учила. Или ты со мной не хочешь долго? Ты меня больше не любишь?

– Люблю.

– Мы поедем к тебе после ужина?

– Боюсь, не в этот раз. Голова раскалывается. Прости.

– Мы увидимся на неделе?

Джулиано ничего пока не решил, и не мог бы, если подумал, сказать такое. Это само сорвалось языка:

– Через несколько дней я улетаю в Италию.

– Надолго?

– Не знаю. На неделю, или две… Я ничего не знаю. Ты меня прости.

На следующий день Джулиано набил на компьютере несколько строк и послал их по адресу с ресторанной салфетки: «Благодарю за приглашение. Вылечу к вам в ближайшие дни. Джулиано».

Джулиано улетал от вводивших его в депрессию убыточных биржевых сделок, от настойчивой и нелюбимой женщины, он улетал и от самого себя. Надо было как-то менять жизнь, и вот случай, – плохой или хороший, – сам нашел его.

14. Флорентийская вилла

Дон Спинноти никак не ожидал, что Джулиано Фьораванти прилетит из Нью-Йорка по его приглашению так скоро. Он пригласил к себе этого молодого человека в одно из своих самых сентиментальных настроений. «Дон» постепенно отходил от дел. Ему уже было 66 лет, и хотя внешне он был еще крепок, но его преклонные годы начали себя выдавать – это была и обильная седина в некогда жестких черных волосах, и длительные головные боли, и, что больше всего его тревожило, – сердце. Его сердце давно жило независимой от него жизнью и колотилось у него в груди само по себе, – именно так ему казалось. Вдруг оно ускорялось и трепыхалось в груди, как птица, то замирало так, что он в ужасе не мог прощупать у себя на запястье пульс. Лекарства, прописанные врачами, почти не помогали, но он послушно принимал их последние годы, робко надеясь, что сердце сжалится над ним и не станет так пугать его.

Дон Спинноти стал чаще бывать в церкви. Теперь он мог часами сидеть на воскресных мессах, с умилением внимая вечному и таинственному происходящему вокруг. Раньше он не мог усидеть тут и четверти часа, – да и те тягостные для него минуты случались только при крещении трех его детей, да на похоронах друзей. Немного больше времени он провел в церкви, когда умерла его жена: это случилось неожиданно и внезапно.

Но прожитые годы сказывались не только на его слабеющем теле, что-то происходило и в душе, – или в голове? – и он чувствовал это. Как бы сказали святые отцы его церкви, – не человек, а божественный процесс под его именем, начал заметно меняться. Или, как бы сказал какой-нибудь атеист-философ, его мир, как представление, стал необратимо и быстро переворачиваться.

«Дон» становился не то, чтобы слезливым, а более чувствительным. То, что могло вызвать у него раньше только ироническую улыбку, теперь стало трогать его. Комок стал подкатывать к его горлу, подбородок начинал дрожать, на глазах наворачивались слезы, когда он смотрел что-нибудь чувствительное по телевизору, или беседовал с двумя своими дочерьми, или даже с беспокойством думал об их жизненных неурядицах.

Но это был по-прежнему крутой мафиози, «дон» миланской «семьи». Четверть Милана была под его контролем в тех областях, чем он занимался – стройками, ссудами и тотализатором. И, возможно, как инстинктивная реакция на усиливающуюся слабость, – как будто на внешнюю угрозу, – дон Спинноти устроил смотр своего оружия. На столах его просторного кабинета во флорентийской вилле были разложены все его личные стволы, – от самых первых и дешевых, – и все его разнообразные ножи, тоже отражающие личную биографию. Вороную сталь он сам вычистил и смазал, а сталь блестящую и острую, собственноручно заточил до состояния бритвы. Поглаживая после этого ладонью своих старых друзей, дон Спинноти припомнил все, связанные с каждым из них, жуткие истории.

Джулиано приехал во Флоренцию через несколько дней после получения им устного приглашения «дона». Он позвонил по номеру, указанному в ответном Е-мэйл, кратко представился консильери, – советнику дона Спинноти и второму человеку в «семье», – и вскоре приехал на виллу.

Когда отворились охраняемые ворота виллы-крепости, и машина остановилась перед колоннадой, дон Спинноти вышел на ступени парадного входа и лично приветствовал гостя.

– Как я рад, что вы откликнулись на мое приглашение!

– Мое почтение, сеньор Спинноти. Примите мою искреннюю благодарность за вашу доброту.

– Прошу, прошу… – «дон» церемонно и по-стариковски взял Джулиано под руку и повел его в свою виллу.

Дон Спинноти послал приглашение Джулиано, находясь в одном из типичных теперь для него сентиментальных и ностальгических состояний. Возобновленные профессором из Москвы поиски кремлевских кладов всколыхнули у него и волну нового интереса к фамильной истории. Нанятые им еще десяток лет назад историки, когда у него впервые проснулся к этому интерес, проследили его родословную вглубь веков до раннего средневековья, до крестовых походов в Иерусалим. Они начертали его фамильное древо, выписали несколько томов наиболее примечательных событий из истории герцогов миланских, составили карты самых отважных их завоеваний, нашли свидетельства самых достойных и возвеличивающих их отношений с королями и отцами церкви.

