Иллюзия чистого листа

Я не ответил, только утвердительно кивнул головой в темноте. По-видимому, увидев мой безмолвный ответ, прозвучал следующий вопрос:

– А какая квартира, не подскажете?

Тут я разлепил губы и пробормотал:

– Тридцать три.

– Огромное вам спасибо! – ответ прозвучал с неподдельной благодарностью. – Вы очень мне помогли! Спасибо!

Было очень темно, но я как будто четко увидел сложившееся в гармошку улыбающееся лицо. Хотя на самом деле увидеть в такой тьме было ничего невозможно.

– Спасибо! – и тень в шляпе двинулась прочь к выходу. Слева от него цокала по паркету тень небольшого четвероногого существа.

Выйдя из спальни, они свернули в сторону входной двери в квартиру, и все стихло.

Ни жив ни мертв, я выдернул руку из-под одеяла, схватил веревку, включающую свет торшера, и дернул, но свет не зажегся. Я попытался встать, но силы от ужаса меня оставили. Тогда я закричал и открыл глаза. По настоящему. Это был кошмарный сон.

Я лежал в темноте, а сердце продолжало бешено колотиться. Я будто чувствовал, что здесь рядом со мной вот только что было движение, что воздух еще наэлектризован чужим недавним присутствием и даже улавливается посторонний запах.

Включив свет, я вскочил с кровати и быстро вышел в прихожую. Входная дверь, конечно, была в том же состоянии, в каком я ее оставил, когда запирал. Тогда я зашел в кухню и посмотрел на настенные часы. Они спокойно себе тикали и показывали два часа ночи. Было очень тихо, и звуки улицы не проникали сюда. После такого кошмара, который еще гудел у меня в голове и не давал успокоиться, было трудно уснуть. Даже свет не хотелось выключать, как будто с темнотой видение вернется. Я лежал под одеялом с включенным торшером и размышлял. К чему этот сон. Наверное, целый день на ногах, новое место, новые впечатления сказались на моем сновидении, в котором меня посетил тот человек с собакой, встретившийся мне возле дома. Их странное поведение. Про адрес спросили, а потом ушли. Хотя, с другой стороны, ну спросил человек меня про дом, уточнил и так очевидную вещь, которую, может, не заметил, и пошел по своим делам, чтобы потом сюда вернуться. А моя память его зацепила и причудливо воскресила во сне.

Успокоившись, я погасил свет и через некоторое время уснул.

III

Утром я проснулся около девяти часов. Встал, сделал зарядку, умылся и пошел завтракать. На сковороде по-быстрому пожарил яичницу с сырокопченой колбасой, в турке заварил кофе. Пока завтракал, решил, что сегодня изучу и проведу что-то вроде инвентаризации содержимого шкафов и прочей мебели квартиры. Лишнее выброшу, а то, что представляет ценность в дальнейшем использовании, оставлю. Допив кофе, я приступил к намеченному делу.

На обнаружение каких-то реальных ценностей я особо не рассчитывал, потому что помнил, как скромно и без излишеств жила бабушка.

Сначала, я изучил содержимое шкафов обеих комнат. Мощные створки открывались с тугим скрипом. В шкафу маленькой комнаты я не обнаружил ничего интересного. Там лежали стопки постельного белья, пара одеял и пара подушек. Постельного белья была так много, что можно было сделать вывод о проживании в квартире не одного человека, а по крайней мере пяти, или бабушка набрала белья про запас. Во второй части шкафа висели старые, но чистые халаты, несколько бабушкиных платьев, юбок и кофт.

В одном из отделов шкафа большой комнаты были старенькие пальтишки, зимняя шубка из неопознанного мною зверька, в другом отделе стопками лежали книги. На первый взгляд, это были только художественные книги. На стопке книг стоял старинный глобус с бронзовым горизонтальным обручем посредине. А за глобусом у стены стояло что-то вроде средних размеров картины, накрытой темным покрывалом. Я достал картину, ощутив ее немалую тяжесть, положил на пол и снял покрывало.

