Навести мосты
– Внедрение модифицированного кода реликтов
[18:05:47] КОМАНДА РЕЛИКТУ №7:
<<УГРОЗА ОБНАРУЖЕНА. КЛАСС: ОМЕГА.
ПРОТОКОЛ: ПОЛНОЕ УНИЧТОЖЕНИЕ>>
Покусывая палец на руке – дурацкая детская привычка, Болтун углубился в исходный код пакета «Красный Феникс». Среди шифров всплыло видео-сообщение – последняя запись:
Кадр 1: Один из сотрудников станции – худой, высокий, молодой парень с короткой стрижкой и с немного детскими чертами лица – вороватые движения, оглянулся, нервная улыбка. Вошел в серверную.
Кадр 2: В зеркальном отражении – маленький предмет в его руках, который он закрепил внутри сервера.
– Болтун замер: – Командир… Это Марк Кан, техник станции. Но смотрите на метаданные.
Он вывел окно поверх видео:
{
"author": "Марк Кан",
"coordinates": "Сектор А-7",
"forced_upload": TRUE,
"watcher_ID": "NGL-SKX-777"
Внезапно ядро взвыло. На всех экранах вспыхнуло:
[АКТИВИРОВАН «КРАСНЫЙ ФЕНИКС»]
[УНИЧТОЖЕНИЕ КОМАНДНОГО ПУНКТА ЧЕРЕЗ 00:59…]
– Это искусственный интеллект станции! – взвыл Болтун вцепившись в панель. – Видимо, вирус нарушил его протоколы. Для него сейчас командный пункт – враг номер один. С этого командного пункта его обычно ограничивают в действиях и дают ему команды, а значит, он должен КП уничтожить! Мои команды он воспринимает как атаки на него! Призрак, помоги!
– Взламываю брандмауэр.26– Тай «Призрак» подключил к ядру квантовый дестабилизатор – … 30 секунд!
– Искра, Гравити – защитите серверную! Если КП взорвётся… мы получим неуправляемую ситуацию с ядром! – Като стоял прямо у главной консоли. Он выглядел как последний барьер между стабильностью и термоядерным адом. Он стоял и внимательно следил за тем, что делал Болтун на центральной панели.
Внезапно защитный экран на одном из критических узлов под напором огненной плазмы дал микротрещину. Гул ядра из ровного, мощного баса превратился в натужный, хриплый рев, так словно чудовище рвалось из клетки. К нему примешивался пронзительный, невыносимый визг перегруженных энергоприводов, похожий на миллион ножей по стеклу. Треск лопающихся панелей, лязг сорванных креплений. Где-то рядом со свистом порвался паропровод.
Резкий запах озона, как после сильной грозы, но в тысячу раз более едкий – щипал нос и горло. К металлическому запаху озона добавилась железистая пыль, поднятая вибрацией – как будто гвозди на языке. Где-то уже горела изоляция – сладковато-приторный, токсичный запах горящей пластмассы и резины начал пробиваться сквозь общую какофонию запахов и звуков.
Тут Като увидел, как трещина защитного экрана вспыхнула ослепительно-белым и расширилась. Он инстинктивно бросился вперед, пытаясь физически заблокировать выброс чем-то, чем угодно – корпусом скафандра, щитом, своим телом, лишь бы закрыть Дмитрия у центрального пульта и дать ему еще несколько мгновений на стабилизацию.
И в этот миг:
Вспышка еще более яркая – ярче тысячи звезд и ЩЕЛЧОК. Не просто громкий, а взрывной, как удар гигантского электрического хлыста прямо над головой или даже внутри головы. Это звук того самого разряда молнии, пробивающего воздух и всё, что находится у него на пути…
Но за доли секунды до вспышки он почувствовал резкий рывок – такое ощущение, как будто некая взрывная волна пришла раньше вспышки и убрала его с пути направления взрыва, и он не успел удивиться, как его сместило с места, где он стоял, на несколько метров в сторону. Сразу за этим последовал глухой, сокрушительный удар, как будто в него врезался грузовой шаттл27. Это ударная волна от микровзрыва плазмы вдогонку ударила его в грудь и отшвырнула его еще дальше назад.
Струя перегретой плазмы и частично ионизированного металла, вырвавшаяся из бреши, шипела и трещала как масло на раскаленной сковороде, но в миллион раз громче. Она ударила по месту, где он стоял мгновение назад, и брызгами дотянулась до его ног.
