Легенды Сэнгоку. Под знаком тигра

6.Кокудзин-вассал даймё или сюго, владеющий землями в принадлежащей им провинции.

Глава 5.

Незнакомец.

Лето 8-й год Тэнмон(1539)

Этиго, Ринсэндзи.

Час Тигра.

Главный храмовый колокол возвестил о том, что пора-бы всем проснуться, хотя солнце едва ли показало краешек своего диска из-за гор. Уже после нескольких ударов монахи начали выходить из своих скромных и полу мрачных келий, чего нельзя было сказать о послушниках, особенно новоиспечённых, не привыкших вставать в такую рань. Все тут же устремились к единственному колодцу, дабы омыть лицо и руки для утренней трапезы. Старшие монахи пропускали вперёд послушников, чтобы те поскорее закончили водные процедуры, дабы поспешили на утренние занятия и не опаздывали. Под звонкое пение старшин, молодые поторапливались, лишь бы не слышать эти заунывные сутры, которые давили им на уши с утра-пораньше.

Закончив умывание, монахи и их помощники , отвечающие за хозяйственные дела, отправились готовить завтрак, мыть полы в помещениях и подметать территорию монастыря. Старший же настоятель, которого звали Коику Тэншицу, умывшись последним, легко и спокойно пошёл в зал учений, в котором его должны были ждать молодые ученики.

На вид ему было лет семьдесят. Как и все монахи, обладал круглой, бритой наголо головой. Седые брови свисали аж до глаз, очень узких, хотя иногда казалось, что настоятель специально прищуривается, потому, что плохо видит. Нос его был узкий у переносицы и расширялся у кончика, образуя некое подобие мячика-мари. Всю его внешность, пожалуй, дополняли большие уши с длинными мочками, над которыми часто посмеивались послушники за спиной настоятеля.

Монах негромко, словно его ступни не касались пола, вошёл в зал. Ученики дружно поклонились, поприветствовав настоятеля, и уселись за свои столики. Ученики сидели перед ними на коленях, так как столики были низкими, сделанные из лакированного дуба и предназначались лишь для одного человека. На столах лежало несколько листов бумаги, кисть и тушьница для письма. Сидели, ученики, друг напротив друга; старшие по левую сторону зала, младшие по правую. Между ними оставалось лишь небольшое расстояние, предназначенное для того, чтобы настоятель смог передвигаться между рядами.

Тэншицу встал перед учениками, так, чтобы его видели все присутствующие, сомкнул кисти рук на груди и громко начал петь, высоко задрав голову. Голос его чуть с хрипцой и всё же, звонко гудел в ушах учеников. Дети удивлённо воззрились на него. Зачем он поёт на уроке, ведь песнопения начнутся не скоро? Всего учеников в зале было не больше десяти. Самому старшему недавно исполнилось тринадцать, звали его Ишичи, а младшему не было и пяти.

Этот самый малый, заслышав пение настоятеля, начал запихивать в уши бумагу лишь бы не слышать дребезжание старого монаха. Вся младшая группа разразилась хохотом, но предусмотрительно прикрыли рты ладонями, чтобы Коику их не услышал. Старшие наоборот, создавали серьёзный вид, но уже предполагали, что сейчас будет потеха. Тэншицу, не обращая внимания на то, что младшие его перестали слушать, а старшие делали вид, продолжал петь. Мальчик, утрамбовавший себе в уши уже всю бумагу, лежавшую на столе, понял, что этого будет недостаточно, заткнул уши пальцами. Настоятель резко оборвал своё пение и опустил свой взор на учеников, не смотрел ни на кого в отдельности, но видел каждого.

–Что это там делает Сачико?-состроив удивлённую мину, спросил Коику.-Зачем он запихал в уши то, на чём сейчас будет писать?