Под материей оказалась не картина, а зеркало овальной формы, по контуру обрамленное позолоченной окантовкой. Во всяком случае, она имела золотистый цвет. По виду зеркало было очень старым. Я перевернул его с целью обнаружить что-нибудь интересное с обратной стороны. Но там не было ни надписей, ни этикеток, в общем, того, что проливало бы свет на время и место изготовления зеркала. Но мне показалось, что это дорогое изделие, за которое в случае продажи можно выручить неплохие деньги. Не то, чтобы я обязательно собирался его продавать, но просто отметил это обстоятельство про себя.

Мне показалось странным, что зеркало лежало в шкафу, ведь в ванной зеркала не было, а над раковиной из круглой пробки торчала крупная шляпка гвоздя, на котором явно когда-то что-то висело, и скорее всего это было именно зеркало. Тем более стиль оформления ванной комнаты очень подходил зеркалу, обнаруженному мною в шкафу. И я решил, что повешу его там, где ему самое подходящее место.

Я тщательно протер зеркальную поверхность и окантовку, отнес зеркало в ванную и повесил на гвоздь. Оно смотрелось так, будто здесь оно и должно висеть.

Вернувшись в комнату, я еще раз окинул взглядом распахнутый шкаф, но больше не обнаружил там ничего интересного.

Затем я перешел к письменному столу, стоявшему возле окна, из которого открывался вид на Моховую. За окном текла повседневная жизнь.

Стол представлял собой массивное тяжеловесное сооружение, стоящее на двух мощных тумбах, держащих толстую толщиной в пять сантиметров прямоугольную поверхность, покрытую зеленым сукном. На столе стояла старая, но не старинная настольная лампа, включающаяся шнурком, свисающим из-под стеклянного пузатого бело-мутного плафона. Поверхность стола смотрелась идеально чистой, будто ее недавно убирали. Даже пыль не видна. Вообще казалось, что стол этот сразу после покупки новым принесли в квартиру, поставили на это место, и с тех пор он недвижимо стоит здесь уже сотню лет.

Я подошел к тумбам и выдвинул поочередно ящики сначала одной, потом другой. Внутри лежали письменные принадлежности времен Хрущева. Много перьевых ручек, пара чернильниц, шариковые ручки, линейки, карандаши, стиральные резинки, скрепки. Пачка старых пожелтевших конвертов с письмами, аккуратно перетянутых шпагатом, с неизвестных адресов. Также в столе я нашел очень старые, дореволюционные фотографии, затертые от времени и многочисленных просмотров.

Я взял их и сел в кресло-качалку, стоявшую под пледом в углу у окна. Покачиваясь, начал смотреть. Я вообще очень люблю смотреть старые фотографии. Причем чем старше, тем лучше. Они действуют на меня магнетически. Мне в этих затертых изображениях все интересно. И предметы, и пейзажи, но больше всего люди, их лица, мимика, позы. Меня все это настолько завораживает, что я могу очень долго сидеть и рассматривать, каждую деталь. Другой человек посмотрел бы да положил. Но мой интерес не угасает так быстро. Я могу возвращаться уже к просмотренным фото, чтобы еще раз взглянуть, понять тот миг, когда сделан снимок, определить по лицам, какое у людей в то мгновение настроение. Вот я смотрю на фотографию, на которой изображена группка детей возле каменной стелы. На обороте снимка читаю – тысяча девятьсот тринадцатый год. Стела побелена и окружена крупными металлическим черными цепями. Между стелой и фотографом размещаются дети – девять мальчиков и четыре девочки. Четыре мальчика одеты как матросики, в белых брючках, таких же курточках, в разрезе которых торчат тельняшки, на шее матросские синие платки-галстучки с узелками. Так модно было одевать мальчиков в те времена. Кто-то из ребят смеется, кто-то хмурится от яркого света дня. На переднем плане на ступеньке сидит девочка лет девяти. Вид у нее немного сердитый, смотрит в сторону, упрямо подперев кулачком подбородок, как будто ее обидели или рассердили. С той поры прошло больше ста лет. Никого из них давно нет в живых. Они все выросли, прожили наверняка непростую жизнь, состарились и ушли из этого мира. А фотография навсегда оставила их детьми, на этом снимке. Всегда просмотр таких фото вызывает у меня грусть. Что-то похожее я испытываю возле поросших мхом могил. Жизнь, которая была, а затем прошла, остались только фото и могильные плиты. Но на тех снимках все еще живет, все еще впереди.