Все внешние звуки на секунду заглохли, подавленные этим адским концертом, но затем пробился безумный, натужный вой аварийных сирен, сливающихся в один сплошной звук смерти.
В его собственных ушах стоял звон такой силы и высоты, что он заглушал все остальное. Как будто в голове каждую секунду разбивался хрустальный колокол. «Что-то слышу, – мелькнула мысль у него в голове, – Значит, ещё живой!»
Внешний мир звучал приглушенно, как под водой. Рев ядра, визг систем, вой сирен – все это было словно где-то далеко, за толстой стеной. Доминировал только высокий, не стихающий звон в ушах и хриплое, прерывистое собственное дыхание в шлеме, которое звучало неестественно громко. Был еще слышен треск каких-то искр или коротких замыканий рядом, но выделить и идентифицировать его из общего хаоса звуков было уже невозможно.
Горелая плоть и паленая синтетика заполняли его шлем, становясь невыносимыми. Он давился этим запахом. Это был его запах. Он и был этот запах. Озон уже не чувствовался, появился новый химический, сладковатый запах аварийных огнетушащих составов, которые начали распыляться в эпицентре взрыва.
Боль еще не пришла во всей полноте, но была ошеломляющая тяжесть во всем теле, особенно в груди. От удара волны в ногах чувствовалось онемение, перемежающееся со жжением в месте поражения, как от тысяч игл. Липкая влага внутри скафандра – пот или кровь? И невозможность вдохнуть полной грудью – как будто кто-то грузный наступил на нее и не снимает свой гигантский ботинок. Зрение плыло, в глазах всполохи и темные пятна.
Подумалось: «От блин… Неужели все? Сцука! Ну как же так? Вот так просто?»
И совсем уж несуразное: «А я так хотел летом к морю. Теперь не успею. М…м… как не вовремя!»
И тут внезапно, вместе с уходящим сознанием, пришло осознание потери. Потери всего, потери целого мира. Казалось, он только чуть заглянул в эту дверь, дожив до 30 лет. Если бы он мог распахнуть ее пошире! И тут, словно кто-то откликнулся его пожеланию, его сознание расширилось, и перед ним открылось все необъятное и невместимое, то, чего он даже еще не видел и не мог видеть.
И весь этот целый мир не вмещался в какой-то конкретный временной отрезок, в какое-то конкретное пространство, и он был так огромен, как другая брана, в которую нельзя было уйти из этой поврежденной реальности. Весь этот целый мир… И вдруг его восприятие взорвалось беспредельно и ещё расширилось. Неимоверно расширилось. Не физический мир вокруг, нет – он сузился до боли, тяжести и темных пятен. Нет. Мир внутри. Мир всей его жизни, его воспоминаний, его связей с людьми и его порой несовершенного бытия. Он вдруг стал огромным, необъятным. Каждая секунда из прошлого, каждая улыбка, каждая боль, каждая невысказанная мысль – всё развернулось перед ним с кристальной ясностью, как бескрайняя, сияющая вселенная. И он ощутил её масштаб, её неуловимость. Да она и была – та другая брана внутри него. Бесконечно сложная, живая, полная смысла и безмолвия одновременно, – но уйти в неё сейчас никак было нельзя. Она уже и так была здесь. В нём. Но она безвозвратно уплывала вместе с сознанием, а вместо неё приходило ещё что-то большее, намного большее, неимоверно большее…
И вместе с этим огромным миром… К нему пришло ослепительное понимание. Понимание несоизмеримой и дикой ценности всего, что он раньше принимал как данность, как само собой разумеющееся, как воздух, которым дышал, не замечая. Всё, что давалось просто так. Безусловно.
Свет солнца на лице. Когда это было в последний раз? Веселый заразительный смех Берн и других ребят после очередной удачно завершенной миссии. Терпкий вкус настоящего кофе. Спокойный голос Элен, докладывающий о состоянии экипажа. Даже хитрая ухмылка Ойгена! Всё это было чудом. Каждое мгновение. Каждое дыхание. Каждая возможность что-то чувствовать, думать, быть. Он осознал это с такой болезненной остротой, что сердце сжалось сильнее, чем от удара. Эта ценность была всегда рядом. Он был ею наполнен. И он… прожигал её. Гнал вперед, к целям, к опасностям, к будущему, которое теперь уплывало от него.
