За синей птицей

Посмотрел Гена, прикинул – в кабине как раз места для них с женой и дочерью хватает. Залез под грузовичок, глянул мельком – все требует ремонта, видимо, с самой Японии никто этими делами не заморачивался, но месячишко, а то и два точно еще выдержит. На одометре – почти миллион, наверное – второй круг, не иначе. Резина лысовата, но еще поездит. Дымит, масло ест – ну и ладно! Купил Гена за копейки бочку какого-то ангрола левого и стал его в двигатель японской машины доливать. Фильтры и прочее не менял вообще. Соляру заправлял любую, с тракторов и прочей техники, лишь бы подешевле. В общем, так и решил – добить и выбросить.

Весну Гена на грузовичке отъездил. И лето. И осень с зимой. И следующий земледельческий сезон весь. Сначала себе, что надо, завозил, потом соседям, потом и по садоводствам ближним калымить принялся. Денежка опять стала появляться. Атлас чадил безбожно, трясся, дребезжал, но исправно заводился и ездил, и ездил! Сильно выручил японский трудяга Гену в тот период, но все же продал он его кому-то в своем садоводстве снова за те же двести баксов и купил «Калдину». Устроился он тогда в какую-то фирму экспедитором, что-то развозил по клиентам. Платили вполне прилично. Опять у меня было командировка в те края, и снова удалось встретиться с ним. Поспокойнее он стал, одет прилично, но без излишеств, философское отношение к миру в глазах и в разговорах появилось.

Еще несколько лет пролетело. По осени приехал Геннадий в наш город родителей проведать, столкнулся я с ним где-то в центре на улице. Худой стал, злобно клял олигархов и власти, матюгался много по делу и так, но в глазах безнадеги не было. Рассказал, что прошлой осенью взял большой кредит, чтобы машину обновить, да ремонт в квартире сделать. Но тут на хозяина фирмы, где он работал, наехали и сильно. Тот – в бега. Гена – без зарплаты и снова на вольных хлебах. А тут дочке за институт и жилье платить надо, с кредитом разбираться, в общем, опять «попал Вася». И внешне видно было, что жизнь не слишком его баловала в последнее время.

Года три-четыре после той встречи мы не виделись. Как-то зимой в зале ожидания Домодедово вдруг сквозь шум аэровокзала мне послышался знакомый басок. Повернулся – точно! Оказалось, что Геннадий с женой из отпуска домой возвращаются. В Испании три недели отдыхали, «да еще в Италию заглядывали и во Францию, конечно». Маринка у него в шубке норковой, загорелая, гладкая. Да и Гена приоделся, заматерел, солиден стал, опять покровительственные нотки появились в голосе.

Рассказал, что года три назад ушел он в заповедник работать. И, ну надо же! – как раз в это время у нашего тогдашнего главы правительства вдруг возникло непреодолимое желание живого снежного барса погладить! И не где-нибудь в зоопарке, а непременно прямо в горах! А барсы как раз в этом заповеднике и водились, и диссертацию в свое время Геннадий по ним и писал. Вот тут-то наш герой и вытащил свой «счастливый билетик».

Когда гостей дорогих на таежном кордоне угощали всякими экзотическими вкусностями, Гена в нужный момент на глаза появился, что-то сказал умное, да еще и в строчку. И программку готовую по охране этого редкого животного подсунул. Денег дали и дают немеряно, успевай крутиться, осваивать. Гена и зашевелился, в меру своих способностей, а с этим у него недостатка никогда не было.

Что там дальше ему судьба готовит – никто не ведает, а пока, по его словам – жизнь удалась!

