Невысоклики. Грозовой фронт

Что ж, таковы, в большинстве своем, невысоклики. Они не любят размышлять о вечности и, тем более, не понимают, почему природные катаклизмы должны каким-то образом влиять на распорядок дня. Для невысоклика то, что не на слуху и вне поля зрения, просто-напросто перестает существовать. Этот народец может часами обсуждать пустяки, на которые люди, например, не обратили бы внимания вовсе. Но это совсем не мешает им планировать свою жизнь, выделяя главное из общего – все само собой сделает за них великолепная интуиция.

Тщательно объедая крылышки жареных куропаток и запивая их элем, Гуго слышал, как мастеровые за соседним столом трепались почем зря о том, как стражники, якобы, поймали одного из лазутчиков. Но шпион вдруг обернулся филином и, жутко ухая, скрылся за завесой ливня в наступающей темноте.

Гном криво усмехнулся в поднесенную ко рту кружку и скосил черный глаз на говорящих. Уж он-то точно знал, что ни о каких вражеских оборотнях здесь и речи не было. Гуго единственный, кто в момент грандиозного Оллиного чиха стоял лицом к залу. Краем глаза он успел заметить в оконце над балконом перепуганную физиономию невысоклика. Но посланник недаром слыл опытным царедворцем. "Этот мальчишка может мне когда-нибудь понадобиться", – подумал он, и не стал никому ничего говорить.

После событий в магистрате Хойбилон напоминал взбудораженный улей. Народ так и сяк перевирал смысл гномьего послания и перемывал косточки "зловещим шпионам".

В ходе расследования, устроенного по горячим следам, следы и впрямь были обнаружены. Вернее, след – четкий отпечаток явно невысокликовской ступни, находившийся в посудине со смолой, оставшейся после ремонта крыши. Общественность негодовала – оказывается, по крайней мере, один из "шпионов" был невысокликом. А это было уже слишком. Теперь каждый мог подозревать каждого, хотя никто толком не знал в чем.

***

Как известно, мохнатые ножки невысокликов совсем не предназначены для того, чтобы их пачкали смолой. Пит Репейник вот уже без малого два часа пытался придать своей правой конечности пристойный вид. Но слипшиеся клочки шерсти никак не отмывались и не вычесывались – их приходилось выстригать. В конце концов, растительность ниже лодыжки сильно поредела, и вид у Пита стал совсем ни к черту.

Невысоклики не носят обуви, и в ближайшее время Репейнику грозила перспектива передвижения по округе только с наступлением сумерек.

– Кое-кому теперь придется немного поскучать, – мрачно пошутил Олли, подметая пол на веранде.

Пит был в ужасе. Ему становилось физически плохо, когда он представлял, что пару недель просидит взаперти. Но делать нечего: нужно было придумывать причину столь продолжительного отсутствия в Хойбилоне.

И впрямь, не прошло и двух дней, как все кто ни попадя, стали интересоваться у Олли, куда пропал его дружок Репейник. «Так всегда бывает: вроде отмахиваются от невысоклика каждодневно, а как денется он куда, так сразу замечают нехватку. Как будто отсутствующий утащил с собой часть воздуха, которым дышат остальные», – размышлял юный Виндибур.

На вопросы любопытных обывателей Олли отвечал, что Пит отправился за реку, на ферму к своему двоюродному деду, которого вдруг, совершенно некстати, разбил паралич. На что все вопрошающие почти как один качали головой, жалея старика-фермера, на которого свалилось сразу два несчастья.

***

Тем временем события в Хойбилоне разворачивались стремительно. Дождь не переставал. Вспухший Дидуин, поглотив окрестные луга, уже подбирался к первым жилищам невысокликов. Испуганные обитатели собирали пожитки и перекочевывали к родственникам и знакомым, опасаясь в очередное утро проснуться под водой.

Однако Олли все это не особенно тревожило. Как и каждый подросток, он больше витал в облаках, нежели думал о будущем.

Вечером, плотно занавесив шторы, они с Питом коротали время за игрой в лото. Репейник квартировал у Олли. Жилец умирал со скуки и поэтому не отходил далеко от кладовки с припасами. Припасы таяли на глазах, а Питти прибавлял в весе. Но хозяин все равно был рад гостю, тем более, что предчувствие надвигающихся перемен становилось все сильнее.

В саду хлопнула калитка, и чьи-то хлюпающие шаги замерли у крыльца. Раздался настойчивый стук в дверь. Репейник опрометью кинулся в дальнюю комнату. Удивленный Олли поднялся с дивана и, выйдя на середину веранды, попытался грозным голосом оторванного от важных дел хозяина спросить: "Кто там?" Но из горла выскочило предательски жалкое "Ктой-то?" Ответа не последовало, и невысоклик осторожно приоткрыл входную дверь.

На пороге стоял старый Брю. Скинув мокрую накидку, паромщик внимательно посмотрел на Олли и сказал:

– Здорово, парень! Да съедят меня рыбы, если и я не удивлен своим визитом сюда.

И добавил:

– Может, чайком погреемся, расплескай его минога, а то что-то зябко?

Когда невысоклику предлагают попить чайку, в его душе сразу селится доверие к собеседнику. А тут и вовсе старый знакомый, можно сказать, спаситель, зашел на огонек.

