Три века спора о варягах. Летопись и варяги

Михаил Васильевич Ломоносов. Портрет 1765 г.

До спора с Миллером Ломоносов имел всего три касательства к русской истории. Первое – в 1746 году, когда составлялась надпись к серебряной раке для мощей Александра Невского, в чем Ломоносов также принимал участие[100 - Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. 1. Л.: ЛГУ, 1961. С. 169.]. Второе – уже упомянутый выше разбор «Родословия великих князей, царей и императоров» П.Н. Крекшина. Третье – написание посвящения «Истории Российской» В.Н. Татищева в 1748 году. Конечно, некоторое представление о русской истории у него было, но назвать его «профессиональным историком» и вообще образцом учености в исторической области было бы чрезмерно большим преувеличением. У Ломоносова и так хватает научных заслуг, чтобы приписывать ему еще и несуществующие.

Миллер как первый исследователь русской летописи

Роль Миллера в создании русской исторической науки очень долго не была оценена по достоинству. Ни один её представитель в России за всё время развития этой дисциплины не подвергался таким долгим и ожесточенным нападкам, как он. Труды ни одного историка столь долго не замалчивались. Сведения о нем рассеяны по разным публикациям, а труды разбросаны по труднодоступным библиотекам и нередко существуют только в прижизненном издании или в архиве. Мы и теперь, спустя 250 лет, не имеем сводной библиографии обширных трудов Миллера, а также его полной научной биографии. Вплоть до середины 90-х годов ХХ века существовала только одна подробная биография Миллера – в труде П.П. Пекарского об истории Академии наук[101 - Пекарский П.П. История Императорской академии наук в Петербурге. Т. 1. СПб., 1870. С. 308–406.]. Вторая подробная биографическая статья о Г.Ф. Миллере вышла в сборнике его сочинений по истории России в 1996 году[102 - Миллер Г.Ф. Сочинения по истории России. Избранное. М.: Наука, 1996. С. 375–426.]. Пристальное внимание ему, правда, только в разрезе исторической журналистики, уделил томский исследователь Л.П. Белковец в 1988 году[103 - Белковец Л.П. Россия в немецкой исторической журналистике XVIII века. Г.Ф. Миллер и А.Ф. Бюшинг. Томск: Издательство Томского госуниверситета, 1988.]. В силу рано появившейся негативной оценки Миллера как историка его деятельность получила очень скудное освещение.

Пока были живы те люди, которые знали Миллера лично и пользовались результатами его трудов, историку воздавалось должное почтение. Хвалили большие достижения Миллера в деле обработки русских архивов Н.И. Новиков (для издания которого – «Древней Российской Вивлиофики» – Миллер помогал собирать древние документы), князь М.М. Щербатов, историограф Петра Великого И.М. Голиков (который пользовался собранными Миллером материалами). Он долгое время считался как в России, так и в Европе крупнейшим специалистом по истории России. Выпуски его журналов «Sammlung RuЯische Geschichte», «Месячные исторические, генеалогические и географические примечания в Ведомостях», «Ежемесячные сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие» были у каждого, кто всерьез интересовался историей России.

Определенная перемена отношения к нему началась с критики некоторых миллеровских тезисов в примечаниях Н.М. Карамзина к своей «Истории государства Российского». Во-первых, грандиозный труд Николая Михайловича заслонил собой труды Миллера, значительная часть которых была издана на немецком языке. Это позволило А.Н. Сахарову в предисловии к переизданию труда Карамзина заявить: «И все же открытие древней России для читателя XIX века оказалось связанным именно с научным творчеством Н.М. Карамзина»[104 - Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 1. С. 6.]. Во-вторых, в своих комментариях Карамзин показал Миллера как не вполне объективного историка: «Не только благоразумные критики – Миллер, Шлецер, – но и сам шведский повествователь Далин, весьма склонный к баснословию, отвергает древнюю Историю Саксонову. Несмотря на то, Миллер в своей Академической речи с важностью повторил сказки сего датчанина о России»[105 - Карамзин Н.М. История государства Российского. Примеч. ко 2-й главе. С. 208.].