Герцог миланский… – он часто произносил эти слова и всегда думал, – кто следующий после него примет этот гордый и древний титул? Его холостой и беспутный сын Марио совершенно не интересовался фамильной историей. Он даже «по демократически» презирал отцовский аристократизм. У старшей Анжелы родились от разных браков две девочки, и надежды на ее более счастливое замужество у «дона» не оставалось. Его единственной надеждой на передачу высокого титула внуку была только юная Франческа, любимая и самая независимая. Но мог ли он рассчитывать дожить до этого события?

Возобновленное с приездом историка из Москвы «кладоискательство» побудило «дона» вновь вчитаться в сложные тексты выписок из древних архивов. Теперь он разобрал, прочел и понял все, что тут относилось к жизни и подвигам герцога миланского в середине 15-го века, и деяниям его близкого друга и спутника в соколиных охотах, архитектора и инженера из Болоньи, Аристотеля Фьораванти. Хотя он не нашел в этот раз ничего нового для себя: фамилию Фьораванти он знал, слышал о современных потомках этого рода, но теперь эти тексты подействовали на него совершенно по-иному. Мир, в теперешнем его представлении, показался ему даже не спиралью, а бесконечно вращающимся кольцом, с повторяющимися событиями, с неизменными человеческими страстями, с одинаковыми бедами и победами, и даже с одинаковыми фамилиями и именами, и уж, безусловно, родовыми генами.

Именно в таком состоянии дона Спинноти поразила полная аналогия происходящего сейчас с ним, и событиями полу тысячелетней давности. Неизменными оставались титулы, фамилии, бессмертные гены. До сих пор существовали спрятанные когда-то этими людьми, да так и не вынутые ими по каким-то причинам, художественные сокровища, и даже тайник находился в построенных их предками стенах далекого собора. Поэтому безусловным его правом было найти и вскрыть этот древний тайник. А рядом с герцогом миланским, то есть им самим, в это время должен обязательно снова находиться подлинный Фьораванти. Кольцо замыкалось, и он был на самом его стыке.

После церемонного обмена любезностями, выражений гостеприимства и благодарности, горничная провела Джулиано в отведенные ему в крыле виллы гостевые комнаты. Их было две, и они превосходили по роскоши все, что Джулиано видел раньше. Во всяком случае, он ни разу еще не умывал лицо над позолоченной раковиной. Посвежевший, он спустился по мраморной лестнице вниз, где его поджидал гостеприимный хозяин.

– Джулиано, дорогой, – сказал дон Спинноти, широко улыбаясь, – я хочу предложить тебе бокал мартини в моем кабинете, а затем мы спустимся к легкому ужину, к которому соберутся, надеюсь, все мои дети.

Джулиано с благодарной вежливостью последовал за «доном». Кабинет был просторный, с изящной, но тяжелой мебелью. На стенах темнели старые картины в золоченых рамах, за широким письменным столом поблескивал полированной сталью сейф с несколькими кодовыми замками.

Обычно всегда уверенный в себе Джулиано, приехав на эту виллу, не мог пока обрести успокаивающего сознания цели: он до сих пор не понимал до конца, зачем он тут оказался.

– Джулиано, дорогой, прежде всего я хочу показать тебе эту картину. – Дон Спинноти взял Джулиано осторожно за локоть и подвел его к большой картине, висящей сбоку от письменного стола. – Это наши с тобой предки. Они на соколиной охоте в окрестностях старого Милана.

Эту картину, одну из двух, дон Спинноти заказал знаменитому итальянскому художнику сразу после того, как закончили работу историки, и были переданы все возвеличивающие его имя материалы. На картине были изображены два всадника. На руке одного восседал крупный белый сокол в кожаном шлеме, закрывающем ему глаза. Лошадь второго стояла на полшага сзади, рука ее всадника лежала на серебристом замке элегантного старинного ружья. За всадниками виднелись прелестные зеленые холмы, – как будто списанные с картин великих живописцев эпохи Возрождения, – за холмами поднимались и терялись в сиреневой дымке скалистые предгорья Альп. Первым всадником был, естественно, герцог миланский, второй – его близкий друг и спутник на охоте, Аристотель Фьораванти.

– Я полагаю, ты знаешь историю своей славной фамилии?

– Да, кое-что, но немного….

– Второго всадника на этой картине зовут Аристотель Фьораванти. Он твой прадед. Ты знаешь, чем он знаменит?

– Он что-то строил… и в России.

– Вот, все знаешь! И не вернулся. В Италию возвратился только его сын, и с русской женой. Не знал? Значит, в тебе есть русская кровь. Ха-ха, а ты и не догадывался. Наши прапрадеды очень дружили. Давай-ка чокнемся, чтобы мы с тобой возобновили традицию.