Полдень сегодняшней ночи

И вдруг она почувствовала: ее нежные пальчики опалило пламя. Ожог! Больно… Инстинктивно она всплеснула руками и увидела как отлетает в сторону пылающий комок бумаги. И еще. В тот же самый момент ей послышалось, будто целый хор далеких, едва различимых голосов заливается злорадным хохотом. Или не послышалось? Кажется, хохотки стали слышнее, словно хор весельчаков переместился поближе. Они дразнили ее. Они словно бы насмехались: дуреха! ну, позлись, позлись, пообижайся – на обиженных воду возят. Она нимало не испугалась, а взъярилась еще больше. Комок жженой бумаги плавал в ряске, повернувшись черным следом пламени к небу.

– Вы, твари! А ну покажитесь! – закричала она, но крик ушел как в вату, озерная тишь не приняла его, не стала разносить по берегам. На секунду она усомнилась в реальности происходящего. Цивилизованный человек не станет орать посреди пруда. Но ее эмоции проносило вскачь мимо рассудка. Ярость лишь на мгновение сменилась недоумением, затем вновь выглянула обида и позвала гнев обратно. Скотина… разорвать его.

– Хи-хи-хи! – ответили ей почти у самого уха. Обидно, нагло смеялись невидимые свидетели ее поражения: мол, дура-дура! ай, дура! тебе же показали, что и как, ты же способна ему задать перцу, а все понапрасну яришься, как ему отомстить… да так! ты же наша… ну-ка вспомни хорошенько…

Тут она и впрямь кое-что припомнила. Бабушка… Да, бабушка была настоящей умелицей. Заговаривала кровь так, что даже самые глубокие раны скоренько переставали кровоточить. Отец как-то раз неудачно поскользнулся и упал в ванной, распорол левую ногу, кровь фонтаном. Бабушка пошептала что-то, помазала слюной и приложила серебряное колечко. Как быстро все унялось! Доктор бы так не сумел… Правда, через неделю отцу не повезло: среди бела дня пристали какие-то хулиганы, пырнули ножичком, да точнехонько по тому же самому месту, только вдвое хуже. Рана загноилась, остался длинный некрасивый шрам. Впрочем, папаша сам виноват. Не надо быть рохлей. Дал бы им, как следует, был бы цел.

И ведь показывала ей бабуля какие-то приемчики – с травками, заговорами…

Смешки прекратились. Но тут уж она сама захохотала. И вата куда-то подевалась. Громкие икающие звуки понеслись над водной гладью. Интеллигенты гитарные разом поперхнулись своим «лесным солнышком». Видно перепугались, уловив на озере то ли вопли некоего гибридного зверя (помесь выпи с ишаком), то ли посадку неопознанного летающего объекта. Говорила ведь мама: «Не смейся при гостях».

«Солнышко! Лесное! Я у вас побуду на роли солнышка лесного! Я вам сделаю потеплее!» – она посмотрела в сторону зарослей, за которыми сидели притихшие шашлычники. Сконцентрировалась. Сухие от летнего жара кусты радушно улыбнулись ярко-оранжевыми языками пламени. И вопли, вопли, испуганные вопли, непознанное цапнуло научных сотрудников поблекшего возраста…

Теперь она знала, что делать. Значит, жива в ней старая кровь. Значит род ее непрост. Ну что же, не стоит отказываться от такого подарка. У слабой одинокой женщины всегда найдется с кем воевать.

Она вытащила лодку на песчаный берег, подняла тяжелое весло и лопастью нарисовала лежащую человеческую фигуру. Это он. Урод. Предатель. Она не знала, что и как делать. Не знала, какие слова произносить, какие танцы выплясывать. Но ее переполнял странный восторг и уверенность: все получится. Конечно, все получится… Только нужно попросить помощи, занять силы. И она встала на колени и воззвала к невидимому хору:

– Дайте мне! Дайте мне! Дайте!

Ничего. Только на противоположном берегу верещат любители красного винца.

– Дайте мне! Дайте! Дайте! Дайте!

Ничего. Лишь едва заметное марево несколько мгновений играло над камышами.

– Дай!

На этот раз, видимо, она обратилась, как полагается. Ее немедля скрутила жестокая судорога. Тело изогнулось, вытянулось, волосы разметались по песку… Она вскочила на ноги и понеслась в неистовой пляске. Нечто помогало ей. Она делала жесты и прыжки, какие прежде не приснились бы ей и в страшном сне. Дикий, кошмарный барабанный бой звучал в ее ушах. Она выкрикивала фразы на незнакомом языке и тут же осознавала их суть. Вокруг фигуры… Laen t’he! Прыжок. Haen t’ha! Прогиб. Еще раз вокруг фигуры Шаталова… Laen ta t’he. Прыжок. Кувырок назад. Еще прыжок. А-а-а-а-а-а! Matt laen Nehell, do mej!

…Она очнулась на песке от боли в ноге. Кажется, теряя сознание, она упала не совсем удачно. Мышцы ломило от непривычного напряжения. Поднялась, огляделась. Весь соседний берег затянуло дымом. Из того места начертанной фигуры, где у нее, будь она человеком, стучало бы сердце, торчало весло. Хорошо отполированное руками гребцов дерево вошло в землю, наверное, на полметра. Из-под него вялой струйкой сочилась кровь.