Четырёхлетний мальчик, которого назвали Сачико и не думал, что настоятель перестал петь. Он увидел лишь улыбающиеся лица своих однокашников и то, как учитель открывает рот,-бумага дала эффект. Тэншицу, тем временем подошёл к ученику и прокричал ему в ухо, но мальчик не слышал. Он подумал, что учитель специально пытает его своим отвратительным (на его взгляд) пением.

–Я думаю он оглох!-заключил настоятель, поняв, что его попытки докричаться до Сачико четны. Он помахал ладонью перед лицом ученика, тот проследил за ней глазами.-Но не ослеп!-Тэншицу повернулся к ученикам.-Как, по вашему мнению, нам теперь общаться с Сачико? Ведь он перестал слышать.

Ученики тихо хихикали, но пожимали плечами. Руку поднял лишь один, Торачиё. Зимой ему исполнилось десять лет и он перешёл в старшую группу. За три года пребывания в монастыре он очень вырос, его длинные ноги способствовали этому и в своём возрасте он не уступал в росте настоятелю Коику, который был очень даже не маленьким.

–Торачиё!– Тэншицу улыбнулся.-Ты конечно-же хочешь помочь Сачико, как ты это обычно делаешь?

–Да настоятель!-ответил Торачиё детским баском.-Ведь если человек нуждается ,ему необходимо помочь.

–А нуждается ли в помощи наш Сачико?-спросил Тэншицу.-Разве он не сам себе запихал в уши бумагу, только лишь для того, чтобы не слушать моё пение? Ишичи?-обратился он к старшему ученику.-Тебе ведь тоже не понравилось моё пение. Почему ты не засунул себе в уши бумагу как Сачико, а продолжал слушать?

–Но ведь песня должна была закончиться.-пристыженно ответил Ишичи, опустив голову.-Я просто потерпел.

–Правильно!-одобрительно кивнул настоятель.-Всё имеет начало и всё имеет конец. Ни что ни вечно.

–Он поступил неразумно.-снова подал голос Торачиё.-Ему просто нужно преподать урок терпения.

–И это правильно. Ведь Сачико ещё совсем мал, в его возрасте всем свойственно совершать глупости.-говорил Коику.-Но всякая глупость должна оцениваться по мере её свершения. Ведь так?-обратился он ко всем ученикам. Все дружно закивали, соглашаясь с учителем.

Сачико давно уже понял, что настоятель Коику перестал петь и всё ровно сидел с заткнутыми ушами, подумав уже просидеть так весь урок не слушая учителя. Торачиё смотрел на него с некоторым снисхождение, зная, что сейчас настоятель придумает(и уже не впервой)ему наказание, которое непременно вызывает всеобщий смех.

–Итак. Торачиё, ты хотел помочь вразумить нашего изобретательного Сачико?-на вопрос Тэншицу, Торачиё кивнул. Учитель продолжил.-Возьми кисть и обмакни её в тушьницу. И раз уж так вышло, что Сачико оглох и не услышит твоих вразумительных речей, нарисуй у него на лице иероглиф "май"-глупец.

Торачиё сделал, как ему велел настоятель. Подойдя к Сачико, он аккуратно вывел тушью замысловатый иероглиф на всё лицо мальчика. Сделав порученное, Торачиё сел за свой столик. Его взгляд на Сачико стал ещё более снисходительным. Сам же четырёхлетний ученик, сидел все это время, не издав ни звука. Его лицо приобрело ещё более глупое выражение, подкреплённое характерным иероглифом.

Пробил колокол.

Время завтрака.

Настоятель Тэншицу отпустил учеников. Все улыбались и смеялись, подначивая, незадачливого Сачико. Только лишь один Торачиё спокойно шёл в обеденный зал, не принимая участия в веселье. Он считал, что глупость маленького мальчика не должна служить поводом для насмешек, тем более для старших учеников, которые любили издеваться над маленькими. Но только не он. Не Торачиё, который когда-то сам был предметом таких насмешек.