В другом месте Карамзин указал, что Миллер в дискуссии 1749 года уступил давлению Ломоносова и других академиков и изменил свое мнение о том, что варяги были скандинавами[106 - Карамзин пишет: «…вместе с Байером признав Варягов Скандинавами…» Однако изучение как диссертации Миллера, так и других его работ на ту же тему показывает, что историк не был так категоричен и указывал, что в составе варягов могли быть люди разного происхождения и общественного состояния.], и примкнул к мнению Ломоносова: «Наконец, Миллер согласился, что Варяги-Русь могли быть Роксолане, в смысле Географа Равенского, а не древние»[107 - Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 1. примеч. к 3-й главе. С. 217.]. Огромный авторитет Карамзина отодвинул Миллера на второй план в истории развития русской исторической науки и к тому же придал его работам несколько негативный характер.

Однако в 50-х и 60-х годах XIX века к Миллеру сохранялось взвешенное отношение, С.М. Соловьев и П.П. Пекарский написали два неплохих биографических очерка о нем[108 - Соловьев С.М. Писатели русской истории // Сочинения. Кн. XVI. М., 1995.; Соловьев С.М. Г.Ф. Мюллер // Современник. 1854. № 10; Пекарский П.П. История Императорской академии наук…]. Очерк Пекарского и теперь остается одним из наиболее полных и объективных.

Постепенно негативная, но все же достаточно взвешенная оценка Карамзина, взятая антинорманистами, разрослась в общую негативную оценку Миллера, а там уже и всех остальных немцев-академиков. После «антинорманистского» года – 1871-го – антинорманисты стали активно проводить мысль о том, что немецкие ученые ничего хорошего для русской науки не сделали. У М.О. Кояловича, выпустившего свой труд в 1882 году[109 - Переиздание – Коялович М.О. История русского самосознания…], есть уже резко негативные оценки Байера, Миллера и Шлецера. Для антинорманистов Миллер становился мишенью как один из основателей теории норманизма. Уже в конце XIX века его стали уличать в неточностях, как, например, сделал Н. Оглоблин, вычитавший, что Миллер пропустил в одном из документов пять с половиной строк, и на основании этого единичного примера сделавший хлесткий вывод: «Очевидно, что искажение входило у Миллера в систему его историографических методов»[110 - Оглоблин Н. К вопросу об историографе Г.Ф. Миллере // Библиограф. 1889. № 8–9. С. 166.].

Хотя, надо сказать, в то время высказывались и здравые оценки творчества Миллера, например крупным исследователем русской историографии П.Н. Милюковым: «Сопоставляя личность Миллера и плоды его ученой работы, нельзя не найти полнейшее соответствие между тем и другим. За эту бесконечную работу собирания, часто граничившую с механической работой списывания, не мог бы взяться настоящий ученый, вроде Байера»[111 - Милюков П.Н. Очерки истории. С. 87.]. При этом он поясняет, что в то время немецкие ученые в области истории, как правило, ничем, кроме Античности, не занимались и никакого значения собиранию актов недавней истории не придавали.

Когда советская историческая наука, под влиянием политической обстановки 30-х и 40-х годов, вновь резко повернула к антинорманизму, к тому же очень политизированному, то Миллера стали просто шельмовать. Первым в сугубо негативном тоне высказался о нем М.Н. Тихомиров в 1948 году[112 - Тихомиров М.Н. Русская историография XVIII века // Вопросы истории. 1948. № 2.]. Через несколько лет это мнение было повторено в академическом издании «Очерки истории исторической науки в СССР» под редакцией М.Н. Тихомирова. Оно говорит о вкладе Миллера и других историков-иностранцев таким образом: «Деятельность иностранных историков принесла не сколько пользы, сколько вреда для русской историографии, направившая ее по ложному пути неприкрытого подражания иноземной исторической литературы»[113 - Очерки истории исторической науки. С. 190.].

