Кукушка

Фриц замялся.

– Я так, сразу, и не вспомню, – признался он.

– Ну пожалуйста, ну Фридрих, ну ещё что-нибудь такое, про мышек!

– Да не помню я… А тебе что, мышки разве нравятся?

– Ага! То есть нет – я их боюсь, но в песенках они такие смешные! Расскажи что-нибудь ещё.

– Ну ладно, – согласился Фриц, тем более что как раз сейчас ему припомнилась ещё одна считалка. – Ладно.

Мышка в кружечке зелёной
Наварила кашки пшённой.
Ребятишек дюжина
Ожидает ужина.
Всем по ложечке досталось —
Ни крупинки не осталось![44 - Автор – С. Маршак.]

– Ой, здорово, здорово! Спасибо! – Девчонка подскочила к Фрицу, обняла его за шею и по-детски клюнула губами в щёку.

– Ты просто настоящий поэт.

Мальчишка покраснел и стал высвобождаться из объятий.

– Да ну, чего ты… пусти…

– Забавные стишки. – Карл Барба поправил на носу очки и посмотрел на башенные часы, большая стрелка на которых подползала к девяти. – Откуда ты их знаешь?

– А, это так… считалки. Я их сестрёнке рассказывал. Она тоже мышей боялась, а мне не нравилось, когда она все время визжала. Я хотел, чтоб она перестала их бояться.

– И она перестала?

– Наверное, да…

– А где сейчас твоя сестра? Фриц совсем погрустнел.

– Я… я не знаю, Карл-баас. Они… их… Я давно ушёл из дому.

– Ну что за помощники мне попадаются! – с чувством сказал бородач. – Одни сплошные беглецы. То Карло, то Алексей, теперь вот вы… Однако что это мы так долго причаливаем?

А причаливали и самом деле долго. Большинство пристаней в пригороде было занято, а хозяева двух-трёх пустых ожидали в ближайшее часы какие-то баржи. Шкипер «Жанетты» спорил до хрипоты, дымил трубкой, тряс колпаком, потел и ругался. Скорее всего он был прав: никаких барж не предвиделось, просто арендаторы стремились набить цену за швартовку, а переплачивать ему не хотелось. Три с половиной часа баржа стояла на фарватере, мешая судоходству, пока терпение шкипера не лопнуло и он не приказал сниматься с якоря и продвигаться в город по каналам. Из-за завышенной цены въездная пошлина на шлюзе съела столько же, но и разгружать теперь получалось ближе. Очень скоро плоская равнина кончилась, и Брюгге выплыл им навстречу выщербленными стенами своих окраин, которые, впрочем, вскоре сменили дома старой застройки, жилые и многоэтажные, закрывавшие обзор. Запахло морем.

Дома большей частью были шириной в одну комнату, черепичный скат одного упирался в скат соседнего, и островерхие крыши сливались на фоне утреннего неба в пильчатый драконий гребень. Над ними, видимая издалека, возвышалась белая громада башни Белфри – гордости суконных рядов. Не было двух одинаковых фасадов, что по форме, что по цвету, многие дома опутывал плющ, а окна часто выходили прямо на канал, без всякой набережной или тротуара. Нигде не было занавесок – это действовал gezelling – герцог Альба среди прочих приказов запретил фламандцам занавешивать окна, дабы шторы не скрывали от испанских солдат намерений хозяев. Всё чаще стали попадаться на глаза voonboten – заброшенные баржи, ошвартованные возле набережных и переделанные под жильё. То и дело на пути возникали мосты, что, право, не было чем-то удивительным для города с таким названием, ведь «брюг» по-фламандски и означает «мост». Фриц всякий раз невольно сжимался и втягивал голову в плечи, когда баржа проплывала под их замшелыми сводами. Октавия же, наоборот, нисколько не пугалась и с любопытством вертела рыжей головкой. Каналы были узкие, кривые, пробираться по ним оказалось сущим мучением, Ян и Юстас изругались до хрипоты и намахались шестами до седьмого пота, Фриц даже несколько пересмотрел свои взгляды на профессию канальщика, но тут «Жанетта» наконец пробралась в Звинн, и Фриц позабыл обо всём.