ДЯДЯ ВАНЯ

В войну всем предприятиям нужен был лес. Бревна, брус, доски, горбыль, обзол – все уходило для разных производственных нужд. Да и без дров для домов рабочих и управленцев никак не обойдешься, центральное отопление имелось у немногих, а с углем были перебои, да и дорого он обходился. Иркутский аэропорт не был исключением. Заготовительная база вблизи города иссякла, и весной сорок второго им выделили участок под вырубку в дальней тайге, километрах в семидесяти от города. Вокруг участка стояли отличные матерые сосняки, прямые как мачты стволы упирались в небо, такие леса принято называть «корабельными».

Расчистив на ровном месте большую поляну, поставили в середине двухэтажный барак, с домами персонала по периметру, большой пилорамой с дизелем, пищеблоком, кузней, гаражом и баней на отшибе. Прямо напротив, на другой стороне пади проходила полоса строящейся железной дороги Иркутск – Слюдянка. Летом сорок второго работы на этом участке дороги были прекращены, а вся техника и рабочие переброшены на фронт. После войны дорожное строительство возобновилось, сюда пригнали пленных японцев, которые вручную и делали отсыпку полотна.

В сорок девятом японцев отправили домой, на их место стали прибывать освободившиеся из лагерей с пометкой «без права проживания в городах» и жители предполагаемого к затоплению участка старой дороги Иркутск – порт Байкал. В пятьдесят шестом строительство железной дороги было завершено. К началу шестидесятых лесоучасток, вырубив самые лучшие леса в окрестностях, закрылся, на его базе до наводнения семьдесят первого года существовал детский санаторий, потом его перепрофилировали в базу отдыха и, в начале девяностых, окончательно ликвидировали. А небольшой поселок так и остался.

…

Соседями по поселку у нас были Ковальчуки – дядя Ваня и тетя Маша. Детишек у них было трое – Сережка, Мишка и старшая Ленка. С Сережкой и Мишкой мы играли, строгую Ленку побаивались.

Однажды наш лесоучасток, где дядя Ваня трудился на пилораме, закрылся. Не найдя другую работу, он стал заготавливать веники и черенки для метел. Веники из ерника принимали в леспромхозе на соседней станции по семь копеек, березовые черенки брали за пять. Раза три в год в поселок, завывая мотором, с горы спускался длинный «крокодил» ЗиС-151. Из-под высокого навеса в него перемещались заготовленные веники и черенки, дядя Ваня залезал в кабину и уезжал пункт приемки.

Получив в конторе за сданную продукцию рублей пятьсот-шестьсот (сумасшедшие по тем годам деньги!), он сразу направлялся в станционный магазин. Покупал подарки детям и жене, конфет, колбасы, чего-нибудь еще вкусного из того, что имелось на полках, брал ящик водки и шел по лесной дороге вдоль железки в сторону поселка. До него было три километра. Все купленное дядя Ваня нес на плечах в двух тарных мешках, перевязанных между собой.

По пути у дороги имелось два ключика с замечательной ледяной водой. Одну бутылку он выпивал у первого ключа, еще одну приканчивал у второго. Там мы его с пацанами, чаще всего, и находили. На поиски нас отправляла тетя Маша, всегда назначая старшей ответственную Ленку. Не сразу, но дядю Ваню удавалось разбудить. Он с трудом приходил в себя, потом вставал и шел домой сильно качаясь, но сам. Мы же, дружно уцепившись с разных сторон за мешки, тащили их следом.

Прибыв на место, дядя Ваня выпивал стакан, затем другой и уходил в забытие. Так начинался его запой. Первые дни он был веселый, что-то из жизни рассказывал, играл на гармони, пел, пытался принимать участие в наших играх. Завершалось это нехорошо. Последние дня два или три дядя Ваня не узнавал даже своих детей, бегал по всему поселку с топором в поисках тети Маши, подозревая ее в неверности, просто валялся во дворе и выл.