Тот же М.Н. Тихомиров стал автором распространенного в советской историографии мнения о том, что норманизм в России появился в качестве политической теории, которая «в сущности, выполняла заказ правительства Бирона… стремилась исторически объяснить и оправдать засилье иноземных фаворитов при дворе Анны Иоанновны». Эта оценка немецких историков, и Миллера в частности, даже несмотря на поправки Л.В. Черепнина, стала господствующей в советской историографии вплоть до конца 80-х годов ХХ века, когда появился труд Л.П. Белковца, в котором работы Миллера оценивались более или менее объективно. В 1996 году Российская академия наук принесла своего рода извинение Миллеру, выпустив в свет в серии «Памятники исторической мысли» собрание его исторических статей.

В отличие от Ломоносова Миллер много и плодотворно трудился как с русскими, так и иностранными источниками. Главная его работа с ними, предшествовавшая спору, состоит в публикации выдержек из Повести временных лет. Миллер, впрочем, переводил текст летописи не дословно, а пересказывал его, но весьма близко к тексту, снабжая необходимыми примечаниями. Пересказ разбит на короткие статьи с датами, обозначенными «А. 860», так же как в летописи. Выдержки начинаются со статьи, обозначенной 860 годом, в которой говорится о дани хазарам и о прибытии варягов из-за моря[114 - Nachricht von einem alten Maniskript der Ru?ischer Geschichte des Abres Theodofil von Kiow // Sammlung Ru?ische Geschichte. Erstes St?ck. St.Peterburg, 1732. S. 9.].

Бытует мнение, будто бы Миллер допустил в публикации неправильное имя летописца, назвав летопись «Феодосьевой», по имени игумена Киево-Печерского монастыря. К примеру, В.В. Фомин пишет: «О степени его вхождения в русскую историю и сложный мир летописей свидетельствует тот факт, что Миллер, опубликовав в 1732–1735 годах в «Sammlung RuЯische Geschichte» немецкий перевод извлечений из летописи с 860 по 1175 год, приписал ее «игумену Феодосию», что вслед за ним повторил Байер в статье «О варягах»[115 - Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь… С. 95.].

Однако, как и во многих других вопросах спора о варягах, злонамеренной ошибки Миллера здесь нет. Более того, нет даже и самой ошибки, потому что в первой статье, посвященной летописи, он вставил в текст правильное русское название: «Книга летописец повесть времянных лет черноризца Феодосьева монастыря Печерского, от куда есь пошла Русская земля и кто в ней почал первые княжити». Лишь затем шел немецкий перевод: «…Oder Historie nach Zeitrechnung des Munchen Theodosii im Petscherische Kloster zu Kiow, von dem Ursprunge des Ru?ische Reichs, und dener ьber da?elbe regierenden F?rsten»[116 - Nachricht von einem alten Maniskript… S. 21.].

Немецкий перевод названия летописи и вправду дает понять, что речь идет о монахе Феодосии в Печерском монастыре Киева. Слово Theodosii в тексте, напечатанном готическим шрифтом, было написано на латыни и напечатано латинским шрифтом и стоит в единственном числе родительного падежа второго склонения[117 - Родительный падеж латинского языка употребляется для несогласованного определения и косвенного дополнения. Также в родительный падеж часто ставят зависимые существительные и согласованные определения, в последнем случае прилагательное помещают после определяемого слова. – Козлова Г.Г. Самоучитель латинского языка. Учебник. М.: Наука-Флинта, 2003. С. 23.]. Согласно правилам латинского языка это согласованное определение, слово Theodosii прилагательное, и оно определяет слово des Munchen. В заголовке статьи, где упомянут «игумен» (Abt), по всей видимости, отражено предположение Миллера о том, что сочинение могло принадлежать игумену монастыря, но слово Theodosii также напечатано латиницей, в отличие от готического немецкого шрифта, и также поставлено в родительном падеже второго склонения латинского языка, то есть является согласованным определением.