Здесь было множество причалов, барж, пакгаузов, морских торговых кораблей. Звинн был большой морской рукав, образовавшийся когда-то давно после страшного наводнения, затопившего целую провинцию. Но нет худа без добра: тогда фламандцы получили в своё распоряжение великолепный порт, дарованный самой природой; именно благодаря ему Брюгге стал полноправным соперником Лондона и Гапзы и главным складом двадцати двух торговых городов. Его вывоз простирался далеко, захватывая все европейские порты. Двадцать консулов заседали в его городском совете, пятьдесят две гильдии, каждая со своим гербом, объединили сто пятьдесят тысяч ремесленников и мастеровых. Здесь жили кузнецы, ткачи и ювелиры, а узоры брюгских кружевниц служили эталоном для всех прочих мастеров, включая Оверн и Брабант. Здесь впервые, в доме ван дер Бурзе, был основан специальный зал торговых сделок – биржа, как его именовали иностранцы. Этот смелый город никого не боялся, здесь даже чеканили свою монету. А когда король Франции отправил своих рыцарей наказать его за строптивость и независимость, горожане взялись за дубины, и четыре тысячи золотых рыцарских шпор украсили стены городского собора. Брабантскому Антверпену было далеко до Гента. Да что говорить, когда из трёх больших флотов, ежегодно отправлявшихся Венецианской республикой, один плыл прямо в Слейс! Фландрским купцам оставалось только сидеть и ожидать чужестранцев. Фриц слышал много рассказов об этом городе, но даже подумать не мог, что когда-нибудь сам ступит на его мостовые.

На причалах, выложенных тяжёлым камнем, царил рабочий беспорядок. Там кнорр привёз лес из Норвегии, тут рабочие сгружают на берег португальские кожи, английскую шерсть, шелка из Бурсы и Китая, корзины с апельсинами и лимонами из Кадиса, немецкий фаянс и оловянную посуду, а обратно загружают уголь, железо и штуки сукна, бочки с маслом, уксусом, водой или вином; разносчики с лотками и тележками орут, препираются и предлагают снедь и выпивку; повсюду на воде качаются объедки, рыбьи потроха, бутылки, серые чайки, обломки дерева с облупившейся краской… От звуков, запахов и ярких красок кружилась голова. Помимо вездесущих коггов Данцига, Любека, Гамбурга, всюду были ошвартованы суда всех форм, размеров и расцветок. Фриц не знал названий, но Октавия на удивление хорошо ориентировалась в этом мире вёсел, мачт, парусов и трещала без умолку. Ян и Юстас только удивлённо переглядывались и поднимали брови. Французские пинки, узкие испанские шебеки с гафельными парусами, пузатые фламандские каракки, обвешанные якорями венецианские нефы, старые гасконские бузы, килсы, хюлки, простые кечи и фиш-гукеры фламандских рыбаков, востроносые военные галеры – тут было всё, что только можно себе вообразить, а барж – так и вовсе не сосчитать. Чуть ниже по течению виднелась арка крытого канала, ведущего к большому торговому центру, куда могли заходить морские суда, а дальше… У Фрица захватило дух при виде огромного корабля с тремя мачтами – то был новёхонький португальский галеон, пришедший с грузом табака, сахара и кошенили из Парамарибо – голландской колонии в Новом Свете. На его сходнях арматор в коричневом бархате с золотым шитьём шумно бранился то ли с капитаном, то ли с кем-то из чиновников. Слышалась фламандская речь, французская, немецкая, норвежская, испанская и итальянская, а часто и латынь, когда сходились двое, говорящие на разных языках.

Наконец канальщики «Жанетты» присмотрели подходящее местечко меж двух барж – жилой и грузовой, и, поругавшись для порядка с экипажами обоих, всё-таки причалили. Фриц оробел, однако господин Барба, похоже, здесь бывал не раз и споро взялся за дело.