Больше ничего интересного в столе не было, и ценного тоже. Все, что достал из ящиков, я положил обратно в том же порядке.

Незаметно подошло время обеда, и я пошел на кухню. Долго возиться с приготовлением пищи не хотелось, поэтому я вскипятил в кастрюле воду, посолил и бросил в нее пельмени, одновременно поставил на огонь чайник.

Пообедав, я решил прогуляться, развеять голову. Выглянув через окно на улицу, увидел, что люди идут, зябко вжав голову в плечи, невольно демонстрируя, как им холодно. Поэтому я оделся потеплее, на голову нахлобучил теплую круглую темно-синюю шапку с надписью на английском языке – «спорт навсегда». Эта шапка у меня была не новая и осталась с каких-то соревнований по лыжам. На тех соревнованиях всем участникам давали такие. Она была хорошего качества, и вот уже несколько лет в холодные зимы согревала мою голову.

Выйдя на Моховую, я сразу понял, почему жались в одежду люди. Со вчерашнего дня очень похолодало, выпал и небольшим слоем лежал снег. Температура воздуха ушла в глубокий минус. К тому же в просеки улиц дул сильный по-холодному колючий ветер, от которого хотелось не гулять, а зайти в первый же попавшийся магазин или кафе, чтобы не шастать на свежем воздухе, а погреться в хорошо отапливаемом помещении. Но я не стал малодушничать, а, втянув голову в плечи, дошел по Моховой до улицы Чайковского, повернул налево и через некоторое время вышел на берег реки Фонтанки. Здесь я встал перед выбором – свернуть направо и дойти до Невы или повернуть налево и двинуться в сторону Невского проспекта. Но размышлял я недолго, потому что со стороны Невы порывисто подул ветер, и мысль взглянуть на главную реку города отпала. Повернувшись спиной к ветру, я не спеша пошел вдоль Фонтанки. Холод мешал наслаждаться прогулкой, но спиной к ветру брести было все же лучше, и я даже умудрялся наслаждаться архитектурными изысками зданий одного из самых красивых городов мира.

От взгляда на воду могло стать еще холоднее, но взор мой невольно опустился на водную поверхность, и тут я к своему удивлению увидел, что вода успела со вчерашнего дня за такое короткое время покрыться тонким слоем льда. Лед был открытым и темным, но кое-где ветер перемещал снежную крупу. Вид ее походил на то, будто кто-то пригоршней веерно рассыпал ее по ровной глади льда, покрытой белой сеткой трещинок.

Глядя на эту темную ледяную поверхность, я вспомнил случай из детства, когда мы с одноклассниками в четвертом или пятом классе пошли бродить в наш городской парк. Это было в Прейли, маленьком латвийском городке, в котором я вырос. Парк располагался в непосредственной близости от школы. Одного урока у нас не было, и мы решили не болтаться по школьным коридорам, а пойти побродить по парку.

Прейльский парк старый и очень красивый. В девятнадцатом веке его обустроил немецкий барон Борх. На его территории находится большой дом в неоготическом стиле, стилизованный под средневековый замок, каменная конюшня, дом слуг, семейная каплица или усыпальница для баронского рода. Через весь парк проходит местная речка Прейльупе, искусственно разветвленная в водную систему с островками, полуостровами, заливами, мостиками. Войти в парковую зону можно было через любые из трех ворот, открывающих подходы с разных сторон парка. В главные ворота парка упирается бульвар Яна Райниса, являющийся как бы уличным отрезком между воротами парка и Прейльским католическим костелом.

