Хай-тек господень (Не киберпанк, не пост-апокалипсис, не антиутопия… и совсем не про супергероев)

Иногда возникала некая таинственная фигура… Человека? В этом он не был уверен. Среднего роста, стройный, может, даже тощий. Одетый, вроде бы, обычно, но как-то… Почти как бродяга. Во всем черном, сливающемся с темнотой в которой всегда возникала эта фигура. Из одежды можно было бы отметить только длинную куртку с капюшоном. И не потому что она чем-то выделялась, а потому что капюшон всегда был поднят, а под ним… не было лица. То есть, совсем ничего не было. Пустота. Как будто одежда висела в воздухе. Человек-невидимка? Нет, это была не пустота под капюшоном – чернота. Совершенная тьма. Был этот тип явно очень сильным, быстрым, опасным… Откуда обо всем этом можно было знать? Да ниоткуда.

Еще там было лицо мальчишки. Симпатичного такого мальчугана, лет двенадцати, наверное. Он смотрел на него громадными карими глазами, и то ли обвинял в чем-то, то ли ждал ответа на очень важный вопрос. Странно. Откуда-то было известно, что мальчишка сильно хромает и здорово играет на гитаре. Оставалось надеяться, что хромота временная, а гитара останется навсегда. На что надеяться? Что за бред? Кому надеяться?

Был еще некий патрицианского и хищного вида тип в костюме без галстука с лицом жестким и породистым на котором неприятно смотрелись глаза разного цвета. Причем очень даже разного. И оба – совершенно нечеловеческого. Кажется, он тоже хромал? Или просто чем-то походил на мальчишку? Или мальчишка на него? Или показалось?

Но чаще всего появлялось лицо совсем юной девушки – почти девчонки. Невероятно красивой, чертовски умной, замечательной… Незнакомой. Точно незнакомой? Кем она была? Нарисованный давним гормональным бумом образ первой любви? Нет. Точно нет. Она была… как будто не просто заполняла этот мир – ту его крошечную часть, которая еще оставалась свободной от боли – она и была этим миром. Но она же была и болью. Яркий, ослепляющий, полный веселья, любопытства и какой-то то ли мудрости, то ли понимания взгляд фантастических изумрудных глаз проникал в самое нутро… И причинял еще большую боль.

Бред. Галлюцинации. Это разные вещи.

Господи, он бы все отдал, чтобы умереть сейчас. Собственно, он должен был умереть давным-давно. И как же он оказался тут? За что?

Глупый вопрос. Кирпич падает нам на голову не по божьей воле – он просто падает. Богу – даже если он и существует в некой загадочной интерпретации мироустройства – больше заняться нечем, кроме как ронять на нас кирпичи.

Вселенная возникла в результате Большого взрыва. Это случайность. Осталось только понять что случайно взорвалось и кто это так накосячил со взрывчаткой.

Во! Пошла какая-то псевдосложная философия. Неужели боль отпустила?

Но она тут же набросилась с новой силой, и принялась направлять потоки огня и жидкого азота в каждую клеточку его многострадального тела.

А особенно в ноги. В его многострадальные ноги, которых давно уже не было.

Боль. Он помнил боль. И душевную, и физическую. И молодецкую от травм, баталий и просто буйного времяпрепровождения. И более зрелую – как последствия тех самых молодецких травм и начало старения организма. И позднюю, дикую, которую заливали морфием и прочими медикаментами на грани эвтаназии. Помнил душевную боль. Разочарования в самом себе, предательства, ощущение проигранной жизни… Мамочка ты моя, какая пошлая банальщина.

Но это… Можно было назвать эту боль очищающей, если только после нее останется хоть что-то, что стоило очищать. А то получается чистка до полного истирания самого объекта чистки. Аннигиляция. Как в том детском анекдоте про кота, в воспитательных целях принужденного вытирать задницу наждачной бумагой – до батареи одни уши доехали.

Он должен был бы умереть от болевого шока. Но почему-то не умер. Он должен был бы как минимум сойти с ума. Не сошел. Он был в этом уверен. Глупая уверенность. Ему хотелось умереть, сойти с ума. Но что-то – то самое, что вызывало эту боль, держало его, не позволяло улизнуть. Наказание? Нет, скорее плата за что-то предстоящее. Что именно?

Нечто внутри его, привнесенное откуда-то снаружи, созданное чем-то или кем-то жутковато могущественным, держало его мертвой хваткой и мучило, мучило, терзало…

Хотя бы потерять сознание, отрубиться… Черт, почему они его не введут в кому, если не могут обезболить? Почему не убьют, в конце концов? Удовлетворяют свое садистское любопытство?

Но даже в таком состоянии, в котором не было ничего, кроме боли, он понимал, что все не так просто. Что-то происходило. И, кажется, не только с ним.

4.

– Вы так и не смогли взять образец? – ядовито поинтересовался доктор.

– Нет, босс. Иглой его кожу не проткнешь. Скальпелем…

– Используйте пилу. Черт, алмазное сверло. Что угодно.

