Закон «Бритвы»

Я негромко застонал… Что может быть страшнее? Лучше самая мучительная смерть: там хоть, когда страдаешь, осознаёшь, что рано или поздно все закончится. Здесь же финал уже наступил, тело фактически умерло, лишь живая голова продолжает зачем-то существовать, пристегнутая к безвольному и бесполезному мешку из плоти.

– Слушай, Андрей, – сказал я, ощущая, как стремительно возвращается ко мне способность трезво мыслить и связно изъясняться: после такого стресса это и неудивительно. – Сделай одолжение…

– Нет, – перебил меня Макаренко. – Не сегодня. Пулю в лоб я тебе всегда организую по знакомству, но только в реально критической ситуации. Сейчас она, прямо скажем, неважная, и, боюсь, радикально ее поправить не получится, но есть у меня одно нерадикальное средство.

Он сунул руку за пазуху форменного кителя и вытащил оттуда самый обыкновенный пластиковый шприц, внутри которого переливалась жидкость необыкновенного цвета. Была она похожа на слабый раствор марганцовки, внутри которого, словно зеленые глисты, сновали юркие сполохи. Появлялись, исчезали, растворяясь в «марганцовке», зарождались вновь… Завораживающее зрелище и при этом неприятное до тошноты.

– Как я понимаю, эту гадость предполагается ввести в меня, – поморщился я. – Может, все-таки лучше на пулю расщедришься?

Андрей усмехнулся.

– А если я скажу, что эта гадость поднимет тебя на ноги? К слову, ты находишься в Институте аномальных зон, где эту субстанцию и разработали на основе артефакта, который называется «Глаз Выброса».

– Интересно, – хмыкнул я. – С учетом, что этот артефакт – выдумки подвыпивших сталкеров…

Но, наткнувшись глазами на внимательный взгляд Макаренко, я заткнулся. Ибо как-то сразу понял: не фантазия этот уник, которого вживую никто никогда в Зоне не видел. Вроде бы не видел…

– Этот арт – порождение выброса аномальной энергии из недр разрушенного Четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС, – сказал Андрей. – Он зарождается в эпицентре и обладает нереальной силой. О редкости арта можно даже не говорить, но его все же достал один сталкер и продал Институту за немалые деньги…

– Короче, – попросил я, чувствуя, что эффект от выброса адреналина стремительно падает и я вот-вот снова вырублюсь от слабости.

– Можно и короче, – отозвался Макаренко. – Пока что ученые Института выяснили следующий эффект: раствор на основе этого артефакта, размельченного в пыль, возвращает поврежденные ткани по линии времени до точки оптимального состояния. То есть, например, если обколоть этой субстанцией лицо, то оно станет как у двадцатилетнего – лучшее время для организма. Или ввести в искалеченную руку, которая после инъекции практически сразу станет нормальной, – правда, пациенту во время восстановления придется жрать как не в себя, иначе «марганцовка» поглотит остальные ткани организма ради восстановления той руки.

– Ясно, – сказал я. – И в чем подвох? Арты никогда не имеют только положительную сторону.

– Эффект «марганцовки» нестабилен, – пожал плечами Макаренко. – Примерно через двадцать четыре часа отреставрированные ткани начинают возвращаться к исходному состоянию. Специалисты Института работают над этим, но пока безуспешно.

– Понятно, – невесело усмехнулся я. Надежда вспыхнула было – и угасла, что, впрочем, для нее практически всегда вполне нормальное поведение. – И зачем в таком случае мне нужна эта информация?

Макаренко задумчиво крутил шприц в пальцах, словно прикидывая – продолжить беседу или ну ее на фиг. Но все же, видимо, решив, что коли уж пришел, надо довести дело до конца, выдал следующее:

– Артефакт «Глаз Выброса» принес в Институт один сталкер. Получил деньги, сказал, что принесет еще – и пропал. Потенциал у этого арта колоссальный, наш Комитет, сотрудничающий с Институтом, крайне заинтересован в нем, но для полномасштабного исследования одного артефакта мало – нужно несколько. Однако руководство никогда не разрешит послать в Зону группу специалистов на поиски какого-то сталкера, просто не захотят рисковать ценными сотрудниками. А без дополнительного исследовательского материала этот единственный шприц с получившимся работающим продуктом можно выбросить в помойку, так как…

