Главные люди опричнины: Дипломаты. Воеводы. Каратели. Вторая половина XVI в.

…зародышем истинно самодержавных начал;

…исторической случайностью.

Если кто-то из уважаемых читателей придерживается одного из перечисленных мною мнений, остается настоятельно посоветовать ему одно: закрыть книгу и не мучить себя процессом чтения.

Автор этих строк видит в опричнине военно-административную реформу, притом реформу не слишком обоснованную и в итоге неудавшуюся[3 - Эта концепция ближе всего к взглядам Виппера. С тем исключением, что Роберт Юрьевич относился к личности государя и воздвижению опричнины на порядок позитивнее, нежели автор этих строк.]. Она была вызвана общей сложностью военного управления в Московском государстве и, в частности, «спазмом» неудач на Ливонском театре военных действий. Опричнина представляла собой набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить систему управления[4 - В первую очередь управления вооруженными силами России.], сделать ее более мобильной, полностью и безоговорочно подконтрольной государю, а также обеспечить успешное продолжение войны. В частности, важной целью было создание крепкого «офицерского корпуса», независимого от самовластной и амбициозной верхушки служилой аристократии. Борьба с «изменами», как иллюзорными, так и реальными, была изначально второстепенным ее направлением. Только с началом карательных действий по «делу» И.П. Федорова она разрослась, приобретя гипертрофированные масштабы. Произошло это лишь через три года после учреждения опричной системы! Отменили же опричнину, поскольку боеспособность вооруженных сил России она не повысила, как задумывалось, а, напротив, понизила и привела к катастрофическим последствиям, в частности сожжению Москвы в 1571 году.

Теперь стоит обратиться к судьбе государя Ивана Васильевича. Ведь это его волей производилась реформа. Возможно, замысел ее изначально принадлежал не только ему, но и другим «отцам-основателям» опричнины. Например, боярину Басманову. Или, скажем, Василию Михайловичу Захарьину-Юрьеву. Или кому-то из рода князей Черкасских.

Но.

Если бы идея опричнины не была воспринята монархом как «своя», «родная», если бы он не предпринял активных действий по ее осуществлению, если бы он не проводил ее в жизнь мощными волевыми усилиями, ломая всякое сопротивление, то ей бы никогда не обрести плоть. Иван IV – первый и главный опричник. Его планы, его интересы при строительстве этой системы были приоритетными. Кроме того, власть государя являлась тогда основным источником законодательного творчества и политической практики. Державный правитель, возглавив опричнину, придал ей полную легитимность, хотя многие современники должны были видеть в ней какое-то небывалое, революционное действие.

Зачем ему – не государству Российскому, не русской цивилизации, не военно-служилому классу нашей страны, а лично государю Ивану Васильевичу – понадобилась эта реформа? Чего он хотел от нее?

Причины, толкнувшие царя на создание опричнины, делятся на три группы. Каждая из них может быть представлена как нить, нерасторжимо соединенная с двумя другими в подобие морского узла.

Первая из них связана с историей русской политической элиты: как она складывалась во второй половине XV – начале XVI века, сколь сложно была организована и в какие отношения вступала с московскими государями. В сущности, речь идет о том, как русские монархи и русская служилая знать делили между собою власть над страной. Аристократы не могли обходиться без законного государя, а их повелитель не умел обходиться без опоры на аристократию. Но поле для компромисса между этими двумя сторонами было одновременно и полем жесточайшей «позиционной» войны, которая велась за инструменты управления.

Вторая сложилась непосредственно перед введением опричнины – из результатов «первого раунда» Ливонской войны, из глухой борьбы Ивана Васильевича с мощными группировками княжат. Условия для большого политического кризиса складывались на протяжении десятилетий. Но лишь когда началось «обострение», когда настоящий болевой спазм пронзил верхний ярус русского общества, грянула опричная гроза, а вместе с нею – глобальная перестройка управленческих структур в Московском государстве.