Доктор был скорее в растерянности, чем в бешенстве. Один единственный подопытный не давал практически ничего. Никто не мог понять что произошло и почему. Этот таинственный генерал с идиотски-символичным именем и дурацкой смесью из магазина игрушек в шприцах дорого ему обходился. И главное – совершенно непонятно как поступить. Проклятье, да просто взять кровь для исследований невозможно. Остальные подопытные каким-то диким способом самоуничтожились, оставив после себя только кучку мелкодисперсного пепла. Интересно, каким таким немыслимым образом человеческое тело способно самовозгореться, да еще сгореть до такого состояния, что даже костей не осталось? Для этого нужна такая температура, что в боксах стены бы плавились. А единственный выживший вдруг сделался бронированным, и ничем теперь его не проткнешь. Одна крошечная радость – контроллер в мозгу пока еще работал. Но показатели, которые он выдавал, либо дублировались на простом мониторе, либо были очевидны. Да и контролировать ему было, собственно, нечего.

В итоге, доктор не выдержал, вскочил и самолично направился в бокс. По дороге, правда, он заскочил в ординаторскую и прихватил хирургическую дрель с самым твердым сверлом, пилу, и еще прочие инструменты для приведения человеческого организма в состояние инвалидности.

Уже в боксе, облаченный в изолирующий костюм, доктор задумчиво склонился над испытуемым. Тот пребывал все в том же положении. Полуприкрытые веки за которыми бешено метались глазные яблоки, напряженное до состояния судороги тело… Доктор мог бы, наверное, даже посочувствовать ему, если бы… Ну, во-первых, работа у него была такая – не подразумевающая умения сочувствовать. А во-вторых, во всем происходящем было какое-то ощущение… чужеродности, что ли.

Потому, не долго сомневаясь, доктор ухватил испытуемого за руку и занес над предплечьем сверло, намереваясь хотя бы таким способом получить хоть что-то, хоть каплю крови на предметное стекло, хоть осколок кости, хоть…

Рука испытуемого резко дернулась, порвав толстенный удерживающий ремень, будто бы его и не существовало, и ушла из под сверла. Доктор поймал руку и попытался прижать ее к кровати. С тем же успехом он мог бы попытаться поставить подножку бегущему слону. Дрель полетела в один угол бокса, доктор – в другую.

– Держите его, – приказал он двум ассистентам.

Те бросились исполнять приказ, а сам доктор с трудом поднявшись на ноги, подобрал дрель, и снова двинулся к испытуемому.

Как выяснилось, двоим ассистентам точно так же оказалось не по силам удержать всего-навсего одну руку привязанного к койке и практически задыхающегося от боли инвалида. Их мотало из стороны в сторону, как охотников на анаконду на канале «Живая планета».

– Да что ж вы… – начал было доктор, но потом вдруг увидел нечто и приказал: – Отпустите его.

Ассистенты, кажется, были искренни рады такому приказу. Они послушно разжали неумелую хватку и отскочили в сторону. Рука испытуемого тут же перестала отбиваться и бессильно повисла вдоль кровати.

– Он что же, защищался? – растерянно предположил один из ассистентов. – В таком состоянии?

– Помолчи, – велел ему доктор.

Он осторожно обошел кровать, и резким движением сорвал с неподвижного тела простыню. На это тело возражать не стало.

– А-а… Мне кажется, или он помолодел? – пробормотал один из ассистентов.

Волосы на голове подопытного, как и всех прочих кандидатов, были выбриты. В совершенно утилитарных целях – для операции по вживлению контроллера. Правда, теперь, спустя неделю, на голове и щеках стала отчетливо проступать бодрая щетина. И щетина эта явно была темной и ровно одноцветной, хотя все помнили, что при поступлении спутанная шевелюра была практически совсем седой. Но брить лобковые волосы испытуемым никто не собирался. И вот там волосы были темные – ни одного седого. Да и само тело стало каким-то более… подтянутым, что ли.

– Вы это увидели? – спросил ассистент. – Под простыней?

– Нет, не это, – неожиданно осипшим голосом пробормотал доктор. – Ничего больше не видишь?

Ассистент посмотрел на подопытного, потом снова на доктора.

– Мне нужна его медкарта, – резко потребовал доктор. – Срочно. Все показатели на монитор. Эй, вы там, – проорал он в пространство, обращаясь к тем, кто остался в лаборатории, – выведите мне его антропометрию при поступлении, быстро.

Антропометрические данные появились на экране. Рост, вес, телосложение, ширина плеч, размах рук и прочее… Доктор яростно возил пальцем по таблице.

– Вот, – сказал он, тыча пальцем в одну из граф. – Длина культей. Измеряй, – потребовал он у ассистента.

Ассистент послушно схватился за линейку и приложил ее к кровати рядом с обрубленными ногами подопытного.

– Ну? – поторопил его доктор.

– Длиннее, – выдохнул ассистент. – Пять сантиметров. Культя не может так расти…

– Культя? – усмехнулся доктор, и принялся ощупывать нижние части конечностей. – На вот, пощупай, – потребовал он.

Ассистент покорно пощупал, хотя у него на физиономии было написано, что делать это ему ой как не хочется. Однако, вскоре его рука, бывшая, все-таки, в некой извращенной реальности, рукой врача, сама начала с любопытством ощупывать недоконечность.

– Что это? – ошалело спросил он.

– Это? Это колени. По крайней мере, часть.

– Ка… какая часть?