Когда кончалась водка, он требовал, чтобы жена сходила на станцию и купила еще. Та отказывалась, говоря, что никаких денег он не принес, хотя в самом начале тщательно его обыскивала и все найденное хорошо прятала. Он снова за ней гонялся. В конце концов, дядя Ваня приходил в себя, отпивался морсом из жимолости, отлеживался, отпаривался в бане. И однажды утром, ни с кем не разговаривая, снова собирался, запрягался в самодельные длинные сани и отправлялся резать веники.

В трезвом состоянии дядя Ваня отличался обстоятельностью, работал и в лесу и дома от зари и до зари. В хозяйстве у него все лежало на своих местах, весь инструмент всегда наточен, все отремонтировано, налажено и подогнано, как надо. Детей он сильно не баловал, но, единственный в поселке, сделал во дворе сначала песочницу, потом соорудил настоящую детскую площадку с качелями, вкопал в землю несколько столбов, соединив их лестницами и канатами! Естественно, вся поселковая детвора значительную часть своего свободного времени там и проводила.

Кое-что дядя Ваня про свою жизнь рассказывал сам, особенно в начале запоев, что-то добавляла тетя Маша. Про войну разговоров избегал, говоря, что ничего там хорошего вообще не было. Картина его жизненного пути выглядела настолько неправдоподобно, что трудно было в нее поверить. Впрочем, в те времена всем много чего пришлось испытать, и эта история никого особо и не удивляла.

Родился он младшим в многодетной семье где-то то ли на Подолье, то ли на Волыни. Смогли пережить и гражданскую войну, и коллективизацию, и голод. Окончил четырехлетку и курсы помощников агронома. После трех лет службы в армии, вернулся и в тридцать пятом женился. Отстроили с помощью родственников и других сельчан отдельную хату, пошли и дети. В мае сорок первого получил повестку из военкомата. Два дня было в запасе, решил крышу перекрыть. С нее неловко и упал, сломал ногу. Из военкомата приезжали, посмотрели и вычеркнули из списков.

Началась война. Почти всех мужиков, кроме Ивана, который еще на костылях ходил, да нескольких стариков, забрали в армию. Вскоре немцы броском захватили село. Собрали жителей, потребовали выбрать старосту. Оставшиеся жители единогласно высказались за Ивана – грамоту знает, рассудительный, пусть будет за старшего. Пришлось согласиться. А через два дня наши контрудар как раз в этом месте провели и село ненадолго, но отбили. Прикатил грузовичок, из него высыпались солдатики в синих фуражках с автоматами. Собрали жителей. «Кто староста?» «Да вот, Иван староста». «Это ты – староста? Арестовать!»

Почти год провел Иван по тюрьмам и лагерям. Потом приехали какие-то офицеры, всех выстроили, предложили вину свою искупить кровью. Вызвался в числе первых. Штрафбат. В первой же атаке половина батальона полегла. Он выжил, но был ранен пулей в руку. К счастью, кость оказалась не задета, хотя крови потерял много. Месяц в госпиталях. Должны были отправить в обычную часть, «искупил же кровью», но при сверке документов кто-то заметил, что Иван старостой у немцев был. «Да как же это? Старосту и в обычную часть?!» Снова штрафбат. Очередная атака и большая часть батальона осталась лежать на поле. Иван снова выжил, раненый осколками мины в обе ноги.

И опять госпиталь, на этот раз два месяца. И снова не поняли кадровики – как это, старосту и отпускать в строевые части? Штрафбат, третья атака, выбило почти всех. Санитары нашли Ивана, уже совсем умирающего, но приволокли, доставили в госпиталь. Четыре осколка в груди, тяжелое ранение, шансов на выживание, как сказал врач, – один из десяти. Но он его использовал. Полгода по госпиталям. И – снова комиссия. На этот раз, видимо, судьба сжалилась – отправили его в обычную пехоту. Там он вскоре прибился к батарее, стал подносчиком снарядов, потом заряжающим, потом уже и орудийным расчетом командовал.