В дальнейших публикациях Миллер называл Повесть временных лет совсем не сочинением «игумена Феодосия», как ему приписывается, а «Хроникой Феодосийской Киевской», на манер «Бертинских анналов». Например, в третьем выпуске журнала статья с продолжением публикации отрывков называлась так: «Fortsetzung des Auszugs RuЯische Geschichte nach Anleitung des Chronici Theodosiani Kiowensis». И здесь три последних слова были напечатаны латиницей и поставлены в родительном падеже по правилам латинского языка. Тут ошибки и не было, поскольку хорошо известно, что авторство Нестора в летописи не указано. Позднее, в работе «О происхождении имени и народа российского», Миллер все же сказал об ошибке, приписав ее переводчику, и назвал Нестора автором летописи.

Миллер тем не менее полагал, что автор у летописи вовсе не один. Он пишет, что игумен Феодосий умер в 1074 году, а события текста летописи доведены до 1206 года: «Что внесено после этого времени до 1206 года, автор этого неизвестен»[118 - Nachricht von einem alten Maniskript. S. 3.]. Собственно, имя Нестора как автора Повести временных лет известно из более поздних источников, в частности послания монаха того же монастыря Поликарпа к архимандриту Акиндину, составленного в XIII веке, а не из самой летописи.

Исследователь первым в русской историографии понял, что летопись составлена разными авторами и слагалась из разных источников. Миллер в своем предисловии к изданию выдержек из летописи дает феноменальное указание: «Столь много я вложил в указание, что более древних русских хронографов, как этот, сегодня уже не осталось. Но вытекает из этого труда с полной ясностью, что должен был быть перед ним другой автор, который особенно излагал время прибытия варягов в Россию»[119 - Nachricht von einem alten Maniskript. S. 3.]. Этим он на 170 лет предвосхитил выводы А.А. Шахматова. Если бы не спор о варягах, который, по существу, отстранил Миллера от занятий древней русской историей, то вполне вероятно, что критическое изучение русских летописей могло бы начаться гораздо раньше, чем началось в действительности.

Помимо публикации выдержек из русской летописи Миллер был еще первопроходцем привлечения скандинавских источников для изучения истории Руси. Во втором выпуске журнала он привел краткую выдержку из хроники Снорри Стурлуссона и указал при этом: «Россия выводится у Снорро Стурлуссона часто именем Гардарики, часто Хольмгардом и имела ко времени норвежского короля Олава Трюгвассона короля, который звался Вальдемаром»[120 - Auszug Ru?ischer Geschichte des X. und XI. Jahrhunders. Aus des Snorronis Historie der Nordlichen Kцnige // Sammlung RuЯische Geschichte. Zweites St?ck. Peterburg. 1733, S. 114.]. Снизу Миллер дал сноску, что Вальдемар по-русски – это Владимир, установив таким образом тождество князя из летописи и скандинавского источника. Первые попытки после Миллера ввести в круг источников по истории Руси скандинавские саги были предприняты более чем сто лет спустя.

Как видим, Миллер был весьма и весьма талантливым исследователем письменных источников, сделавшим первые шаги в их критическом изучении и уже понявшим, что авторов у русской летописи было несколько. Заметим, это был 1732 год. В это время Ломоносов проходил класс риторики в Славяно-греко-латинской академии.

Так что по части знания письменных источников по русской истории Миллер был намного выше, чем Ломоносов. По справедливости, Миллера нужно признать основателем критического исследования русских летописей в русской историографии.

Первый спор о варягах

Итак, по случаю тезоименитства Елизаветы Петровны было решено устроить торжественное собрание Академии наук с речью о происхождении имени и народа российского, а также, видимо, ученым диспутом на эту тему. Политический смысл этого действа был довольно очевиден: Академия наук должна была провозгласить, сугубо научно, конечно, древность и величие народа российского.

