Сборник фантастических рассказов

Она уплывала на очередной прием, а Гера снова оставался один. Вскоре он начал разговаривать и с другими предметами. Особенно часто он беседовал с двумя: первым был уже упомянутый Кнехт. Вторым оказался буй, к которому была пришвартована баржа. Буй звали Банкой. Да, в этом было некоторое противоречие родов, примерно как в слове «человек», примененном к женскому имени; но, видимо, настолько же естественным это было и в данном случае. В первый же момент Гера смешался.

Он сидел на борту, поглядывая на уплывающую Русалку и раздумывая, что бы поделать. Вдруг где-то в море, недалеко от баржи, он услышал бормотание: «…но, поскольку исповедовать чистый дарвинизм – это малореально, существуют великолепные разновидности мистического атеизма, такие как дзен, Дао, друиды и еще много всяких эстетских философских культов, дающие инструментарий познания жизни…»

Гера напрягся. За время жизни на судне он приучился разговаривать даже с пробкой от бутылки; однако все предметы его общения были на судне. Вне его – была только одна Русалка. Он все же прислушался и через некоторое время определил источник голоса – разговаривал поплавок (Гера был не силен в морских терминах), к которому была прикреплена баржа. Он был довольно большого размера, выкрашенный в яркие красно-белые полосы. Ко дну залива он был, видимо, прикреплен якорем.

– Ты кто? – с тех пор, как Гера научился разговаривать с предметами, он усвоил и определенную манеру ведения речи: с ними нужно было быть предельно конкретными и не растекаться по паркету. Субординация и соблюдение этикета волновали их постольку, поскольку. Однажды Гера пытался поспорить со сливной ручкой унитаза на тему «кто среди них главней – ручка или унитаз» – но безрезультатно. На все его резоны о том, что ручка – это часть конструкции в бачке унитаза, поступали возражения вроде: «это унитаз – приложение к ручке; ее незначительная часть, которой ручка время от времени позволяет слить из себя воду». Каждый предмет считал себя на барже самым главным. Если не находилось аргументации, считалось, что это так «по определению».

– Я – Банка! – неожиданно громко и напористо ответил буек.

– Так ты тоже говорящая? Ммм… – Гера несколько терялся в определениях. – Ммм… Говорящая банка? А меня зовут Гера.

– Сам ты говорящая Гера! – Внезапно обиделся предмет. – Я мужчина! – Последнее прозвучало нелепо. "Говорящая мужчина Банка" – подумал Гера, но от комментариев воздержался, ожидая дальнейшего развития событий. Ссориться с поплавком в его планы не входило.

– Я предмет мужского рода, имею в виду. – Продолжал предмет. – А Банка, – это морской термин.

– Ну, извини, – Гера был настроен миролюбиво. Он таки недопонял, как предмет мужского рода может иметь женское название, но решил не вдаваться в детали.

– А Вы, я слышал, склоняетесь к даосизму? – он перевел разговор в более мирное русло.

– Даосизм вещь замечательная, – бурно прореагировал Банка. – Гениальная штука, но если мерить его неким градусником, то он чуть холоднее Дзена. Дзен невероятно витиеват, он предлагает тысячу ходов и вариантов осмысления этого мира, и только. Даосизм холоднее, ибо многозначителен!

– Поди ты! – уважительно прореагировал Гера. Он не понял из сказанного ничего, но Банку сильно зауважал. Тот тем временем продолжил:

– Дело в том, что если в дзеновских книгах мы имеем дело именно с текстами, которые все, в той или иной мере являются обучающими, то в «Дао дэ дзине», основном серьезном памятнике даосизма, как совершенно справедливо отмечают исследователи, мы сталкиваемся с некими каббалистическими древнекитайскими наборами…

– Вот те на! – снова поразился Гера. – С китайскими?

– С китайскими. Вот Вы, читали «Дао дэ дзин»?

– Читал. – Зачем-то соврал Гера.

– И какие вы испытали чувства? – кажется, Банка прицепился всерьез.

– Ну, интересно, типа… – Гера не очень понимал, куда врать дальше.

– Ответ неверный. – Банка обернулся вокруг своей оси. – Вы должны были испытать абсолютное отчаяние от качества своих мозгов. Вы были должны понять ущербность своего ай-кью!

– Чо? Какую ущербность? Нет у меня никакого ай-кью…

– Вот именно! – оживился Банка. – Так Вы все-таки поняли!? И правы, пусть даже так! Жестоко и самокритично: понять, что его вообще нет! Но если вы меня спросите, то я ничего не имею против христианства. – Банка благодушно бултыхнулся под проходящей волной. – Пусть живет и развивается.

– Пусть, – согласился Гера, который хоть и не верил ни во что, но не верить в родное христианство было ему как-то морально легче, чем в чужой, настораживающе далекий даосизм. – Я согласен, – подытожил он.

В общем, Банка оказался хотя и слегка занудным, но в целом весьма интересным собеседником, и они проводили много времени, обсуждая разные аспекты бытия. Гера многому от него научился и даже на следующий день, бывало, вворачивал иногда Русалке про дзен или даосизм. Чем ввергал ее в легкое смущение – видимо, она знало об этом побольше.

***

Однако время шло, и чем дальше, тем больше хотелось Гере глотка свободы. Он не то чтобы скучал по утерянному. Но он начал тяготиться невозможностью выбора, каким-то постоянным заточением среди одних и тех же предметов, пусть и живых. Он страстно желал хотя бы на миг выбраться в свой прежний мир.