В каких только передрягах побывать довелось, еще были и ранения, и контузии, но выжил Иван, назло всему выжил. Но, как начальство представления отправит на ордена-медали, в штабе сразу смотрят: «Так он же старостой был! Этого вычеркнуть!». Так без наград боевых он и остался. Закончилась война с немцами, успел Иван и с японцами повоевать. Демобилизовали рядового Ковальчука только в сорок шестом.

Вернулся домой, а дома и нету. Жена с детьми под бомбами погибла. Чьи бомбы – кто знает? И наши, и немцы бомбили. Из всей большой родни лишь племянница выжила с дочкой и сыном. Остальных никого не осталось. Кто погиб, кого в Германию угнали. У родственницы и остановился, начал помогать ей с хозяйством, но через неделю за ним пришли. Кто-то сообщил куда надо, что староста бывший объявился. Десять лет дали, в пятьдесят третьем по амнистии вышел, но без права проживания в городах и выезда из области.

Завербовался Иван на лесоучасток. Год поработал, пообвыкся. Съездил в город, зашел в детдом, выбрал из старших приглянувшуюся девчушку, которой уже семнадцать стукнуло. Выправил документы, забрал с собой, в конторе лесхоза поставили штампы в паспорта, что женаты. Выкопал в горе землянку, первую зиму в ней прожили. На следующий год уже небольшой дом поставил.

Потом кроликов завели, поросята в загоне захрюкали, куры с красавцем-петухом по ограде начали ходить. Дети появились, пришлось корову покупать. Удоистой оказалась – по два ведра отличного молока давала! Половину самим, половину – на продажу. Так и поднялись потихоньку. Все детишки выросли, выучились, нашли свое место в жизни, завели свои семьи.

С возрастом у Ивана загулы постепенно прекратились. Так, рюмку-другую после бани мог принять, не больше. Тетя Маша сильно этому радовалась. Но все чаще и чаще он в больнички попадал. Осколки в теле давали о себе знать, да и сырость окопная, видно, сильно сказалась на сердце. В семьдесят пятом перед девятым мая власти вдруг вспомнили про него, приехал с района военком и кто-то из администрации, вручили юбилейную медаль и цветы.

Повертел медаль в руках дядя Ваня с недоумением и забросил куда-то в ящик комода. А через месяц вышел он из дома, присел на лавочку и умер. И закончилась такая необычная жизнь простого человека, много раз переломанного судьбой, но прошедшего свой путь и сохранившего себя до конца.

НА БАЙКАЛЕ

НЕПОНЯТНАЯ КОМПАНИЯ

Давно это было, уже почти двадцать лет прошло, но запомнилось. Лето второго года выдалось удивительно теплым. Почти весь июнь не штормило и Байкал в заливах нагрелся настолько, что вылезать из воды совсем не хотелось. Мы подгадали одновременный отпуск и выехали расширенным семейством с родственниками на двух машинах. Никуда не торопясь, задерживались на день или два почти в каждом приглянувшемся месте. Отдыхали, загорали, ловили сеткой рыбу на уху и на жареху, затем продолжали свое путешествие. На десятый день остановились на террасе в парковом сосновом лесу на замечательном песчаном пляже недалеко от Гремячинска, решив провести здесь оставшееся свободное время. Неделя только началась. Народу было немного, и тесноты не ощущалось – расстояние от нашего лагеря до ближайших других компаний составляло метров двести и больше.