Ну а третья кроется в психологических особенностях личности первого русского царя. На них слишком многое сваливали историки как XIX, так и XX столетий. То писали о каком-то абсолютном демонизме и бесконечном бессмысленном злодействе, то о необыкновенной мудрости и справедливости монарха… Иван Васильевич на протяжении своего весьма длинного правления неоднократно оказывался в ситуации, когда его действия – дурные ли, добрые ли – жестко определялись обстоятельствами. Так что не стоит всякий политический поворот выводить из характера этого человека. Однако он обладал колоссальной властью, и, конечно, его личность накладывала отпечаток на то, как эта власть осуществлялась.

Государственная территория России выросла из небольшого Московского княжества, будто хлебный колос из зернышка. С конца XIII века, когда на московском престоле оказался князь Даниил Александрович, здесь утвердилась самостоятельная династия. Она никогда не выпускала Москву из своих рук и никогда не покидала город ради иной, более богатой столицы. Потомки основателя династии, Даниловичи, постепенно «округляли» владения. Ко второй половине XIV столетия их княжество из незначительного удела превратилось в самое мощное государственное образование всей Северо-Восточной Руси. А во второй половине XV века оно росло взрывообразно. К концу правления Ивана III Великого (1462–1505) великому князю Московскому подчинялась территория в несколько раз больше, чем та, что была у него под контролем при восшествии на престол. Москва присоединила к родовым владениям Даниловичей земли, «тянувшие», как тогда говорили, к Ростову, Ярославлю, Бело-озеру, Твери, Переславлю-Залесскому и т. п. На протяжении двух победоносных войн с Великим княжеством Литовским Иван III отобрал у западного соседа колоссальную часть Литовской Руси.

Все эти земли до присоединения к Москве подчинялись собственным княжеским династиям, чаще всего восходившим к Рюрику или Гедимину. Местные князья по «чести» и «отечеству» мало уступали московским Даниловичам, а порой и превосходили их знатностью. Но объединителями страны им не суждено было стать. У них оставался небогатый выбор: либо бежать из древних владений своего семейства, либо покориться Москве добровольно, либо же быть покоренными силой оружия. Те, кто избирал второй и третий варианты, попадали в итоге на московскую службу. Разумеется, условия службы им доставались разные, во всяком случае на протяжении первых поколений… Кто-то сохранял многие признаки прежней самостоятельности, мог иметь собственную армию, собственные административные учреждения, владел правом суда, взимания пошлин и т. п. Кто-то просто получал от московского государя собственную землю на условиях верной службы (а что получено подобным образом, то может быть впоследствии и отобрано, если государь сочтет это правильным). А кому-то доставались вотчины, никак не связанные со старыми родовыми гнездами, да и расположенные в совсем других местах…

Кроме того, в Москву, столицу богатого государства, к могущественному монарху приезжали из Литвы православные князья, желавшие на выгодных условиях стать служильцами у единоверного правителя. И некоторые из них действительно получали города и области под управление, а то и на правах вотчинного владения.

В дальнейшем понемногу меркла всякая локальная автономия, стирались всякие остатки старинной удельной «вольности». По всей стране, от края до края, на место исчезающей пестроты приходили политическая монолитность и административное единообразие. Княжата – потомки прежних полунезависимых властителей – утрачивали малейшее отличие от старомосковской знати, помимо высокородных корней да обширных земельных владений. Они более не могли претендовать даже на тень суверенных прав. Но о правах и положении предков княжата помнили очень хорошо, поэтому чувствовали ущербность своего положения… Процесс их слияния с огромной массой военно-служилого класса России шел медленно и занял многие десятилетия. Всё это время ностальгия не переставала беспокоить их умы.

Как же так? Прадед был сам себе господин. Чеканил монету, ходил войной на соседей, принимал послов от других соседей, судил и рядил, выдавал жалованные грамоты и никого не слушал. А нынче как обернулось? На любой чих – спрос из Москвы. Ни вздохнуть, ни повернуться. Тяжело, тяжело! Вот бы вернуть прежние времена.