* * *

После завтрака, всё свободное время, Торачиё посвятил памяти усопших, близких ему людей, на кладбище монастыря. Там, среди многочисленных серых каменных надгробий, за многие годы, поросших мхом, было место и для родни Торачиё. Кладбище монастыря Ринсэндзи являлось местом усыпальницы клана Нагао, ещё со времён его деда Ёшикаге, который и построил сей монастырь. За это время война унесла множество жизней, включая отца и старшего брата Торачиё. С того злосчастного дня прошло три года, но мальчик ни упускал не единого дня, для того, чтобы прийти и помолиться в память о родных.

Несмотря на печальные события, которые омрачили начало обучения Торачиё в Ринсэндзи, мальчик не потерял самообладание.

Напротив. Смерть отца и брата подкрепила в нём желание научиться владеть собой, познать искусство войны и самое главное проникнуться в сердца людей и научиться понимать их. Ведь, как думал Торачиё, его отец проиграл не потому, что был плохим полководцем, а потому, что не понял своего врага. Который, подкреплял свои силы не только отвагой и воинскими умениями, но и духовными наставлениями, способствующими бодрости духа и достижению намеченной цели. Торачиё воевать не хотел. Но, сам того не понимая, шёл по пути воина, ежедневно оттачивая свои навыки в боевых искусствах, разбавляя их трактатами полководцев древности о правилах ведения войны. Не забывал он и о духовной пищи. Наставления, порой чудаковатые и не понятные, которые преподавал настоятель Коику, учили Торачиё видеть мир таковым, каким он и является. Видеть то, что происходит перед глазами, не строить иллюзий на будущее и не жить деяниями прошлого. Он понимал-дорога в Касугаяму для него закрыта, с приходом к власти Харукаге.

Новый правитель Этиго, ненавидел свою семью. Он сделал всё, чтобы никто из членов клана Нагао не оспорил его власть. Харукаге изгнал свою мать Судзумэ из Этиго, которая пыталась подговорить вассалов клана сделать даймё её младшего сына Чикаро, получившего в совершеннолетии имя Кагеясу. Сначала он хотел убить её, но вассалы его отговорили и князь отправил мать в ссылку на остров Садо, куда уже много столетий ссылают политических преступников. Самого Кагеясу, Харукаге отдал в клан Куродо, чтобы тот лишился всяких полномочий в семье Нагао. Тору Годзен, мать Айи и Торачиё, новый князь хотел отдать в наложницы Тэруте, но женщина, исполнив траур по мужу, подстриглась в монахини. Приняв имя Сэйган-ин, она стала жрицей богини милосердия Каннон. Айю-химэ отдали замуж за сына Нагао Фусанаги, Масакаге из замка Сакато. Этот брак послужил мирным договором между Касугаямой и Сакато, которые ещё со времён молодости покойного Тамэкаге не питали любви к даймё и периодически поднимали восстания. Впрочем, не только Нагао из Сакато отличались буйным нравом.

После того, как Харукаге признали князем, прошло несколько месяцев и Этиго попытались атаковать Дзинбо из Эттю. Стычка произошла на границе. Из-за отсутствия у Харукаге всяких полководческих талантов и плохой организации войск, армия Этиго потеряла много воинов в этой битве, но сражение выиграла. Дзинбо отступили, а генералы Харукаге отказались их преследовать, объяснив это тем, что мол, хороших воинов итак осталось мало, а враги, получив по заслугам, явятся ещё не скоро. Главным оратором выступал, конечно же, Иробэ Кацунага, он и спровоцировал генералов разойтись по домам. А после начались восстания во всех уголках провинции. Главы кланов были не довольны правлением Харукаге, а крестьяне жаловались на увеличения поборов с их полей и деревень. Стабильность сохранялась только в округе Касугаямы, да на юге в Сакато. Последние кстати, так же были недовольны, но союз для них дело святое и они терпеливо ждали своего часа. А даймё, тем временем, придавался пьянству, дебошу и разврату, учинённым им у себя в замке. Ответственность за управление легли на плечи Тэрута Хидэтаки, чему тот был несказанно рад. Он не только не отговаривал Харукаге отказаться от разгульной жизни, но и всячески поощрял его. Тэрута, от имени даймё конечно, забирал в деревнях молодых девушек, потрошил амбары с рисом и вином и присылал их в Касугаяму на развлечения Харукаге. Тех самураев, которые ещё оставались верными клану Нагао, Тэрута посылал (опять-же от имени князя) на усмирения восстаний, дабы те не засиживались в замке и не наблюдали за моральным разложением наследника Тамэкаге.

