Восстание

помереть

не трудно.

Сделать жизнь

значительно трудней.

На последней фразе, ровно на точке прогремел выстрел. Фёдор Андреевич своё дело знал. Была у него своеобразная палаческая мораль – убить точно в момент завершения последнего желания, чтобы казнимый умер на высокой ноте, и лицо не было искажено животным страхом неминуемой смерти.

***

Зверев, едва открыв дверь кабинета и увидев вождя, с чего-то вдруг решившего начать потреблять ещё до обеда, с ходу озабоченно спросил:

– Что происходит, Владимир Ильич, что за шум, движение какое-то в штабе, вы не в курсе?

Лжеленин отставил стакан и совершенно спокойно ответил:

– Предательство, Юрий Алексеевич. Антон Кирилла под пули подвёл, подставил. Ночью убили парня… – и, внезапно всхлипнув, жалостливо добавил, – а я ведь его с детства, – провёл рукой где-то на уровне пояса, – знал.

Потянулся к стакану и залпом допил.

– Как? – Зверев удивлённо приподнял бровь. – Как с детства?

Лжеленин, сообразив, что от нервов сболтнул лишнего, натянуто улыбнулся, долил себе коньяка и махнул рукой.

– Ай, не обращайте внимания, находит на меня периодически! Имею в виду, что жалко парня, он больше всех со мной работал, а этот лишь подвизался, приклеился к таланту.

Затрещал коммутатор. Царёв, всё ещё плохо соображавший, нажал кнопку спикерфона, решив не напрягать себя поднятием трубки.

– Всё, Владимир Ильич, – донёсся голос Фёдора Андреевича, – кончили мы этого Матвеева. В смысле, приговор приведён в исполнение!

Зверев изменился в лице.

– Какой ещё приговор? Это что ещё за дела? Кто приказал, вы? Без согласования?

Но Лжеленин был уже не тот. Он нахально заткнул коммуниста жестом, выпил.

– К чёрту согласования! Такие дела завертелись. Обойдёмся без балласта, тут не до цацканий. Слишком много взял на себя парень.

Царёв встал, сложил руки за спиной и по-наполеоновски прошествовал к окну. Оттуда он бросил на стоявшего в прострации Зверева непривычно властный взгляд и начал придуманную только что за коньячком «тронную речь», добавив в голос металла.

– Так вот, товарищ Зверев.

Едва он набрал в лёгкие воздуха для подготовленной тирады и открыл рот, дверь в кабинет распахнулась. Ворвался разъярённый Новиков без тени чинопочитания.

– Это что за новости? Что за расстрелы в подвалах штаба? Без суда, без следствия? Как объяснять это людям?

Лжеленин, не меняя позы, с вызовом посмотрел Новикову в глаза.

– Я приказал. Так и объяснять. Собаке – собачья смерть!

Новиков замолчал и сник, по крайней мере, так показалось Царёву, и он победно усмехнулся. Генерал натянуто, одними губами улыбнулся в ответ.

– А у меня хорошие новости. Удалось полностью утрясти все вопросы со штабом федералов насчёт организации очной ставки обоих Лениных. Там будут эксперты независимые, проведём комплексную проверку. Всё в прямом эфире сделаем с трансляцией на всех федеральных каналах, чтобы без дураков и инсинуаций.

Зверев захлопал глазами, Лжеленин громко икнул, с ним такое случалось в стрессовых ситуациях.

– Вот так, товарищи, – продолжил Новиков, – скоро удастся положить конец всем мучениям. Федералы довольно легко пошли на все наши условия. Видимо, академик Подиров здорово их убедил, – генерал улыбнулся уже шире. – Так что это пошло нам на руку. Мы используем нашу студию, из которой транслировали призыв к восстанию, там как раз сейчас бригада нейтралов из Сибири стоит, они обеспечат безопасность обеих сторон.

– К-как вы обо всём договорились? А как же мы, наше мнение, вы как так за вождей решаете?! – Зверев начал отходить от шока.