Что они получали взамен? Шанс высоко подняться на московской службе. Ведь именно из княжат рекрутировались высшие управленцы[5 - Впрочем, не только из них, но также из старомосковских боярских родов и выезжей восточной знати. Об этом подробнее будет говориться в главе об А.Д. Басманове-Плещееве.]: наместники по городам, бояре и окольничие[6 - Участники Боярской думы – аристократического совета при особе государя, где обсуждались все важнейшие дела правления.], воеводы в крепостях и действующей армии. Из поколения в поколение они с младых ногтей изучали только одну науку – как управлять людьми. На войне. При строительстве. При сборе податей. Решая дипломатические задачи. Усмиряя бунты. Осуществляя суд. Где угодно, когда угодно, в каких угодно условиях. И они превосходно умели управлять. А высокое положение в Москве порою давало больше выгод, чем было у их дедов и прадедов, суверенно «государивших» в каком-нибудь крупном селе…

Московские правители опирались на княжат, доверяя им всё больше и больше административной работы. Служилая аристократия была единым живым инструментом управления страной. И очень значительную часть этого инструмента составляли именно княжата.

Российский монарх оказывался в двойственном положении. С одной стороны, ему достались великолепные «управленческие кадры». С другой стороны, эти самые кадры смотрели на него без особого трепета. Повезло, дескать, московскому Ваньке всю Русь охомутать, ну да от того его род честнее наших не стал. Еще посмотрим, как Бог повернет, может, и не вечны Даниловичи… С третьей – без них просто невозможно было обойтись. Княжата оказались столь прочно встроены в систему управления страной, что заменить их было некем. Их честолюбивые устремления превращали власть над Россией в зону компромисса: государь желал контролировать как можно больше, а княжата стремились как можно больше взять под себя. Обе стороны нуждались друг в друге. Но совершенно так же обе стороны готовы были жестоко «толкаться» друг с другом в этом пространстве компромисса.

В 1538 году во главе громадной державы оказался восьмилетний мальчик Иван IV. Круглый сирота. На протяжении многих лет от его имени правили могущественные придворные группировки. А ядром каждой из них становились наиболее влиятельные рода княжат. Ко второй половине 1550-х годов венценосный мальчик оперился, заматерел, научился отыскивать союзников. Одним словом, молодой человек превратился в зрелого мужчину. На протяжении очень долгого периода княжата пребывали в состоянии полновластия. Оно ограничивалось лишь необходимостью согласовывать «сферы влияния» разных аристократических «партий». Теперь царь Иван принялся понемногу теснить их в «зоне компромисса», отвоевывая для себя отцовские и дедовские границы власти.

Что ж, ему предстояло крепко потолкаться…

Но первая группа причин, подвигнувших царя на учреждение опричнины, еще никоим образом не объясняет радикализм опричной системы, ее экстравагантность и жесткость. В конце концов, великий князь Василий III совершенно так же должен был «толкаться» со своей аристократией, и конфликты бывали весьма серьезными. Например, видные представители служилой знати протестовали против его развода с Соломонией Сабуровой и второго брака. Но к столь масштабному явлению, как опричнина, эти столкновения никогда не приводили.

Что изменилось?

Во-первых, когда Иван IV из-за малых лет не мог быть полноценным правителем, сами княжата почувствовали вкус к управлению страной. Психологически их досада понятна: трудно «отпускать» высшую власть из рук, когда еще вчера ты владел ею в полной мере.

Во-вторых, служилая аристократия (те же княжата в первую очередь) незадолго до опричнины показала свою слабость; тогда же государь уверился в собственной силе. Это создало соблазн обойтись в самых важных делах правления без высших аристократических родов.

Речь идет о трех крупнейших событиях в военно-политической истории России того времени. Одно из них произошло в 1563 году, а два других – в 1564-м.

Все они связаны с Ливонской войной – главным воинским предприятием всего царствования.