Эта ясность, как вспышка сверхновой, озарила его изнутри. И тут же начала уходить. Как песок сквозь пальцы. Как вода в бездонную воронку. Он почувствовал волну, уносящую и его, и весь этот мир. И тихо осел на пол…
Глава пятая
«Подключаю резерв!» – Болтун вырвал кабель из своего нейроинтерфейса28, вставив его в консоль. Послышался треск, ослепительная вспышка, и экран погас.
Тишина.
Потом интерфейс мигнул зелёным – произошла перезагрузка и возврат к исходным настройкам.
Болтун облегченно выдохнул: «Йессс! Мы запилились и поймали этого крокодайла за хвост. Теперь станция наша. Мы здесь самые крутые перцы!»
На главном экране застыла последняя неповрежденная запись доктора Вейс, медика станции: «Если найдёте это… знайте: это не мы… это не наши эксперименты… Это вмешательство извне…».
Болтун, взъерошив свои чёрные волосы радостно воскликнул: «Командир, мы победили! Командир… Командир? Ты чего, командир? Командир ранен! База, база, нужна помощь – у нас "триста"29…»
Удар плазменной волны был физически сокрушающим. Ребра треснули, легкие спазмировались от нехватки кислорода и ожога, сердце остановилось от шока и травмы. Сознание Като рухнуло в черную, беззвучную пустоту. Это была не просто потеря сознания, а преддверие небытия. Его тело лежало в искореженном коридоре, обожженное, залитое токсичной пеной тушения, рядом шипела и плавилась броня разорванного трубопровода.
И в этот момент, в этой абсолютной тьме и тишине смерти, что-то изменилось. Не появился свет, не раздался звук. Нет. Возникло ОЩУЩЕНИЕ. Словно сама ткань пустоты вокруг его угасающего «я» натянулась и задрожала. Как струна, тронутая незримой рукой.
Затем появилось БИЕНИЕ. Не звук, а вибрация. Как будто вибрация самой реальности. Глубокая, мощная, ритмичная. Она исходила и извне, и из самого центра его существа, и одновременно откуда-то из немыслимо дальнего и невероятно близкого. То там, то здесь, биение в движении. Это был ритм Столпа. Не звуковые волны, а колебания бранового барьера, фундаментальные частоты пространства-времени, которые Столп генерировал и с которыми он резонировал.
Вибрация нарастала. Ее влияние чувствовалось, и это не было ни теплом, ни светом, ни каким-то другим излучением в привычном смысле. Это было упорядочивание хаоса. Като находился между бытием и небытием, привычные чувства уже почти покинули его, но он чувствовал, как его тело как будто начало жить своей жизнью. Микроскопические разрывы в его тканях, клетках, ДНК, вызванные травмой и умиранием, начали сдвигаться, сшиваться, соединяться.
Не энергией, не излучением, а самим состоянием реальности пространство вокруг его молекул, внутри его клеток стабилизировалось. Энтропия30, неумолимо тянувшая его к распаду, временно отступила под натиском внешнего волевого импульса. Как если бы локальный участок реальности вокруг Като насильно пытались вернуть в состояние «до взрыва», но только для его биологической оболочки.
Тело Като слабо мерцало не светом, а искривлением света вокруг себя – примерно это выглядело как видимо смещающийся и плавающий воздух над раскаленным асфальтом. И вокруг него на какие-то мгновения возникали странные, геометрически безупречные фрактальные31 узоры из то ли конденсата, то ли тумана, повторявшиеся паттерны32 бранового резонанса.
Первым вернулось ДЫХАНИЕ. Не плавный вдох, а мучительный стон. Обожженные легкие наполнились воздухом. Боль была адской, но это была боль ЖИЗНИ.
Следом – сердцебиение. Не ровный стук, а хаотичные, бешеные удары, как будто мотор запускали рывками. Каждый удар отдавался огнем в сломанной груди.
Сознание вернулось волной оглушающего шума: шипение плазмы, треск остывающего металла, вой аварийных сирен где-то вдалеке, собственный хриплый кашель. И сквозь весь этот хаос – неизгладимое, жгучее чувство ПРИСУТСТВИЯ. Оно висело в воздухе, тяжелое и древнее, как само гравитационное поле планеты. Это был отголосок внешней воли, Воли Столпа, только что вмешавшейся, чтобы удержать его здесь.
Он был жив, но сильно и страшно изувечен. Ожоги, переломы, внутренние повреждения. Спасение Столпа не исцелило его – оно остановило мгновение его смерти, лишь дало шанс выжить достаточно долго, чтобы получить помощь. Это был биологический стазис33, навязанный извне.