– А это не моё личное решение и инициатива. Мне поступило распоряжение председателя Революционного совета, а в процессе переговоров и подготовки мероприятия принимало участие всё руководство Чрезвычайной комиссии. Мы свою работу сделали, товарищи.

Новиков с достоинством склонил голову, прощаясь. Уже из дверей добавил:

– Не будем тянуть, поедем завтра утром.

Глава Xvi

Настал звёздный час майора Чернова. Хотя не так он его изначально представлял себе. Войти в историю России, полгода просиживая штаны в брошенном обитателями элитном посёлке? Подъедая припасы, оставшиеся в домах от их тучных хозяев, да питаясь подачками, периодически подбрасываемыми то «белыми», то «красными», а то и вовсе сердобольными бабушками из окрестных деревень? Сидеть и ждать, пока что-то решится само собою, изображая из себя этакого «третейского судью», да мародёров гонять – все подвиги за несколько месяцев.

Была бы водка, Чернов бы запил. Но водки не было. Изредка закупались самогоном в окрестных деревушках, откуда никто никуда не бежал, и жизнь там шла своим чередом. Даже киоски ночные имелись, где открыто, никого не таясь, торговали самодельным пойлом. Но денег на него не было. Потихоньку военные сами начали мародёрствовать, по сути, реквизируя в коттеджах технику да мебель и выменивая у местных на товары первой необходимости, под чем в первую очередь понимался всё тот же самогон. Но так не только не сопьёшься, но даже и тоску свою не заглушишь и не обманешь. Плохо было майору, скребло на душе.

И тут – такое событие. Здесь, на контролируемой им территории, определилась судьба страны. И никто, кроме него, не способен был организовать эти решающие дебаты. К майору вернулись гордость, бритость и чистые рубашки.

Финал, впрочем, вышел неожиданный и какой-то не эпический. Но главное, что ситуация разрешилась, и бригада Чернова так или иначе вошла в историю. Гражданская война окончена. При его непосредственном участии.

Когда завершились исторические дебаты в охраняемой им студии, уставший до смерти майор сидел за столом в опустевшем штабе бригады, пытаясь осознать историчность момента и свою роль в нём. Давно уж стемнело. Вошёл его заместитель, майор Нефёдов, друг ещё с военного училища.

Чернов поднял на него красные от недосыпа глаза.

– Ну что, вот и всё. Как ни крути, Андрюха, а мы таки в спасении России важную роль сыграли с тобой. Надо бы это дело отметить!

– Давай! – с готовностью согласился Нефёдов, также чуть не валившийся с ног. – Только в деревню сгонять придётся, пусто у нас.

– Ну поехали. Пусть заводят БМП: замело, на УАЗике не проедем.

Чтобы не пугать попусту деревенских, накинули на себя гражданские пальто, благо всякого добра в брошенных особняках было валом. По той же причине бронемашину остановили на окраине села, отправившись дальше пешком через сугробы.

Возле киоска, с крыши которого светил единственный в округе фонарь, была какая-то возня, изнутри голосила продавщица. Троица только что спасённых от войны граждан, похоже, единственную на всю округу торговую точку грабила.

– Смотри, Лёха, кажись, наркоты! – шепнул Нефёдов.

В месяцы навалившихся на страну испытаний частенько возникали перебои то с продуктами, то с горючим, то со спиртным. Один только вид товара хлынул потоком – наркотики, словно размножались они, как особая плесень, на крови. И наркоманов развелось больше прежнего в разы от безделья, депрессии и доступности отравы. Торговать наркотой брались даже бабки на многочисленных, практически на каждом перекрёстке выросших импровизированных блошиных рынках.

Приторговывали, видимо, и в этой деревне. Причём, как подозревали военные, по-крупному. Ловили они тут в окрестностях не единожды и московских барыг с целыми сумками дури, и молодёжь, перевшуюся на край света, чтобы купить дозу подешевле.

Эти трое были залётные явно, больно уж не по-деревенски одеты. Решили на месте и яду себе добыть, и денег на него.