В выборе члена академии для произнесения торжественной речи с самого начала были трудности, как это следует из переписки И.Г. Теплова и Шумахера, и по самому первому замыслу речь должен был читать Ломоносов. Однако в письме от 9 февраля 1749 года Шумахер высказывается против этой кандидатуры: «Очень бы желал, чтобы кто-нибудь другой, а не г. Ломоносов произнес речь в будущем торжественном заседании, но я не знаю такого между нашими академиками…»[121 - Цит. по: Пекарский П.П. Дополнительные известия для биографии Ломоносова // Приложение к VIII т. записок Императорской академии наук № 7. СПб, 1865. С. 43.] По всей видимости, академия должна была представить ученый диспут, ибо Шумахер так говорит о качествах оратора: «Оратор должен быть смел и некоторым образом нахален, чтобы иметь силу для поражения безжалостных насмешников»[122 - Цит. по: Пекарский П.П. Дополнительные известия для биографии Ломоносова // Приложение к VIII т. записок Императорской академии наук № 7. СПб, 1865. С. 25.]. Учитывая крайне напряженные отношения между академиками, даже торжественный ученый диспут заранее обещал быть острым и переполненным взаимными нападками.

Далее Шумахер перебирает кандидатуры, причем Миллер даже отвергается, поскольку он был на тот момент профессором университета. По рассмотрению кандидатур Винсгейма, Рихмана, Бургаве и Кратценштерна Шумахер всех их отводит и все же рекомендует Миллера для произнесения торжественной речи.

Как следует из письма Шумахера от 10 августа 1749 года, Миллеру было предоставлено право свободного выбора темы для торжественной речи, причем это исходило непосредственно от президента академии[123 - «Г. президент приказал Миллеру четыре месяца тому назад приготовить речь для торжественного собрания, представив на его волю избрать какой угодно ему предмет» (Цит. по: Пекарский П.П. Дополнительные известия для биографии Ломоносова.// Приложение к VIII т. записок Императорской академии наук № 7. СПб, 1865, с. 46).]. Это интересный и важный момент. Во-первых, первоначально все же даже в торжественном выступлении предполагалась относительная свобода научного мнения. Во-вторых, характерно то, что Миллер взял в качестве темы именно такой вопрос, осознавая его важность и значимость для русской истории.

К этому моменту Миллер не представил речь в окончательном виде, а предъявил только предварительный вариант на латинском языке, который 7 августа 1749 года Шумахер переслал Теплову в Москву, на просмотр президенту Академии наук. Как следует из письма Шумахера от 17 августа 1749 года, президент распорядился передать речь на суд профессоров. Судя по дальнейшей переписке, дальше работа пошла коллективная. В письме от 21 августа 1749 года говорится: «Они уже работают над ней и сделают так, что все останутся тем довольны, как и г. Миллер»[124 - Цит. по: Пекарский П.П. Дополнительные известия. С. 48.]. Редакторами или соавторами стали Фишер, Штрубе де Пирмон, Тредиаковский, Ломоносов, Крашенинников и Попов. Однако уже через три дня стало ясно, что работа встала из-за упорства сторон. Шумахер в письме от 24 августа 1749 года пишет: «Г. Миллер не хочет уступать, а другие профессора не хотят принимать ни его мнения, ни его способа изложения»[125 - Цит. по: Пекарский П.П. Дополнительные известия. С. 49.]. По всей видимости, профессора отвергли речь Миллера, поскольку вскоре после этого тот обратился к Разумовскому с просьбой назначить повторное рассмотрение своего сочинения. 1 сентября 1749 года И.Г. Теплов, находившийся в Москве, переслал указ Разумовского о начале повторного рассмотрения.

Дискуссия резко обострилась после того, как торжественное собрание Академии наук было отменено. Шумахер в письме от 6 сентября сообщал: «Некоторые даже предполагали, что собрание отменено по представлению комиссара Крекшина, которого мнение против миллеровского о происхождении господ русских»[126 - Примечание Пекарского: «В эту версию событий верил и сам Миллер» (Цит. по: Пекарский П.П. Дополнительные известия. С. 49)]. На следующий день он подтвердил, что все члены академии считают диссертацию Миллера причиной отмены собрания. Позднее, в 1750 году, Миллер в письме к президенту академии писал, что Шумахер в ходе обсуждения давал Крекшину читать его речь и доводил его суждения до сведения академиков[127 - Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т. 6. С. 547.].