– Как же, как же, конечно! – Захлопотал Олли, вызвав у схоронившегося Пита острый приступ зависти.

Старый Брю давно свыкся с ролью местной достопримечательности – что-то вроде шпиля на магистрате. Он так давно работал паромщиком, что уже и сам считал себя старым морским волком, вызывая у окрестной мелюзги почтительный восторг своими солеными словечками, непонятно откуда бравшимися у почтенного невысоклика. Но эти его «морские странности» притягивали к нему молодежь еще сильнее.

Усевшись за столом в гостиной и для начала опрокинув стаканчик настойки, по случаю обнаруженной хозяином, паромщик Брю приступил к делу.

– Ты ведь знаешь, что я знавал твоего прадеда Дюка, – щурясь от удовольствия, сказал он. – Хоть и зануда был старый учитель, ущипни его краб, но драл нас, бездельников, отменно. Не в пример нынешним педагогам. Да разве чья задница отличит нынче ивовый прут от орехового? Я тогда у него в первых учениках ходил, особенно по географии, едят ее рыбы. Мы и домой к нему с ребятами захаживали. Вот аккурат в этой комнате и стоял его шкаф с книгами и всякой другой всячиной.

Чего только там не было! Манускрипты какие-то, минералы, старинные вещи и карты. О, карты были его страстью! Он собирал все это: покупал у заезжих купцов, выменивал у почтенных сограждан. Да и то сказать: никому кроме него это добро и не требовалось! Он был не таким, как все, и поговаривали, что когда-то давным-давно в его роду были герои и путешественники. Будто бы они уплывали за море, а затем возвращались назад. Но я не любил слушать то, что ворчат старики. Я частенько навещал учителя, и так мне нравилось карты рассматривать, что я, засохни мои жабры, упер у него одну. Он, естественно, хватился. И так расстроился, что аж похудел за неделю вполовину. Мне стало стыдно, и я пошел сдаваться. Учитель, вместо того чтобы выпороть меня как последнего хариуса, усадил за стол – вот за этот самый, и объяснил, какая интересная вещь попала мне в руки.

– А что было на карте? – не вытерпел Олли.

– Побережье от залива до впадения Дидуина в океан, включая Расшир.

– Что же тут особенного?

– Ничего, тысяча морских блох, кроме того, что эта была лишь половина карты, а вода занимала на ней не меньше двух третей.

– Так это же…, – задохнулся подросток, – так это значит, что за морем есть еще ЗЕМЛЯ?

– Я всегда говорил, что Олли Виндибур не дурачок, морской еж мне в пятку! – одобрительно крякнул Брю.

– А где же вторая половина карты?

– Вот то-то и оно. Твой прадед так никогда этого и не узнал. Когда он помер, вдова все его коллекции отдала в нашу школу, а карту и еще кое-что – мне. Вроде как покойник сам того пожелал. Кстати, вот она.

И старый Брю вынул из-за пазухи закопченный временем кусок пергамента.

Олли бережно взял свиток и, развернув его, стал разглядывать древний чертеж. Это была явно морская карта. В незапамятные времена рука отважного морехода вывела на ней знакомые с детства очертания береговой линии, гор, рек и непонятные знаки вместе с изображениями нескольких созвездий.

Паромщик, прихлебывая наливку, внимательно наблюдал за тем, как Олли рассматривал карту. Глаза Брю то грустнели, то вдруг в них зажигались веселые искорки. Нет, не зря судьба вновь и вновь сталкивала его с этим странноватым пареньком, в котором он узнавал самого себя. Все складывалось один к одному. И странное завещание его предка-учителя, и неоднократные спасения молодого невысоклика, и, наконец, грозящий землям Коалиции потоп.

Собственно, буйство стихии и подтолкнуло старика к этому визиту, всколыхнув в его памяти почти забытое.

– Говорил ли я тебе, – стряхнув задумчивость, продолжал старый Брю, – что мне досталось еще кое-что от прадедушки Дюка?

– Говорили.

– Да… Вот память, убей меня гром! Кстати, почему бы тебе ни пригласить за стол чересчур застенчивого молодого невысоклика, истошно сопящего в соседней комнате? Эй, Питти, протухни твоя селедка, с каких пор ты стал так стесняться паромщиков?

В спальне что-то брякнулось, и в проеме показалась пунцовая физиономия Репейника.

– Я это… Ну, того…, – замямлил он.

– Ха-ха, еще бы! – хохотнул Брю, посмотрев на отвисшую челюсть Олли. – А что у Пита с ногой? Он часом не заболел? Я ведь сразу сообразил, что без вас в магистрате не обошлось. Эх вы, "шпионы-оборотни"!

Паромщик с удовольствием глотнул, и уже серьезно добавил:

– Ну, может быть, и лучше, что Питти здесь, медуза ему под мышку. Теперь в такие времена без дружеской поддержки тебе не обойтись.

Не успел озадаченный Олли поинтересоваться, почему же именно ему понадобится помощь и чем Репейник заслужил столь суровую кару, как старый Брю поставил на стол небольшую статуэтку.

– Вот, – сказал он, – это и есть то самое "кое-что".

Статуэтка изображала необычного воина. Черты его лица были слишком суровы для невысоклика. Могучее телосложение напоминало скорее человеческое. Фигурка, отлитая из неизвестного темного сплава, внутри была вроде как полая, а в области темени имела небольшое отверстие.