В сознании отпечатался его РИТМ. Тот самый. Даже не ритм – Пульс. Он чувствовал его теперь физически, как второе сердцебиение где-то в глубине грудной клетки. Появилась смутная, но неистребимая тяга – не к месту, а к источнику этого ритма, к центру притяжения который находился в самом Столпе. И глубинный СТРАХ, смешанный с благоговением – страх перед силой, которая может так грубо переписать правила жизни и смерти, и благодарность за избавление.
Подсознательно Като почувствовал, что его жизнь теперь искусственно продлена и чем-то обязана этому гигантскому артефакту. Как будто между ними установилась и укрепилась незримая нить.
Это спасение – не конец испытаний Като, а скорее начало нового, еще более опасного этапа его пути, где его связь со Столпом может стать как его величайшей силой, так и величайшей уязвимостью.
Като срочно доставили на корабль. Операцию проводила Элен. Это была не просто хирургия – это была борьба со смертью. Операция длилась несколько часов, на грани возможного, на грани…
В моменты полузабытья, под действием сильнейших анестетиков и боли, смутно, как бы сквозь тусклое стекло, иногда совсем расплывчато, он видел ее лицо: сосредоточенные глаза над маской, иногда руки, движущиеся с хирургической точностью и, в то же время, с невероятной нежностью, когда она обрабатывала самые опасные участки его ран. Он слышал ее голос – не доклад, не рапорт, а шепот ободрения, адресованный только ему: «Держись, командир. Еще немного. Я тебя не отпущу».
В этот момент он уже не чувствовал себя командиром по отношению к ней – барьер «командир-подчиненный» был безвозвратно разрушен. Он увидел не просто медика, а женщину, которая борется за его жизнь с фанатичной преданностью. Его накрыла горячая волна благодарности и признательности, где-то уже переходящей в эмоциональную привязанность.
Для Элен это тоже была не просто какая-то очередная операция. Это борьба за жизнь человека, который для нее уже был не только командир, не просто командир. Вид его страданий, его абсолютное доверие к ней – он беспрекословно выполнял ее требования даже в полубреду – сломало ее профессиональную дистанцию. Она осознавала страх потерять его не как члена экипажа, а как уже не чужого ей человека.
После успешной операции, когда кризис миновал, она сидела у его постели в пустом медблоке, дрожащими руками держала стакан и пила воду, и тогда она поняла, что пересекла какую-то незримую грань и сделала все за этой гранью возможного, а ее руку направлял кто-то более опытный.
Глава шестая
При дальнейшем беглом внешнем осмотре станции нашли не полностью сохранившийся дневник одного из специалистов экспедиции – биоинженера Юки Кан мультипас34 № 12621318, 26 лет от роду. С него и началось расследование гибели экспедиции. Прекрасная женская черта – записывать всё подряд – этому очень поспособствовала. События, описанные в этом дневнике, происходили более тридцати лет назад.
И Элен, пока состояние Като было стабилизировано, сидя у его биокапсулы, внимательно изучала повреждённый дневник. В журнале станции была фотография автора дневника. И Элен, читая дневник, представила себе образ этой хрупкой девушки: на худенькой, изящной шее покоилась аккуратная головка с короткими, чёрными как вороново крыло, волосами, которые обрамляли её лицо, придавая ему особую нежность. Её миндалевидные глаза притягивали своей необычной зелёной глубиной. В них мерцали оттенки задумчивости и лёгкой загадки; на фотографии это выглядело, будто она знала больше, чем хотела сказать. Её черты были утончёнными – маленький нос, плавные изгибы губ, в которых скрывалась невидимая улыбка как намёк на скрытую теплоту.
Записи в дневнике шли почти в хронологическом порядке. Периодически они прерывались комментариями, больше похожими на лирические отступления, которые писала, видимо, сама Юка. И местами эта дневниковая история прерывалась воспоминаниями из её детской жизни на Земле, этакими девчачьими романтическими историями, какими-то понравившимися изречениями неизвестных авторов и стихами, скорее всего, из тех же неизвестных источников. Иногда встречались сгенерированные ИИ картинки животных, пейзажики. В общем, полный ассортимент всей милоты, которая обычно была присуща любому женскому дневнику.
Описание самой катастрофы было датировано 2101 годом, а интересующие нас события в дневнике начинались с записей от 2 января.