С собой у нас имелась резиновая лодка, в первый же вечер мы с моим двенадцатилетним сыном поставили китайскую сетку – «тридцатку», заякорив ее метрах в тридцати от берега и вытянув конец прямо в открытое море. Утром в ней обнаружили целых полтора ведра рыбы – в основном сорожек и окуньков, но была и пара щучек и килограммовый сомик, принятый сначала за налима. Лет двадцать назад в одном из озер в Бурятии запустили мальков какой-то ценной рыбы из бассейна Амура. Прижилась она или нет – история умалчивает, но случайно среди молоди затесались и мальки амурского сома. Ему здесь понравилось. В короткие сроки сом заселил почти всю Селенгу и ее притоки, затем освоил мелководные заливы («соры») на Байкале, проник по Ангаре в Иркутское и Братское водохранилища, а недавно, говорят, уже появился и в Усть-Илимском рукотворном море. Сомик тоже оказался вкусным…

В общем, улова нам хватило и на уху, и на несколько сковородок жарехи. Оставшихся рыб подкоптили и завялили – под пиво этот продукт шел просто отлично! На третий день отдыха съездили в Горячинск и приобрели там хороший кусок свинины – мякоть использовали для шашлыков, а из костей с остатками мяса получилось целое ведро замечательного борща! Стояла чудесная погода. Небольшие облачка висели над горами, с озера дул легкий бриз, волны накатывались на песчаный берег, стирая следы от наших ног. Мы загорали, купались, дурачились, играли в разные игры, устраивали фотосессии, катались на лодке по озеру, гуляли по берегу и собирали грибы в лесу, расслабляясь в полную силу после городской суеты.

К выходным истосковавшийся по природе городской народ начал прибывать компаниями, заполняя пляж, обустраиваясь то там, то тут. В пятницу вечером всего в полусотне метров от нас появилась новая группа палаток с разновозрастными обитателями, включая и кучу громких детишек. Три японских джипа, два «сурфа» и один «сафарик», имели иркутские номера. Ребята подошли, познакомились, оказалось, что тоже здесь первый раз. Спросили – как рыбалка и что с комарами. Узнав, что рыба в сетки идет валом, а комара здесь не бывает, заметно обрадовались.

В субботу после полудня со стороны трассы послышался шум автомобильных моторов, вскоре на спуске с косогора появился микроавтобус – «рафик». За ним следовали три «москвича» и «жигуленок» четвертой модели. Номера на машинах стояли бурятские. Кавалькада остановилась на большой поляне совсем рядом, метрах в двадцати от нас, с другой стороны от иркутян на джипах. Из машин высыпала большая толпа людей, сразу вызвавшая недоумение своим составом и поведением. Среди прибывших имелись четыре молодых женщины, трое с грудными детьми и одна, только собиравшаяся стать мамой. Был один крепкий мужик лет сорока или чуть больше, а также десятка полтора жилистого вида парней, возрастом лет по двадцать пять – тридцать. Национальный состав прибывших, как можно было рассмотреть, оказался смешанным. Кто-то был в джинсах и рубашках, большинство – в разномастных спортивных костюмах. К нам никто из них не подходил.

Покинув машины, мужская часть из прибывших, сбрасывая на ходу с себя одежду, тут же ринулась к берегу. Влетев с гоготом и визгом в озеро, они стала с огромным наслаждением плескаться, нырять, делать заплывы наперегонки, брызгать друг в друга водой, отрываясь совершенно по-детски. Минут через десять безудержного веселья, старший что-то громко скомандовал. Парни немедленно выскочили из воды, достали из машин складные столы и стулья, составили их в ряд и мигом заполнили их посудой и снедью из сумок, пакетов и рюкзаков. Посередине столов внушительно плотно расположились разнокалиберные бутылки с горячительным. К его беспощадному уничтожению наши соседи безотлагательно и приступили.

Тосты были короткими, но следовали один за другим почти подряд. Не прошло и получаса, как за столом остались лишь наиболее стойкие, остальные расположились в тенечке у машин и под деревьями, отдыхая в самых живописных позах. Дамы, усадив малышей в коляски, неприкаянно прогуливались с ними по дорожке у подножия горы. Та, что была в положении, походив немного вдоль кромки воды, залезла в салон одного из москвичей и сидела внутри, больше не показываясь. Прошло часа полтора. То там, то тут народ стал просыпаться и снова потянулся к столу. «Веселье» возобновилось с новой силой. Количество жадно заливаемого в организмы алкоголя поражало. Из «рафика» к столу перекочевало еще два ящика водки. Спустя недолгое время то один, то другой человек из этой нескучной компании снова отходил от стола на нетвердых ногах и падал в любом месте, где ноги его уже не держали.

