Монстры

Но мертвая! не ножевая
Глубокая под сердцем рана
Но маленький какой-то странный
В головке ровненький овал
Чернеет – как поцеловал
Кто
Неудачно

Шел и повстречал я ежика
Заглянул ему в глаза
Он мне говорит: А ножика
Нету у тебя ли за
Спиной

Я ответил: Милый мой
Кто же знает – за спиной
Что творится

Под одеялом дышит мерно
Лошадка, сон ее глубок
А я один в полях безмерных
Брожу угрюм и одинок
И шевелю губами травы
И все-тки они были правы
Те
Которые про Навуходоносора

Немножко кушают, немного
О счастье думают, потом
Под яблоню в густую тень
Ложатся и безумно долго
Спят

А кто это? – а наши кошки
Сперва покушали немножко
Затем немного подумали о счастье
И улеглись спать в густой лиловатой бархатной яблоневой
тени в саду

На ножках тоненьких как спички
Словно из Блока настоящего
Ждет подходящей электрички
Ночная девочка гулящая
Всеми не то чтобы заброшенная
Стоит, стоит да и в некошеный
Ров
Свалится

Мимо здания большого и красивого
Среди поздней ночи проходил
И забитыми все двери находил
Лишь записка там: Товарища Нусинова
Просим заглянуть к нам двадцать пятого
А сегодня тридцать первое – понятно, он
Уже заглянул

Тиха-тиха деревенька
Белым снегом прикровенька
Да среди холмов лежит
Словно славный кот-Баюн
Видит, кто-то там летит
лапой хвать его: Аю!
Как звать-то? —
А он лежит, не дышит

Буквы

1997

Предуведомление

Подобное мы уже имели однажды повод описать. Но артикуляционное становление, как бы составление, выращивание из букв-онтологем стройного растения смысла, поданное как картина, состоящая из исторически-детерминированных разбросанных по разным временам и народам актов в их квазипроцессуальной выстраиваемости – как такое может не заворожить взыскующую и тонко чувствующую душу и не заставить возобновлять поиски сходных глубоко волнующих архисобытий

* * *

Для произнесения первой буквы едет черт-те куда, меняя поезда, а после дилижансы, укутываясь от дождя и ветра в тяжелую серую крылатку, распахивает дубовую дверь какой-то таверны, забивается в угол и, посматривая через плечо в маленькое темное грязное окно, произносит: Е, и обнаруживает себя на польско-литовской границе

* * *

Для произнесения второй буквы находит, что сподручнее всего обернуться в ударника 2-й пятилетки или что-либо подобное и на головокружительной высоте монтируемой домны громко, почти вызывающе выдыхает в искрящийся воздух: В

* * *

Для произнесения третьей буквы обнаруживает себя ребенком в бело-синей матросочке бродящим по старинному саду, забредшим в неведомую беседку, бледным, тонким мизинцем в глубоком молчании на пыльных мраморных перилах выводящим откуда-то выплывающее А

* * *

Затем оказывается в бреду, толи после тяжелых и неудачных родов, толи принесенный незнакомыми крестьянами с соседнего поля битвы в темную избу, где он лежал, окруженный горой погубленных им врагов, то ли после судьбой, либо агентами тайной полиции, порушенной любви, мечется и в горячке выкрикивает: Н-ннн!

* * *

Для произнесения следующей буквы бегает в виде зверя с длинными висящими ушами, завивающимся хвостиком, голубыми глазами, окруженными длинными шелковистыми темными ресницами, оборачивается на чье-то глухое шевеление в темноте кустов и произносит чуть заикаясь: Г-гггг!

* * *

Уже дальше вынужден в виде некоего насекомого переползать многочисленные препятствия, не смея даже приподнять голову, только упорно и неодолимо волоча какую-то неимоверную тяжесть, подвывая: Е-ееее

* * *

Для произнесения седьмой буквы и вовсе оказывается какой-то маленькой клеточкой, стремящейся по потоку крови, достигающей блестящего вздрагивающего сердца, проникающей в него и громко разрывающейся на еще более мелкие, чем сама, крохотная, частичечки с возгласом Л-ллл