Сохранившиеся фрагменты этих записей:
–-
(Голографическая запись идет с пометками ИИ-архивариуса 2134 года)
––
▶ Включить запись? (Y/N)
…
▷ Выбор: Y
…
Загрузка файла «Yka_Engineer_2101.diary» …
⚠ Повреждено 67% данных. Восстановление фрагментов:
––
Фрагмент 1: 2 января 2101
> «Сегодня 2 января 2101 город «Омега-Странник» впервые вырастил мост из живых корней без помощи людей. Мы праздновали. Пили комбучу35 из воздушных кактусов и смеялись, пока небо не окрасилось в цвет ржавчины. Говорят, это предвестник пылевой бури. Но почему ИИ-садовники вдруг заиграли это вальс похожий на траурный?»
Между строк: детский рисунок – город с крыльями, подписанный «Омега-Странник-рай»
▷ Комментарий ИИ-архивариуса:
«Интересно, что пылевая буря упоминается только здесь. Согласно климатическим архивам, в 2101 году на станции не было атмосферных аномалий. Возможно, это какая-то метафора».
Фрагмент 2: 14 февраля 2101
> «Калеб назвал меня "куклой системы". А я назвала его варваром. Потом мы случайно коснулись рук у криокамеры… его шея в шрамах от кислоты. Странно: мои ожоги пульсируют в такт его дыханию. Может, это галовирус из вентиляции?»
На полях: голограмма розы, превращающейся в спираль ДНК
▷ Комментарий ИИ-архивариуса: «Калеб – член группы "Конкордат Симбиоза", экологические активисты. В архиве есть отчёт о его допросе. Странная деталь: оба имели шрамы от био-кислоты – возможно, ключ к симбиозу с биокуполом?»
––
Фрагмент 3: 8 марта 2101 (повреждено)
> «…Архитектор сказал, что моя аутичность36 – дар. Что я вижу узоры, скрытые от других. Но почему тогда я не заметила, как начинаюшийся глобальный сбой системы…»
Прикреплён аудиофайл: детский смех, наложенный на шифрованный код. При декодировании возникает фраза "Спаси спящих в кристаллах"
▷ Комментарий ИИ-архивариуса:
«Архитектор – псевдоним создателя биокупола «Омега»-Странника. Исчез за 50 лет до этих событий. Галлюцинации Юки могут быть ранним симптомом цветения.
–
Фрагмент 4: 12 апреля 2101
> «Я беременна. Калеб хочет уехать на Землю, но ребёнок уже видит сны планеты. Вчера на ультразвуковом исследовании я видела его маленькое сердце…»
Следующая страница вырвана. Капля засохшей жидкости, анализ: ДНК Юки + неизвестный патоген.
▷ Комментарий ИИ-архивариуса: «Согласно медбазе, беременность Юки – первый зарегистрированный случай зачатия на «Омега-Страннике». Но как это связано с цветением тел экспедиции?»
Далее – помехи. При усилении сигнала слышен детский смех и гул кристаллов. Возможно, сбой поврежденной программы.
▷ Комментарий ИИ-архивариуса:
«Ничего нет страшнее детского смеха в космосе. Как в байке бывалого моряка про самую страшную морскую историю про перевозку партии говорящих игрушек: Начался страшный шторм. Корабль качнуло и десять тысяч детских голосов сказали: "МАМА!". Тогда поседела вся команда.»
«С чего это штатный ИИ станции написал такие лирические отступления, да ещё с такими бородатыми шутками? Видимо, действительно есть какой-то сбой в программе», – подумала Элен.
Диалог с голограммой матери – запись из архива Юки:
– Мама, я боюсь… Что если он родится таким же аутичным, как я?
– Не обязательно, Юка – это только твоя особенность. И мне кажется, ты смогла с этим справиться.
–
Фрагмент 5: 15 мая 2101
Я впервые чувствую, как ребёнок пинается.
– Я рисую на животе уравнения, словно пытаюсь запрограммировать его на выживание. Калеб называет меня удивительной сумасшедшей, шкатулкой с драгоценностью.
Фрагмент 7: 31 декабря 2101 (последняя запись)
> «Они (кто они? вопрос ИИ архивариуса) придут за моим ребенком. Ищите его… в СОХО… Ойген знает…»
С помощью «Логии» – искусственного интеллекта Стрелы-12 и искусственного интеллекта-архивариуса станции Болтун восстановил всё, что произошло по этим обрывкам описаний и воспоминаний, записям в журнале, записям с камер и другим сохранившимся разрозненным данным. А искусственный интеллект заполнил недостающие фрагменты произошедшего.