– …результат нестабилен, – продолжил я, поскольку Макаренко запнулся – видимо, сообразил, что насчет помойки получилось не особо тактично. Но мне сейчас было наплевать на церемонии, потому как я понял, зачем он пришел сюда. – Короче, вам нужен одиночка, на которого всем плевать: сдохнет – не жалко, – сказал я. – Причем он должен очень хорошо знать Зону и иметь личную заинтересованность в положительном результате операции. Посему вы, вместо того чтобы выбросить в помойку получившийся продукт, готовы вколоть его тому одиночке, после чего закинуть его в Зону на сутки. Принесет требуемое – зашибись, на нем же потом и поэкспериментируем с новым препаратом. Нет – ну что ж, свернем исследование, не впервой. А сталкер – да и хрен с ним, пусть валяется где-то в Зоне и наблюдает своей говорящей головой, как мутанты жрут его бесчувственное тело.

Макаренко пожал плечами.

– Что ж, ты все понимаешь правильно. И сейчас мне нужен ответ – согласен ли ты дать себе шанс встать на ноги?

– Не согласен, – сказал я. – Нет у меня желания валяться посреди Зоны в виде безвольного куска мяса, ибо прочесать ее за сутки нереально. Напомню: ситуация у меня реально критическая, выхода из нее я не вижу, в связи с чем ты обещал мне пулю.

– А если я скажу, что у сталкера, который принес артефакт, прозвище Меченый? – произнес Макаренко.

– Черт… – выдохнул я.

Меченый не был мне другом, хотя в свое время мы с ним провернули несколько совместных дел. Таких людей принято называть боевыми товарищами, и когда такой человек попадает в беду, ты просто обязан его выручить. Ключевое в рассказе Макаренко «обещал – и пропал», а значит, с Меченым случилось что-то нехорошее, ибо он не из тех, кто обещает и не делает. А значит, решение в данной ситуации может быть только одно.

– Согласен, – прохрипел я. – Только напомни, на кого ты работаешь, а то я запамятовал как-то. Хоть буду знать, подыхая, чье задание провалил.

Макаренко слегка скривился, будто лимон откусил, но все же проговорил занудным голосом текст, который ему уже, по ходу, осточертело повторять тем, кого он вербует:

– Я представляю Комитет по предотвращению критических ситуаций. Или проще – группу «К». Комитет – а тогда он назывался комиссариатом – был образован практически вместе с НКВД сразу после Октябрьской революции. Основной задачей этой структуры была внешняя стратегическая разведка, а также предупреждение действий других стран, направленных на подрыв советской власти в России. Позднее к функциям группы «К» прибавился негласный контроль над всеми структурами НКВД, а также антидиверсионная деятельность стратегического масштаба. С тех времен и до сегодняшнего дня группа «К» стоит на страже интересов Родины…

– Вспомнил, – перебил его я. – Иногда случается, что ваши специалисты не в состоянии своими силами справиться с проблемой. И тогда вам приходится привлекать к сотрудничеству профессионалов со стороны.

– И тут ты не ошибся, – кивнул Андрей. – Так поступают спецслужбы во всем мире, и мы не исключение.

Я хотел съязвить в ответ, но не вышло – из горла вырвался лишь хрип. И картинка перед глазами начала мутнеть. Макаренко кинул взгляд на приборы, которые были наставлены возле моей койки, и сказал:

– Ну что ж, сталкер, ты теряешь сознание. Перенапрягся после ранения и выхода из комы, бывает. Но коль ты согласился поработать на благо государства, то мы это сейчас исправим.

Он встал со стула, довольно бесцеремонно перевернул на правый бок мое безвольное тело, и я услышал хруст плоти, разрываемой толстой иглой шприца – видимо, чтоб вязкая субстанция прошла сквозь отверстие в металле, игла требовалась нестандартная.

А потом мой мозг буквально взорвался! Ощущения были, будто мне в череп, словно в костяную кастрюлю, плеснули крутого кипятка. Я открыл было рот, чтобы заорать, но звука не было – перехватило легкие. Болью. Будто тот кипяток из башки пролился в грудь, и мои внутренние органы начали вариться заживо.

Буквально за несколько секунд адская, ни с чем не сравнимая боль мгновенно распространилась по всему телу. Думаю, еретикам, сжигаемым на костре, было комфортнее, чем мне: их жгли снаружи, и они могли орать сколько душе угодно, хоть как-то отвлекаясь от неописуемых страданий. Меня же проклятая выжимка из уникального артефакта варила заживо изнутри, и мне ничего не оставалось, кроме как пытаться протолкнуть в себя хоть немного воздуха и наблюдать, как мои сведенные судорогой пальцы с треском рвут белую больничную простыню.