В начале 1563 года огромная армия во главе с государем Иваном Васильевичем вошла в пределы Великого княжества Литовского и осадила Полоцк. Русская военная машина обеспечила столь значительное превосходство в силах, особенно в артиллерии, что судьба города была решена с самого начала. Попытки небольшого литовского корпуса помешать нашим войскам извне не имели ни малейшего успеха. Польско-литовский гарнизон также не мог сопротивляться слишком долго. Тяжелые осадные пушки, доставленные из Москвы, быстро сокрушали стены крепости. Их страшные удары наполняли осажденных отчаянием и лишали их решимости драться. Даже в русском лагере действие собственных орудий вызывало опасливое изумление: «Из наряду (пушек. – Д. В.) во многих вокруг города стены пробили и ворота выбили… и людей из наряду побили… от многого пушечного и пищального стреляния земля вздрагивала в царевых и великого князя полках, ведь у больших пушек ядра были по двадцать пудов, а у некоторых пушек немногим того полегче. Городная же стена ядер не удерживала, и они били в другую стену»[7 - Лебедевская летопись // ПСРЛ. Т. 29. С. 311.]. Полоцк сдался 15 февраля 1563 года. Эта победа наполнила Ивана IV сознанием собственного триумфа. Если одиннадцать лет назад, при «Казанском взятии», он был молодым человеком, действиями которого руководили опытные воеводы, порой смевшие подвергать его риску ради пользы дела, то сейчас государь сам контролировал все нити операции. Полоцк – величайшая победа Ивана Грозного на поле брани. Царю было чем гордиться: на его милость сдался богатый многолюдный город, центр древнего княжения, к тому же хорошо укрепленный и в первые дни даже не помышлявший о сдаче.

Итак, «Полоцкое взятие» показало Ивану Васильевичу, что он способен возглавлять большие армии и добиваться значительных успехов самостоятельно. В будущем ему предстояло еще не раз возглавлять русское наступление на западных рубежах. И порой царь добивался заметных успехов, хотя полоцкий триумф ему не суждено было повторить.

А тогда, в 1563-м, взятие Полоцка могла стать первым шагом для решительного наступления на Вильно – литовскую столицу. Но этого не произошло. Противник воспрянул духом. И следующий год принес на этом театре военных действий две большие неудачи.

Зимой, в самом начале 1564-го, наша армия, наступавшая в направлении на Оршу, потерпела страшное поражение. Русские полки понесли большие потери, часть командного состава оказалась в плену. Погиб главнокомандующий, знаменитый полководец того времени князь Петр Иванович Шуйский.

Этот провал поставил крест на крупных наступательных операциях против Литвы.

А три месяца спустя из Юрьева-Ливонского бежал воевода князь Андрей Михайлович Курбский. Служилая знать и раньше время от времени перебегала через литовский рубеж, уходя в стан неприятеля. Но по-настоящему крупные люди редко совершали успешные побеги. Так вот, Курбский был как раз крупным человеком. Послужной список князя свидетельствует о том, что он никогда не был «фаворитом» в обойме высших военачальников России; но все же на Ливонской войне ему доверяли командовать полками и даже, в единичных случаях, самостоятельными полевыми соединениями. Иными словами, Андрей Михайлович был в курсе положения дел на фронте, превосходно знал состояние русской армии, ее ресурсы, а также оперативные планы командования. Став перебежчиком, Курбский послал Ивану Васильевичу оскорбительное послание. Впоследствии он примет участие в боевых действиях против Московского государства.

Как после этого выглядели княжата, эти сливки служилой аристократии? Очень непрезентабельно. Один полководец из ее среды провалил важную кампанию, но хотя бы погиб честно, не замарав своего имени трусостью или предательством. Второй видный ее представитель оказался предателем эталонным, вошедшим в анналы отечественной истории как иуда номер один. Остальные в течение года отражали натиск литовцев на западном направлении и не допустили прорыва к центральным областям России, даже Полоцк не дали отбить; но и переломить ситуацию в нашу пользу также не смогли.

Они показали, таким образом, свою слабость и ненадежность. А слабый и ненадежный «живой инструмент» хочется заменить на более сильный и менее рискованный в эксплуатации…

Явным признаком нарастающего кризиса стали казни княжат, произведенные по царскому приказу без суда и следствия. В 1564 году подобным образом лишились жизней князья М.Н. Репнин, Ю.И. Кашин и Д.Ф. Овчина[8 - Опалы и казни обрушились в 1564 году и на других служилых аристократов, но эти три фигуры наиболее заметны, к тому же они претерпели страшную неожиданную смерть.]. Причины их смерти трактуются по-разному. Первый из них погиб то ли за строптивость (укорял царя за пляски со скоморохами), то ли по подозрению в измене; второй ушел из жизни явно в связи с «делом Репнина», но конкретная вина его неясна[9 - Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 174.]. Наконец, последнему инкриминировали то, что он обвинял царя в содомском грехе с Федором Басмановым-Плещеевым.