В начале третьего этапа застолья, старший встал и распорядился: «Так, слушай сюда! Сейчас еще по одной выпиваем, освежаемся в Байкале, а затем надо поставить палатки – с нами же женщины и дети!» Весь народ дружно загомонил, что, мол, да, конечно, надо же лагерь поставить! Через пять минут все были в воде, еще через четверть часа на террасе в ряд стояли пять шестиместных брезентовых армейских палаток советского образца, куда парни стаскивали матрацы, одеяла и спальные мешки. Явно обрадованные произошедшими изменениями, дамы немедленно освоили одну из палаток, повесили веревки между деревьев, на них сразу заполоскались постиранные в тазиках пеленки-распашонки. Посчитав свою функцию выполненной, мужчины снова ринулись к столам и в кратчайшие сроки снова все ушли в нирвану. Присутствие такой пьяной толпы по соседству, конечно, изрядно напрягало, но, к нашей радости, ребята, напиваясь, никуда от своего лагеря не отходили и не проявляли к другим никакого интереса.

Наблюдая за новыми соседями, мы терялись в догадках – кто они? Приехали на старом «рафике», на москвичах и жигулях! Большая часть частного автопарка среди отдыхающих на берегах Байкала уже не один год как состояла из продукции японского автопрома. Это было и дешевле и несоизмеримо комфортнее и надежнее отечественных изделий! Понятно, что прибыли они сюда ненадолго и стараются успеть отдохнуть тем способом, который им представляется самым оптимальным. И, конечно, в любом коллективе, как правило, всегда находятся люди, более других подверженные любви к «зеленому змию». Но чтобы так жестко пить всем, в полном составе! И что за женщины с ними? Почему они оказались с маленькими детьми в такой компании, упивавшейся мгновенно и до беспамятного состояния? Ответов на все эти вопросы мы никак не могли найти.

«Веселье» у соседей затянулось, утихомирились они окончательно только к утру и поднялись поздно и отдельными группами. Поныряв в Байкал, отпивались, судя по доносящимся комментариям, морсами и рассолами. Женщины приготовили к обеду ведро супа и нарезали салат. Спиртного никто уже не пил. Детишек в колясках выгуливали по дороге сами парни, видимо, отцы. Двое, взяв короткие саперные лопатки, споро выкопали внушительную яму в лесу, куда стаскали весь мусор и после все тщательно заровняли. После полудня, уже в большинстве придя в себя, они свернули лагерь, упаковались в машины и уехали.

Незадолго до отбытия один из этих соседей, чуть братсковатого вида, с набитой на левом плече летучей мышью, подошел к нам. Мы насторожились, но, поздоровавшись, он извинился и лишь спросил – не слишком ли шумно они себя вели ночью? Наш гость еще не совсем отошел от вчерашнего и предложенный чай с молоком принял с благодарностью. От пива и сигарет отказался. Парень оказался вполне адекватным. Поинтересовался – первый или не первый раз мы здесь, как нам в этих краях нравится, тяжело ли ехать столько из Иркутска. Мы немного поговорили. Не выдержав, я, все-таки, задал вопрос – что у них за такая интересная компания?

Он не стал запираться и наводить туман. Как выяснилось, это были ребята из Федеральной службы охраны. В Улан-Удэ с рабочим визитом почти на неделю прилетал Миронов, тогда спикер Совета Федерации. С ним еще несколько других чиновников, рангом поменьше. Проводили совещания, ездили по разным предприятиям, встречались с трудовыми коллективами. Под конец командировки на два дня местные возили всех на Байкал. Ребята, обеспечивающие охрану, умотались в ноль. И когда самолет с гостями вечером в пятницу взмыл в синее небо, им дали два дня отдыха. Вот и рванули сюда – расслабиться после такого напряга. У кого жены с детишками – тоже взяли с собой, редко вместе побыть получается.