Поскольку новое собрание было назначено на 27 ноября 1749 года, то Академия наук стала готовиться к новому заседанию и править речь Миллера. В письме от 11 сентября 1749 года Шумахер советует Теплову приказать каждому профессору давать личные мнения по поводу диссертации Миллера. Вот тогда Ломоносов написал свой первый репорт и отправил его в канцелярию Академии наук 16 сентября 1749 года. Он прямо пишет в начале репорта о мотивах рецензирования: «Указом ея величества из Канцелярии Академии Наук велено сочиненную господином профессором Миллером речь о происхождении имен и народа российского мне рассмотреть, нет ли в ней чего России предосудительного…»[128 - Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений… Т. 6. С. 19.]

На основании репортов членов академии Шумахер составил свое мнение о диссертации Миллера, что видно по фразе из его письма от 16 сентября 1749 года: «С самого начала диссертация г. Миллера не имела чести мне понравится, но я не находил ее столь ошибочной, как описывали гг. профессоры и адъюнкты»[129 - Цит. по: Пекарский П.П. Дополнительные известия… С. 50.]. Это сыграло свою роль в административном разрешении спора. Именно в этом письме сочинение Миллера впервые именуется диссертацией, а не речью. Это был переломный момент. Дело с самого начала было политическим, ибо было связано с чествованием императрицы, но постепенно, под давлением интриг и склок внутри академии и вне ее, оно плавно перетекало из рассмотрения торжественной речи в рассмотрение исторического сочинения.

23 сентября 1749 года состоялось первое из 29 заседании, посвященное детальному разбору диссертации Миллера. В этот день выступил Ломоносов, который предложил Миллеру читать свое сочинение и тут же обсуждать ее. Кроме этого, Ломоносов сразу же пообещал опровергнуть все построения Миллера и доказать происхождение русов от роксалан[130 - Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. 1. Л.: ЛГУ, 1961. С. 224. Удивительно, что в Летописи жизни и творчества Ломоносова это заседание и это выступление не упомянуты, несмотря на то что есть, например, многочисленные указания о наблюдении им «грозовых явлений».]. Это мнение Ломоносов бесспорно взял из киевского «Синопсиса», который утверждает: «От тех же Сарматских и Славенороссийских… той же народ Российский изиде, а от него неци нарицахуся Россы, а иные Алане, а потом прозвашася Роксолане»[131 - Синопсис, или Краткое описание… СПб., 1762. С. 11.].

28 сентября канцелярия Академии наук приняла решение уничтожить уже отпечатанные экземпляры речи Миллера[132 - Однако часть печатных экземпляров речи Миллера все же сохранилась, и один из них хранится в фондах Государственной публичной исторической библиотеки в Москве.]. Уже переплетенные книги были расброшюрованы, а некоторые листы перенабраны и перепечатаны. В свет вышла только ода Ломоносова. Это, по всей видимости, является отражением решения отменить выступление Миллера и передать право на торжественную речь профессору Рихману. Вероятно, это мыслилось окончанием дела, однако 18 октября того же года Ломоносову пришло указание канцелярии до 23-го числа составить возражения на диссертацию Миллера, что им и было сделано. Это второй, более расширенный репорт, в котором Ломоносов подробно излагает свою позицию. Именно в нем впервые появились некоторые, позднее широко распространенные идеи и представления.

23 октября началось чтение возражений Ломоносова в Историческом собрании, которые продолжились 24, 26, 27, 30 октября и 3 ноября. Еще три дня, 6, 7 и 9 ноября, продолжалось уже обсуждение диссертации Миллера[133 - Летопись жизни и творчества М.В. Ломоносова… С. 149–158.]. После этого Ломоносов исхлопотал себе освобождение от участия в заседаниях и продолжал следить за ходом дискуссии дома. Значительная часть дебатов прошла без него. В декабре заседания были прерваны из-за болезни Миллера и возобновились уже в марте 1750 года – 1, 2, 5 и 6 марта, на которых Ломоносов присутствовал.