Тогда и сейчас парк был отличным местом отдыха, такой лесопарковой зоной, где одному или в компании можно побыть в красивом, уютном, хорошо обустроенном, но в то же время похожем на лес, месте. Этот участок как бы выхватили у чащи и обустроили, оставив смешанный лес и речку главными составляющими парка. А все остальное, постройки и прочие рукотворные воплощения человеческой художественной мысли, органично вписалось в созданную среду. Бесчисленное количество дорожек и тропинок делают пребывание в парке разнообразным. Я очень люблю наш парк и считаю его одним из самых лучших парковых мест. Во всяком случае, из тех, которые мне приходилось видеть. И, когда я бываю в Прейли, посещение парка является обязательным мероприятием в моей гостевой программе.

Так вот, я с другими мальчишками моего класса, всего нас было человек шесть или семь, отправились погулять по парку. На дворе стоял январь или февраль. Было холодно и снежно. Вообще, мы нередко в свободное время ходили сюда, где в холодное время играли в снежки, а в теплое – просто бродили и дурачились. Тогда как раз был подобный случай, когда мы просто не знали, чем заняться. Поэтому долго не думали. Куда идти? – а давайте в парк.

Вся парковая зона испещрена речными рукавами, наполненными медленно текущей, а кое-где стоящей водой цвета крепкого чая. Зимой в морозное время речка, конечно, одевала ледяной наряд и была либо просто подо льдом, либо подо льдом со снегом. В тот день лед был открытым, снега на нем не было вообще. Почти как сейчас на Фонтанке, когда я брожу вдоль этой питерской реки, берега которой одеты в гранит.

Сначала, мы просто носились по парку, смеялись, бросались снежками, фехтовали выломанными в кустах прутьями, толкались, ставили незаметно подножки, в общем, валяли дурака. Так мы прошли мимо полуразрушенной баронской конюшни, на которой висела табличка «охраняется государством», мимо мрачно торчащей из-под земли припорошенной снегом краснокирпичной кладки подвала, оставшегося от прежнего более старого барского дома. Дом был деревянный и очень давно сгорел, а кирпичный подвал остался. Внутри подвала валялись кирпичи, камни и высохшая листва. Потом мы миновали баронский дом-замок, угрюмо стоявший посреди серых деревьев, пустыми окнами-глазницами и провалами дверей глядящий на проходящих мимо людей. В конце семидесятых годов прошлого века там располагалась школа, и тогда замок сгорел из-за нерадивости уборщицы, неуследившей за растопкой печи. Она неудачно затопила печь и ушла проводить уборку помещений здания. Замок внутри полностью выгорел, в последующие годы почему-то не ремонтировался и представлял собой неприятное и даже зловещее зрелище, особенно в вечернее и ночное время.

Далее мы прошли небольшой искусственный речной канал, по тропинке углубились в парк, а потом двинулись между деревьев вдоль извилистого берега речного водоема. В центре одного из участков речной парковой системы высился островок, к которому вел деревянный мостик. На самом островке находилась круглая деревянная площадка, используемая как смотровая, а в прежние времена как танцевальная.

Но мы на островок в этот раз не пошли, а встали на противоположном берегу. Какое-то время мы стояли, обдумывая, что дальше делать, но потом кто-то сказал, что нам пора возвращаться в школу. И тут, не помню у кого, родилась идея не идти обратно в обход водоема, а пересечь его по льду напрямик, сократив тем самым расстояние до школы.

Некоторое время среди нас царило сомнение, стоит ли пробовать лед на прочность, и мы с опаской смотрели на открытую и свободную от снега ледовую поверхность. Сразу было видно, что лед недостаточно толстый, под ним виднелась темная вода. Я думал, что эту идею никто не одобрит, и мы пойдем в обход. Но, к моему удивлению, большинство согласилось, и, не долго думая, первый из нас понесся по льду к противоположному берегу, расположенному примерно в семидесяти – восьмидесяти метрах. Это был Сергей, и мне показалось, что лед пошел волнами под его весом. Он все время хрустел, пока Сергей бежал к другому берегу. Добравшись до заснеженной земли, самый храбрый из нас парень развернулся, громко выдохнул и развеселился.