Парню посигналили. Он вскочил, пожелал нам хорошего отдыха и быстрым шагом направился к машинам. Теперь все встало на свои места. Зарабатывали ребята неплохо, денег хватало. Но импортный автопром в личном владении, в то время, видимо, начальство еще запрещало или просто не рекомендовало иметь. Работа у них, судя по всему, и правда, трудная, ненормированная и напряженная, выходные выпадают не так и часто. И, после таких тяжелых нагрузок, следовало отдохнуть по полной. Служба ответственная и у жен, видимо, с дисциплиной все было тоже в порядке, отчего никаких ожидаемых в данной ситуации скандалов не произошло.

Впечатление на всех нас они тогда произвели неизгладимое! Но меня больше зацепило другое. Ведь столько молодых, здоровенных мужиков, в расцвете сил, в самом лучшем возрасте для освоения нового, для профессионального роста в любой отрасли человеческой деятельности – и работают по сути охранниками, занимаются таким в реальности бессмысленным и рутинным делом, ничего не производя, ничего не строя, ничего нужного и полезного для будущего не создавая…

В БУХТЕ ШИДА

Был у нас в Сибири, да и не только, промежуток времени, когда народ в большинстве уже завел дачи в садоводствах, обзавелся личным автотранспортом, но пока не имел массового опыта поездок на теплые заграничные моря. С появлением своей машины сразу на порядок расширились возможности провести отпуск не только на даче, а вырываться из города и в другие места. И не на приевшиеся старые турбазы с советским еще сервисом, а побывать и отдохнуть с семейством во все новых уголках на природе и набраться свежих впечатлений. Есть же свой четырехколесный друг, куда легко вместить домочадцев, забить багажник пивом и разной едой, а сверху навьючить палатки и прочий бутор. И вперед! По любой из дорог, ведущих к замечательным уголкам нашей страны, где хорошо и красиво. Где можно провести «дикарями» две-три замечательных недели отпускного сезона!

Среди жителей каждого сибирского города быстро появились излюбленные направления автопутешествий, как правило, привязанные к каким-либо природным достопримечательностям. Для иркутян самым притягательным и доступным по расстоянию местом, конечно, всегда был Байкал. В часе езды от города находится туристическая «Мекка» этого озера – Листвянка. Теснота, обилие народа не мешают иркутянам, да и всем другим приезжим и раньше и теперь посещать это место и в выходные дни и в будни, когда есть возможность. Побродить по галечниковым пляжам, подышать чистейшим воздухом, посмотреть на волны, накатывающиеся на берег из бескрайней водной дали, скататься на катерах на экскурсию, поесть шашлыков и омуля. Но чаще – это поездки одного дня, больше в Листвянке особо нечего делать.

Для автовладельцев в отпускной сезон излюбленной территорией более продолжительного дикого отдыха в те годы стало побережье Малого моря – широкого и мелководного пролива между материком и островом Ольхон. Расстояние от Иркутска – чуть больше двухсот пятидесяти километров. Сейчас, когда асфальт там уложен до самого Байкала, на машине можно добраться часа за три. Раньше дорога была намного хуже, и путь туда занимал целый день. В длину Малое море тянется больше чем на семьдесят километров, а берег весь изрезан многочисленными уютными бухточками, с мысами, хорошо защищающими от ветра. Есть здесь и гостеприимные лесочки с ровными площадками недалеко от берега, есть участки песчаных и галечниковых пляжей. От небольшой глубины пролива, вода в нем и, особенно, в бухтах в июле-августе прогревается иногда до двадцати градусов. Не Сочи, но для сибирского неизбалованного народа и это – благодать!