Всё это Торачиё узнавал у путников, посещавших монастырь и от самих монахов, ходивших в замок по разным поручениям, от врачевания до молитв за упокой . Он был недоволен поведением своего брата, но боролся с собой, пытаясь смириться с этим. Так как Харукаге ни за что не позволит ему вернуться в Касугаяму и сделает всё, чтобы отгородить Торачиё от клана Нагао, дабы не оспаривались его права на власть.

Торачиё продолжал молиться и даже не заметил, что со спины к нему подошёл кто-то. Этот, "кто-то", не стал отвлекать мальчика и терпеливо подождал, когда он закончит. Через некоторое время Торачиё перестал молиться, поднялся с колен, и было направился прочь с кладбища, как неожиданно увидел перед собой настоятеля.

–Ты снова поминал усопших?-спросил Тэншицу. Лицо его было спокойным и невозмутимым. Торачиё не мог понять, о чём сейчас думает монах; злится или наоборот, одобряет.

–Да настоятель!-Торачиё вежливо поклонился.-Я каждый день приношу им дань уважения.

–Ты ни когда не задумывался над тем, что мешаешь им спокойно спать? Мёртвые не нуждаются в ежедневных почитаниях. Они ушли из этого мира, чтобы переродиться в лучшую форму в следующей жизни. А ты постоянно напоминаешь им об их прошлом. Это не вежливо по отношению к ним.-с укором произнёс Коику.

–Но если я не буду их почитать, о них просто-напросто забудут.-немного возмутился Торачиё.

–Я не говорю о забвении.-поправил его монах.-Но достаточно будет поминать предков раз в год. В день их смерти или день поминовения. А ты всё больше тревожишь и их, и себя.

–Я не молюсь о себе.-покачал головой мальчик.

–А надо-бы. Подумай о себе, молись о просветлении, пойми свой путь в жизни.-Тэншицу положил руку на плечо ученика.-Отпусти своё прошлое-оно лишь затуманивает твой рассудок. Забудь о родных, они вызывают у тебя обиду. От обиды может родиться отчаяние, из отчаяния, гнев. А гнев подобен раскалённым углям, которые ты взял, чтобы бросить в своего обидчика, но обожжёшься больше ты, а не он.

–Я пытаюсь забыть.-опустил голову Торачиё.-Но разве можно забыть столько горя, сколько причинили мне в прошлом. И о тех людях, которые мне сделали столько хорошего, и которых я наверное никогда больше не увижу.

–А что говорит тебе твоё сердце? Ты прислушиваешься к нему?

–Моё сердце?-мальчик положил свою руку себе на грудь.-Я не знаю. Но иногда я чувствую, что должен бороться с той несправедливостью, что учиняет мой брат, с тем, как он угнетает людей Этиго. Он ведь поступает не правильно?

–Он идёт в поводу своих желаний, а его желания не соответствуют истинному пути. Он не слушает ни голос разума, ни зов сердца.-внезапно Коику подтолкнул Торачиё.-Пойдём в хондо(1) по пути и поговорим.

Настоятель и ученик тронулись с места и направились на территорию монастыря. Торачиё шёл, понурив голову. Он не был уверен в своих чувствах и пытался понять, на какой путь Тэншицу хочет его направить. Настоятель снова заговорил:

–Так скажи, что тебе мешает следовать зову сердца?