В результате полного восстановления сложилась следующая картина:
Сегодня было отличное утро понедельника. Юка чинила «купол-дыхание» станции – огромный биоорганизм, преобразующий CO₂ и метан в воздух, пригодный для дыхания. Он, как большая прозрачная медуза, полностью покрывал станцию и держался на уровне облаков. Вид этой матово-белой шапки всегда казался ей шерстью большого белого мультяшного барашка. Этот симбиотический организм – Вентилус Прайм, гибрид грибницы, медузы и фотосинтезирующего кристалла. Его мембрана, полупрозрачная и упругая, была пронизана жилами, пульсирующими фиолетовым светом.
Днём купол поглощал CO₂ и метан, ночью – излучал излишки энергии в виде мягкого свечения, превращая станцию в гигантский ночник. Если прикоснуться к нему, ощущалась лёгкая вибрация, словно он мурлыкал. Старожилы Иврила, к которым себя относила и Юка, верили, что Вентилус – дух планеты, и что его дыхание синхронизировано с ритмом спиральных лесов.
Её жизнь здесь, на Ивриле, очень сильно отличалась от земной, в первую очередь, из-за значительного различия в визуальном восприятии окружающего её пространства, что для неё, с её нестандартным мышлением, было постоянным стрессом. Ей пришлось долго адаптироваться к различиям между земной реальностью и миром Иврила. Юка знала, что само название «Иврил» на одном из наречий местной галактики означало «Место, где земля дышит с небом». И для неё это была не метафора.
Планета была окутана биолюминесцентной атмосферой, которая меняла оттенки в зависимости от времени суток. Если утром небо могло быть серебристо-жемчужным, к полудню оно менялось на аквамариновое37, а на закате вспыхивало градиентом от пурпурного до индиго38. Воздух был насыщен лёгкими кристаллическими частицами, которые мерцали, как микроскопические алмазы, создавая эффект вечного сияния. Дожди здесь не водяные – это ливни энергии: когда облака перенасыщаются, они создают искрящиеся потоки, похожие на северное сияние, питающие и почву, и леса.
Различие и непохожесть были буквально во всем. Вертикальные спиральные леса деревьев Спираис-Велис, в которые встраивались дома сотрудников станции, росли, закручиваясь в вертикальные барражирующие спирали, словно гигантские ДНК-цепочки. Их стволы были почти прозрачны, внутри были видны переливы соков: от изумрудного у корней до золотистого на верхушках. Листья этих деревьев, веерообразные пластины, испещрённые биолюминесцентными узорами, реагировали на прикосновение: если провести рукой, узоры оживают, складываясь в угловатые геометрические символы – словно листья этим предупреждают: «не ешь меня».
В воздухе летала мелкая местная живность, среди них вкраплениями в общую живую симфонию встречались дроны станции в форме колибри (колиброиды). Их крылья – маленькие солнечные панели – давали им энергию, а их клювы-сканеры собирали данные о качестве воздуха. Эти механизмы были замаскированы под местную фауну – мколибри-призраков – такая летающая суета, так назвали ее аборигены. Их прозрачные тельца со светящимися глазами вились вокруг станции, словно проверяли работу колонистов.
На деревьях попадались желеобразные существа – слизневики-симбиоты: они скользили по стволам Спираис и чистили кору от паразитов, а в обмен питались статическим электричеством от деревьев. Если справиться со своей брезгливостью и погладить их, выделялась слизь – фермент, заживляющий раны.
В верхних слоях купола, как киты в океане, плавали сгустки энергии. Они создавали низкие вибрации, от которых дрожали стёкла.
Дома колонистов также сильно отличались от земных. Стены из уплотнённой коры, выращенной через нанобиотехнологии. Окна – естественные пустоты в стволах, затянутые прозрачной плёнкой, похожей на крылья стрекозы. Насколько возможно, Юка пыталась привести в привычный для себя вид личное пространство внутри её дома – там, где она жила, чтобы хотя бы это напоминало ей её земную квартиру.
Непривычной была еще разница в силе тяжести. Сила притяжения в 0.18g – легче более чем в пять раз по сравнению с земной – меняла все движения и передвижения по поверхности. Правда, колонисты часто пользовались этой шикарной возможностью для релакса – и летали, словно птицы, безо всяких технических штучек, только за счет собственной силы мышц и композитных крыльев. А для повседневных перемещений обычно использовали гравиборды39, это было удобней – руки были свободны для работы.