– Хватай вон этот ящик, Фридрих, и тащи его на берег. Осторожнее на сходнях!… А ты, девочка, – повернулся он к Октавии, – сиди здесь и ничего не трогай. Не хватало ещё сейчас вылавливать тебя из воды. Поняла? Va bene. За работу! Раз, два – взяли!

Сундуки и ящики сгрузили быстро, а вот рабочих для их переноски удалось найти лишь через час. Из-за парапета на баржу вовсю таращились зеваки, многие не прочь были заработать грошик, но, завидев гору сундуков, поспешно отказывались. Предъявив портовому чиновнику свой паспорт и уплатив въездную подать – полсу за человека, считая детей, Барба двинулся на поиски жилья. Мест в ближайшей гостинице не нашлось, пришлось арендовать повозку и пробираться квартала два до следующей, и там провозились с переноской чуть не до полудня. Один сундук едва не украли, хорошо, глазастая Октавия вовремя подняла крик, в итоге за доставку им пришлось заплатить втрое больше против начальной цены. Разумеется, весёлости это кукольнику не добавило, и он, пересчитав монетки в кошельке, решил, что будет дешевле и правильней снять одну комнату на троих.

– Вам обоим будет полезно побыть под присмотром, – заявил он. – Это лучше, чем оставлять вас одних, да и искать не надо в случае чего… Так, где очки-то мои? А, вот они. Ну что? Умываться, завтракать и – в город. Октавия! Ты где? Ну-ка, вылезай из шкафа! Вылезай, вылезай. Что ещё за шуточки? Ты по-прежнему не передумала и хочешь идти с нами? Порт рядом, я ещё могу договориться, чтоб тебя отвезли домой.

– Нет, пожалуйста, не надо! – побледнела она. – Я и раньше боялась, а теперь совсем боюсь! Там столько страшных дядек… и тётек… Вы ведь меня не отдадите им? Ведь правда не отдадите?

Бородач покачал головой:

– Ну, что мне с ней делать, а? Ладно, не отдам. Но тогда приготовься к тому, что будешь мне помогать. Безделья я не потерплю. Город – непростое место. Если мы хотим заработать, нас ждёт много работы.

– Да, конечно, господин Карабас! Что мне надо делать, господин Карабас?

– Пока хотя бы постарайся не теряться, – был ответ.

В трапезной внизу они поели, а Карл Барба ещё и освежился кружечкой пивка, после чего кукольник взгромоздил на себя полосатый тюк с ширмой, барабаном и трубой, а на долю Фрица выпало катить тачку с малым сундуком, где находились куклы,

Октавии доверили зонтик.

– Ну, двинулись! – скомандовал Карл-баас, оглядев напоследок свою маленькую процессию.

И они двинулись.

Была среда. Сияло солнце. Дети катались в пыли по улицам и переулкам. Под скрип колесика тачки и стук деревянных башмачков Октавии они довольно долго шли по узким улочкам, провожаемые мимолётными взглядами прохожих, пока наконец не достигли рыночных рядов. Здесь был канал. На воде качались чешуя и маслянистые пятна.

Рыбные прилавки, с их тошнотворным запахом, собаками и чайками, торговцами и попрошайками, а также горами очистков с липнущими потрохами, Барбу мало привлекли. Проталкиваясь сквозь толпу, бородач, Октавия и Фриц прошли их насквозь и вышли на другую набережную малого канала, где цирюльники всем желающим пускали кровь, карнали волосы и брили бороды, а прачки за вполне приемлемую плату стирали и гладили бельё и одежду. Миновали ряд горшечников и вскоре оказались возле праздничных лотков, где продавались сласти, копчёности, игрушки, украшения, одежда и галантерея.