– Давайте сюда. Все нормально, – заорал он нам, прыгая на месте.

Мы еще немного посомневались. Некоторые из нас откровенно трусили, ведь все видели, как прогибался и хрустел лед. Но через мгновение уже побежал Валера. Он несся как угорелый, а за ним явственно бежала белая трещина. Достигнув цели, он тоже крикнул нам:

– Бегите так же, по одному. Лед выдержит.

Так, по одиночке ребята стали перебегать. И с каждым разом трещина становилась явственней. Вокруг не было ни души, кроме нас. И я подумал, а что произойдет, если кто-нибудь провалится. Глубина в середине была около двух – двух с половиной метров. Не очень глубоко, но достаточно, чтобы даже взрослый человек мог утонуть, ведь выбраться на такой тонкий лед обратно представлялось почти невозможным. На нашем берегу остались только я и Вадим. Мы оба понимали, что бежать последними очень опасно. Под тяжестью перебежавших ребят образовавшаяся трещина выглядела пугающе.

– Ну что, трусы, чего стоите? – закричал с другого берега Серега.

Все перебежавшие засмеялись. Лед они миновали, рисковать больше им не надо было, страх прошел, и теперь веселились.

Но мы бежать не торопились, напряженно вглядываясь в ледовую поверхность, выискивая в ней ответ, можно бежать или нет, насколько опасно.

Я не успел уловить момент, когда Вадим решился и бросился со всех ног на другую сторону реки, где ребята махали руками и кричали – давай, давай.

Мне показалось, что хруст стоял неимоверный, а в трещину пролилась вода. Лед глубоко прогибался под весом Вадима, и я решил, что он не успеет добежать, даже отвернулся, чтобы не видеть этой ужасной картины, а исход определить по возгласам одноклассников. Через несколько секунд Вадим стоял на другом берегу среди ребят. Вид у него был крайне напуганный, и он не мог отдышаться от быстрого бега.

Я понял, что настала моя очередь и еще раз внимательно посмотрел на лед. Мне казалось, что он был настолько тонок, что его почти не было видно. Он угадывался только по трещинам, застывшем в нем мелким пузырькам и идеально гладкой поверхности, которой не могло быть у простой поверхности воды. Подо льдом на дне я видел застывшие в воде водоросли, уходящие вниз в глубину. Я представил себе, как бегу, лед трещит у меня под ногами, и на середине я проваливаюсь в ледяную воду и устремляюсь к водорослям на илистом дне, покрытом останками дохлых лягушек. Водоросли обволакивают меня, через толщу воды я вижу вверху застывший лед и пролом в нем, через который я очутился в воде. Даже через воду я слышу дикие крики своих одноклассников и понимаю, что никто из них не сможет мне помочь, они даже не смогут попытаться. Начнут звать взрослых на помощь, но вокруг никого нет. А когда они кого-то найдут, то будет поздно. Я буду лежать на дне старого водоема в мерзлой воде. А потом будут похороны, и весь класс будет грустно, уныло понурившись, стоять у вырытой могилы возле деревянного гроба. Вся эта чудовищная череда возможных событий вмиг пронеслась у меня в голове, страшные картинки молниеносно сменили друг друга. И я отчетливо для себя и бесповоротно понял, что нельзя этого делать, ни в коем случае нельзя бежать по льду. Страх сдержал меня, я развернулся и пошел в обход водоема от этого неприятного места.

Словно сквозь пелену я слышал, как ребята кричали: Олег трус. Но это было за пределами моего тогдашнего состояния. Я не пробежал по льду, но мое воображение сделало это за меня и ввело в такой шок, что я не заметил, как один дошел до школы. Там я и встретил одноклассников, тут же подвергших меня всяким дурацким шуткам и приколам. Потом они еще долго мне это вспоминали. Чувство досады за ситуацию у меня было, но все же я не жалел, что не ступил тогда на лед, и никому потом эту историю не рассказывал.