На этом спор вокруг диссертации завершился без особых последствий, однако чуть позже он подвергся административному взысканию. 20 июня 1750 года Миллер был уволен с поста ректора университета под предлогом скорейшего окончания сибирской истории, которая предусматривалась его контрактом историографа. Вместе с этим ему было вменено в обязанность читать ежедневные лекции по истории. Миллер попытался оправдаться тем, что ему необходима подготовка, но это его прошение осталось без последствий.

Ломоносов воспользовался ситуацией и написал 21 июня 1750 года третий рапорт о работе Миллера со своими окончательными выводами:

«Ибо 1) должно опасаться, чтобы не было соблазна православной российской церкви от того, что г-н Миллер полагает поселение славян на Днепре и в Новгороде после времен апостольских…

2) Из сего не воспоследствовала бы некоторая критика на премудрое учреждение Петра Великого о кавалерском ордене Святого апостола Андрея Первозванного…

3) Происхождение первых великих князей от безымянных скандинавов… не токмо в такой речи быть недозволительно, но и всей России перед другими государствами предосудительно, а российским слушателям досадно и вельми несносно быть должно»[134 - Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений… Т. 6. С. 79.].

Как видно, Ломоносов еще раз подчеркнул политические моменты, очень серьезные для того времени: сомнение в легенде о пришествии апостола Андрея на Днепре и в основаниях учрежденного Петром ордена Андрея Первозванного, выведение происхождения великих князей от «безымянных скандинавов». По всей видимости, этот репорт Ломоносова сыграл свою роль в дальнейшей судьбе Миллера.

8 октября 1750 года было внезапно созвано собрание в академии, на котором Миллеру были выдвинуты такие обвинения:

Остался в подозрении по переписке с Делилем.

Не поехал на Камчатку, а послал вместо себя Крашенинникова, а сам, притворяясь болезным, как то известно было тогда, остался в Сибири. Уговорил Гмелина уехать на службу герцога Вюртембергского.

Сочинил диссертацию, разбор которой отнял время у академиков.

Называл в лицо графу Разумовскому Теплова клеветником и лжецом.

Членов академической канцелярии обвинял в пристрастии и несправедливости[135 - Пекарский П.П. История Императорский академии наук. С. 364.].

Вот по этим обвинениям Миллер и был разжалован в адъюнкты с жалованьем в 360 рублей в год. Правда, в таком положении Миллер пробыл недолго, уже 21 февраля 1751 года он был указом Разумовского прощен и восстановлен в своем звании академика[136 - Пекарский П.П. История Императорский академии наук. С. 364–365.].

Вот эти события и считаются первым спором и варягах. Хотя в отличие от последующих двух дискуссий обсуждение работы Миллера шло в узком кругу членов Академии наук, тем не менее историографическое значение этого первого спора оказалось весьма велико. Именно в нем впервые появились идеи, которые потом надолго закрепились в русской историографии, и, в частности, появился норманизм, основные положения которого, впрочем, сформулировал вовсе не Миллер, а Ломоносов, представивший их в качестве позиции своего оппонента специально для удобства побивания.

Что Миллер утверждал?

В историографии прочно закрепилось мнение, что якобы Миллер выводил варягов из Швеции и доказывал идею создания Русского государства иностранными государями. Эта традиция настолько сильна, что полностью избавиться от ее влияния и рассматривать труд Миллера вне контекста его споров с Ломоносовым весьма тяжело. Миллеру всегда отказывали в праве считаться историком и всегда цитировали его сочинение мелкими отрывками, чему немало способствовала его труднодоступность. Единственное издание было сделано на латыни. Только в середине 2000-х годов был обнаружен чудом уцелевший экземпляр изначального издания на русском, который вскоре был переиздан[137 - Фомин В.В. Ломоносов. Гений русской истории. М.: Русская панорама, 2006.]. Сейчас мы можем изучать труд Миллера целиком и в этом находимся в гораздо лучшем положении, чем все предшествующие исследователи русской историографии.