– Как всё изменилось! – Карл Барба сбросил тюк на мостовую так, что зазвенела труба, вынул из кармана бороду, потом платок и вытер пот, – Однако раньше рынок был немного в другом месте. Надо будет подыскать гостиницу поближе… Фрицо! Стой, остановись. Оставь свою тележку. Нам потребно место, чтобы выступать, ищи свободный пятачок. Если будут ругаться и гнать, скажи, что мы заплатим, но предупреди, что будем торговаться. Я пока всё приготовлю.

Им посчастливилось – подходящее место нашлось на удивление быстро. Чуть направо, там, где два высоких дома прикасались стенками, Фриц обнаружил залитый солнечным светом закуток. Торговцы снедью и одеждой предпочитали тень, а фруктовые ряды находились в другой стороне. Пара нищих, в этом закутке расположившихся, затеяли скандал, но Барба угрозами и посулами умудрился их уговорить часа на два-три освободить насиженное место, и вскоре Фриц уже стучал молотком, загоняя стойки, перекладины в заранее прорезанные пазы. Работа шла туго. На «Жанетте», пока плыли, Барба трижды заставлял Фридриха собирать этот малый ярмарочный балаган, но теперь тому приходилось работать самостоятельно, без указаний. Он волновался.

Карл-баас этим временем надел на шею барабан, обмотался бородой, затем – трубой и влез на маленький рассохшийся бочонок, очень кстати оказавшийся поблизости. Взял колотушку, несколько раз ударил в барабан, проверяя, в меру ли на нём подсохла кожа, потом оставил ее и начал дуть в трубу. «Бу-у… бу-бу.. бу-бууу…» – густой, тяжёлый, но при этом странно мелодичный звук поплыл над рынком и каналом, словно шлейф невесты на ветру, легко перекрывая ярмарочный шум. Мелодия была проста – от силы две-три ноты, игрок тоже не отличался мастерством, но для привлечения внимания и этого хватало. Медный раструб изрыгал басы, а мастер Барба дул и дул, физиономия его налилась багрянцем. Народ начал останавливаться. Когда скопилось человек пятнадцать-двадцать, Фридрих с маленькой помощью Октавии уже почти собрал каркас, установил за ширмой длинную скамейку, а по верху – перекладину с крючками, к которым теперь подвешивал занавес, расписанный драконами, улитками, цветами, птичками и рыбками. Видимо, этого было уже достаточно, чтоб начинать, поскольку Барба жестом показал ему, чтоб Фридрих прекращал стучать и раскрывал сундук, сам выдул на прощание из трубы особенно глубокое «бу-бу», умолк и развернул ее назад, чтобы удобней было говорить.

– Почтеннейшая публика! – провозгласил он и ударил в барабан. – Господа и дамы, siguorkes и signorkinncs![45 - Signorkcs и signorkinncs —господа и дамы, испанское название с фламандским уменьшительным суффиксом.] Не проходите мимо, раз уж вышли из дому, – вот вам картина, где всё незнакомо! Прямо на рынке, где фрукты в корзинках, кукольный театр в новинку! Дети и взрослые, в свой интерес несите монеты без счёта, на вес – здесь и сейчас покажет представление всем на удивление магистр кукол Карл-баас – для вас!

Он пару раз ударил в барабан, затем снял шляпу и раскланялся, едва не сверзившись при этим со своего постамента. Бочонок заскрипел, но устоял, а кукольник продолжил:

– Честь имею, друзья, Карл-баас – это я, а в сундуке – моя семья: куклы разные, прекрасные и безобразные, толстые и тонкие, носатые и пузатые, проездом из Италии во Фландрию и так далее! Поэтому смотрите да денежки несите!

А если понравится, Карл-Борода ещё постарается! Начинаем!

Он соскочил с бочонка, выпутался из трубы. Метнулся за кулисы, выхватил из сундука Пьеро и Арлекина, сунул одного под мышку, а второго сразу выпустил на сцену, предварительно взобравшись на подножку. Фриц бочком придвинулся к стене, чтоб одновременно видеть и сцену, и кукловода, а заодно перекрыть проход для любопытных за кулисы.

Народ загомонил и стал протискиваться ближе.

Пьеро на сцене поднял руки.