Гера несколько раз пытался заговорить о такой возможности с Русалкой. Он хитрил: не говорил, что ему здесь надоело. Он надеялся выйти наружу хотя бы временно, посмотреть, что к чему, а уж затем составлять план бегства.

Он чувствовал благодарность к ней: ведь она почти спасла ему жизнь. Но что ж с того, что он захотел снова пожить своей прежней жизнью, снова испытать ее беды и радости? И, кто знает, может быть …

Русалка в ответ отмалчивалась и как-то сразу грустнела. Она смотрела на Геру с каким-то сожалением, словно понимала о нем что-то большее – то, чего он и сам о себе не знал. Такой ее взгляд он не любил и переводил разговор на другое. Сомнение, однако, копилось в его душе.

***

Мысль о бегстве пришла Гере в голову после разговора со Шваброй. Та была хитрая бестия – интриганка и подковерница. Ведро, с которым она проводила большую часть рабочего времени, не разговаривало с ней уже давно. Более того, тот период, который оно с ней еще общалось, травмировал его настолько, что теперь оно вообще отказывалось идти на контакт с кем-либо, кроме Русалки. Но, поскольку та была в море, а Ведро на барже, то голоса Ведра не могли вспомнить даже старожилы. Доходило до того, что его уже даже не считали за одушевленный предмет; по крайней мере, Гера, на чье время не пришлось не единого слова Ведра, так думал. Швабра же, коварно использовав Ведро и вампирически высосав из него всю жизненную силу, продолжала процветать. Она плела интриги даже сама с собой: будучи лишена контактов с окружающими предметами из-за своей чрезмерной, какой-то многослойно-эклектической разговорчивости, сумела приспособиться вполне. Она сама на себя себе же самой и жаловалась; принимая жалобы, она себя же мариновала в своей же приемной, где она же сама стояла, с ночи занимая очередь к себе и ругая себя на чем свет стоит. В общем, в изобретательности ей было не отказать, и она развлекала себя по полной, невзирая на то, что сама же была этим жутко недовольна и писала на себя во все инстанции жалобы, которые сама же приходила проверять и себя же за это наказывала.

Так вот, однажды, притуляясь к камбузу и тихо постанывая (обычный способ Швабры изображать, что она поработала и устала, хотя работа была еще только впереди), она, вдруг увидев проходящего мимо Геру, завела интересное:

– Ты, Герончик, у нас как, не задержишься?

Гера невольно остановился. Мысли о побеге уже давно терзали его. Любовь к Русалке поостыла, и однообразные будни сидения на барже начинали надоедать.

– А что? – он попытался изобразить безразличие.

– Да выглядишь ты у нас как-то нежизнерадостно, ходишь по палубе совсем смурной, с вещами, смотрю, почти разговаривать перестал. Домой, поди, хочется? – она лукаво сощурилась и даже, кажется, подмигнула Гере.

– Хочется. – Внезапно для самого себя выпалил он. «Что ж, в конце концов, пусть она Швабра, так хоть есть с кем сокровенным поделиться…»

– Мне не то чтобы сбежать, а так, для блезиру, понять, зря я тут или как? – Гера разоткровенничался.– Да я, может, сразу вернусь! Как-то не решил я, что ли, окончательно, когда согласился…

Швабра смотрела на него доброжелательно. Ей давно не приходилось ни с кем общаться, а уж тем более с Герой – никогда.

– Я те, вот что, мил человек, скажу. – Было не до конца понятно, играет Швабра, или действительно хочет ему помочь. Однако то, что она рассказала дальше, насторожило Геру всерьез.

– Она, когда тебя к себе взяла, слово свое перед Царем Морским нарушила. Нельзя ей с человеком якшаться. Теперь заклятие на ней. Вечное. – Швабра пошамкала беззубым ртом. – И если она тебя отпустит, или ты сам уйдешь – смерть вам обоим лютая. Вот так. – Швабра нервно прошлась по палубе, подбирая, видимо автоматически, соринки на палубе.

Гера стоял, как вкопанный. Новость его поразила.

– Так что? Совсем нет выхода? – он стоял, не зная, что предпринять.

– Выход-то? – Швабра хитро посмотрела на Геру. Затем, то ли изобразила задумчивость, то ли задумалась по настоящему. Кто её разберет…

– Есть, говорят, выход. – Она жестко сверкнула на него сощуренными глазами. – Если ты ее предашь, то останется она жива. А ты назад вернешься. Туда, откуда попал сюда. В тот самый момент, когда вы встретились. – Швабра тонко захихикала решению и, видимо, очень довольная собственной изворотливостью, победоносно застыла у двери камбуза.

– Как? – с придыханием спросил Гера. – Предать? Русалку? Но как я могу? Хотя, если для общего блага… – он на минуту задумался. – Русалка спасется… Я назад…

– Ты точно назад! – Швабре, кажется, очень нравилась затея. – Тут и не сомневайся!

Гера задумался. Он слышал от Кнехта, что вещи не могут врать. Так, поинтриговать малость, сочинить для красочности – но… тут он вспомнил одну деталь. Кнехт говорил, что если вещь клянется, то в ее словах не может быть лжи. Он еще тогда добавил: «Даже для Швабры». Видимо, намекая на ее склочный и вредоносный для всех характер.

– Поклянись! – внезапно для себя самого выпалил Гера.

Швабра поморщилась: предложение то ли удивило ее, то ли покоробило – было не понять. Через некоторую паузу, однако, она сказала:

– Клянусь. Что если ты предашь Русалку, она останется жива, а ты вернешься в свой мир. В тот самый миг, откуда к нам попал. – И она гордо отвернулась от Геры в сторону, видимо, намекая, что разговор окончен.