В данном случае не настолько важно, почему были умерщвлены эти трое. Гораздо важнее сам факт их гибели, ни в малой мере не предваренный какой-либо судебной процедурой. Князя Д.Ф. Овчину задушили псари. Репнина зарезали в церкви, а Кашина – на пороге храма. Судя по источникам, излагающим обстоятельства их гибели, никому из троих даже не объяснили, за что их лишают жизни. История гибели этих трех аристократов известна в пересказе князя Андрея Курбского, противника Ивана IV, к тому же писавшего через много лет после названных событий. Так что возможны и неосознанно совершенные рассказчиком неточности, и продуманные искажения. Так что многое под вопросом.

Государь был волен в жизни и смерти своих подданных. Но казнь высокородного аристократа для политической культуры русского Средневековья была из ряда вон выходящим событием. А тут даже не казнь, а просто расправа.

Служилая знать отреагировала очень болезненно. Ее представители принялись вразумлять царя, объявляя, что относиться к подданным как к скотине непозволительно. Митрополит Афанасий встал на сторону аристократов. Наша Церковь обладала правом «печаловаться» перед монархом за опальных, прежде всего за тех, кто должен был подвергнуться казни. И нередко печалование митрополита спасало жизни. Афанасий и здесь прибег этому праву, как видно, из человеколюбия. А может быть, из преданности Христовой заповеди любить ближнего.

Появление митрополита за спинами княжат весьма осложнило положение царя. Тем более что митрополит Афанасий на протяжении многих лет играл роль государева духовника. На митрополичью кафедру он поднялся по воле Ивана Васильевича, и вот теперь осыпал его укоризнами… Идти против Церкви означало затевать очень опасный конфликт. А идти против Афанасия было, наверное, просто очень тяжело чисто психологически.

Резюме: Иван IV оказался в затруднительном положении. С одной стороны, высшая знать – прежде всего княжата – перестала быть надежной опорой, да еще и показала собственную слабость на войне. С другой стороны, она ни в коей мере не лишилась прежних амбиций, имела колоссальные права, занимала все важнейшие должности в армии и административном аппарате. Совершить какое-либо государственное дело помимо нее, не используя ее кадровый ресурс, было в принципе невозможно. Наконец, отношения с нею обострились до предела, а путь бессудных расправ вызвал совершенно справедливое недовольство Церкви.

Тупик.

Иван Васильевич мог попытаться выйти из него с помощью политических маневров, мог пойти по маршруту постепенного реформирования армии, да и всей системы государственного управления, мог согласиться на временный компромисс, а затем расколоть строй оппозиции, обратив силу одних аристократических партий против других. Иначе говоря, у него хватало вариантов выхода из кризиса.

Но он выбрал самый причудливый и самый масштабный.

Собственно, не столько распутал гордиев узел, сколько разрубил его…

И выбор именно опричного ответа на политический вызов надо искать в особенностях умственного и душевного склада первого русского царя.

Государь Иван Васильевич – концентрированный одиночка. Человек, на которого роль одиночки сваливалась многое множество раз, желал он этого или не желал. Скорее всего, к моменту создания опричнины он уже привык к тому, что иначе в его жизни быть не может…

С восьми лет круглый сирота. Больше чем сирота! Любимцев отрока Ивана от него удаляли, родню его, князя Юрия Глинского, убили и с позором проволокли тело по улицам Москвы, а первая жена государева, Анастасия Захарьина (видимо, единственная нежно любимая царем из длинного списка монарших жен), ушла из жизни за несколько лет до опричнины. Царь подозревал, что супругу уморили его недоброжелатели.

С юных лет Иван Васильевич принужден был обходиться без поддержки близких людей. Окружали его персоны, видевшие в державном младенце только одну корысть: от его имени можно было управлять. Он выжил и удержался на троне, поскольку управлять от имени взрослого человека, зрелого мужчины, истинным хозяевам ситуации было бы затруднительнее. Или, еще проще, контроль над мальчиком удерживали наиболее сильные придворные «партии», а взрослых претендентов, например князя Владимира Андреевича Старицкого, поддерживали группировки послабее… В любом случае судьба младенца, мальчика, отрока, молодого человека, сына Василия III, зависела от раскладов политической борьбы при дворе. Его могли убрать с доски как лишнюю фигуру в любой момент.