Это было невыносимо больно… но в то же время прекрасно! С такой травмой, как у меня, человек физически не может корчиться и извиваться, словно угорь на раскаленной сковородке. А мое тело исполняло это с азартом, и я чувствовал боль каждой клеткой своего тела!

Чувствовал!

Боль!

Что может быть прекраснее на свете после того, как тебе озвучили приговор, который в миллион раз страшнее смертного?

Наконец я с хрипом, слезами и соплями втянул в себя нехилую порцию воздуха, тут же выдохнул ее вместе со сгустком мокроты, скопившейся в легких, – и душевно так блеванул в сторону Макаренко. Однако Андрей очень точно и профессионально ушел от моего извержения, обильно залепившего экран какой-то медицинской машины, датчики которой были подключены ко мне в изобилии.

Впрочем, в них уже не было надобности. Мое тело, приговоренное к неподвижности, ожило, и сейчас его трясло, словно в лихорадке. Но я ощущал его так же, как и прежде, – и наплевать, что меня колотит озноб, будто я только что вылез из холодильника. Бывало и намного хуже – например, несколько минут назад, когда хотелось только одного: чтоб Андрей вытащил свой пистолет из кобуры и выполнил свое обещание.

А теперь по мере того, как озноб потихоньку сходил на нет, в брюхе у меня зарождалось знакомое каждому сталкеру тянущее ощущение, которое возникает, когда не пожрешь пару суток. Нет, примерно трое. Хотя, пожалуй, где-то с неделю.

– Эффект замечательный, – сказал Макаренко, бросив взгляд на часы. – От инъекции до полного восстановления три с половиной минуты вместо прогнозируемых двенадцати, что подтверждает выводы ученых Института, хорошенько тебя исследовавших, пока ты был в отключке.

– И… что за выводы? – проговорил я, постукивая зубами: дрожь еще не до конца покинула мое тело.

– Ты скорее мутант, чем человек, – отозвался Макаренко. – Впрочем, для этого вывода достаточно обычного рентгеновского исследования – у обычного человека вряд ли приживутся металлическая пластина на груди, нож в правой руке, похожая на червя неведомая тварь в левой и совершенно непонятная светящаяся субстанция в области сердца, похожая на осколок артефакта. Впрочем, время бесед прошло, сталкер. Пора приступать к заданию, так как времени на его выполнение у тебя осталось меньше суток. Стимуляторы тебе не потребуются, «марганцовка» даст энергии покруче любого из них. Про то, что следует поторопиться, повторять не буду. Экипировку получишь на первом этаже, поешь в машине – судя по твоим голодным глазам, ты сейчас не прочь откусить мне руку и сожрать ее вместе с костями.

* * *

Со времени моего последнего посещения Институт аномальных зон изрядно изменился. Теперь он еще больше напоминал неприступную крепость: две автоматические пушки 2А42 на крыше, пулеметы на вышках, бетонный трехметровый забор со спиралью Бруно, натянутой поверху, четыре БТР-80, которые, словно огромные сторожевые собаки, замерли в разных углах периметра. Ну и, само собой, вооруженные парные патрули, обходящие территорию Института, которых я с ходу насчитал минимум пять.

Выйдя наружу, мы с Макаренко загрузились в УАЗ, подогнанный водителем в форме без знаков различия и с лицом, словно вырубленным из камня. Я закинул на переднее сиденье объемный рюкзак и автомат, которыми меня снабдили на местном складе вместе с полным комплектом униформы, после чего мы с Андреем расположились на заднем сиденье.

При этом, помимо всего прочего, я прихватил с собой килограммовую банку тушенки, армейский сухпай и найденный на складе советский «ложковил» – складной нож, снабженный ложкой и вилкой и при этом разделяемый на три части. Удобная штука, когда жрать хочешь, точно стадо оголодавших пираний, и готов точить все что угодно, даже обивку сидений УАЗа. Правда, сейчас у меня была лучшая альтернатива, и я, разложив еду прямо на картонной упаковке сухпая, как на столе, молотил в три горла, чавкая и захлебываясь обильными слюнями.

Признаюсь, было неудобно, но я ничего не мог с собой поделать.

– Не стесняйся, – подбодрил меня Макаренко, когда автомобиль тронулся с места. – Это нормальная реакция организма на зашкаливающую регенерацию.