Она удовлетворенно вздохнула. Да, Шаталов не горит огнем. И не разорван на части. Но она уверена: сейчас уроду и предателю очень плохо. Он, надо полагать, катается и воет от боли. Скорее всего, любимый подохнет. Так ему и надо.

«Ну что же, – подвела она итоги, – не будем играть в прятки. Не будем заниматься самообманом. Мы договорились. Я ваша».

Осторожно, двери открываются

11 июня, нестерпимо ранее утро

К утру от окна потянуло зябким октябрьским сквозняком. Любаня проснулась и не сумела заставить себя вновь погрузиться в дрему, хотя часы показывали всего только пять. Рядом лежало качественное мужское тело. Тело Кирилла Бойкова. Бог весть, сколько ему лет. Не разберешь. На вид 30–40, но уж больно проницателен, должен быть старше, старше… Осторожно откинула с него одеяло. Легонько погладила. Гладкая приятная кожа, матово поблескивает в лунном свете. Руки-ноги в темноте не разглядеть, но это тело она хорошо изучила за два года. Крупный, высокий мужчина. Спортивный. Торс у него, а не брюхо от члена до горла. Волосы когда-то, еще до нее, были чернее беззвездной ночи, теперь же покрыты искорками седого снегопада. Глаза… Глубоко карие, почти черные, странное у них выражение – такое можно увидеть у человека с большим багажом, который прямо на перроне разложил чемоданы и тюки, уселся, закурил, вроде бы расслабился, но в полглаза приглядывает за вещами: не ровен час… Бойков «приглядывает за вещами» день напролет, хотя и вечно невозмутимый, спокойный, даже чуть сонный, как сытый удав. Раньше она удивлялась, все ждала подвоха, потом привыкла. Шрамы должны бы украшать мужчину, однако не всегда, не всегда. У Бойкова – настоящие шрамы: один на бедре, глубокий, раззмеивающися на несколько уродливых нитей, другой на боку: похоже на кошачью лапку, только кошка, вероятно, была баскетбольного роста… Странно, кто бы их мог оставить, на Бойкове все заживает, как на собаке, любой порез зарубцовывается почти моментально, а потом исчезает. Кошмарные все-таки шрамы, портят они Бойкова, на пляже, к примеру, она всегда испытывала чувство неудобства. У самого локтя – след пулевого ранения навылет, что бы он там не говорил, она не дура и знает, какие дырки проделывают пули. Но это почти незаметно. А вот на шее, под левым ухом, совсем интересно: маленький, неправильной формы фрагментик кожи травянисто-зеленого цвета. Совсем крошечный, рублевая монета закроет его полностью. Бойков любит отпускать длинные волосы, хотя и не умеет за ними ухаживать; зелень закрыта от постороннего глаза. Она совершенно не представляет себе, что именно оставляет вот такие следы. Конечно же, не говорит, мерзавец, откуда гостинцы, а Любаня достаточно повидала, понимает, когда спрашивать бесполезно. Первый муж, битый-ломаный авторитет из маститых воров, на пороге старости захотел покоя, семьи, легального бизнеса. Ну, почти легального. Неприятный мужчина. Очень много пил, запах у него был дурной. Тридцать лет разницы. Но со средствами. Она хорошо устроилась, как положено: была первой красавицей класса, школы, микрорайона, и замуж вышла удачно. Жила с ним четыре года припеваючи, как сыр в масле каталась. Иной раз, бывало, такие страшные люди в гости приходили, от них ужасом веяло. Но ничего, ко всему можно привыкнуть. Потом прознал о Мите Бархоткине, вызвал к себе в офис, прямо в кабинете фотографии показывает ей: «Что, сука, скажешь?» Она: «Мы с тобой современные взрослые люди…» Молча в нокаут ее послал и прямо так, не приводя в сознание, выбросил со второго этажа на цветочную клумбу.

Этот, второй, хороший, дельный мужчина. Деньги у него водятся порядочные. Потом, он моложе ее бандюги. В постели средний. Даже непонятно, любит он Любаню, или попросту насыщается. Отводит лишнюю энергию. Митя, конечно, и тут пришелся кстати… Митенька, мальчик, о! какой… какой! Мальчонка. Томлюсь по тебе. Правда, на деньги падок… Бойков до сих пор не унюхал ничего, слава богу, он совершенно не ревнив. Самый большой, пожалуй, его недостаток. Даже когда Любаня кокетничала в открытую, позволяла озорным мужчинам дразнить ее прикосновениями, он смотрел и не видел. Впрочем, все-таки непонятно, непонятно: любит или нет. Кажется, она должна бы знать, опыта хватает. А вот… Супружеские обязанности с ним исполнять – одно удовольствие. Мелкое, обычное, но удовольствие. Как завлекательный фильм посмотреть. Внимательный, крепкий, с мылом помытый мужчина.

Откуда у него деньги? Говорит, безденежья не случится, покуда я жив. Ездит куда-то, пропадает на день-два, а то и на неделю. Ничего не рассказывает. Все смеется: «Служба такая. Зачем тебе знать о моей шпионской жизни?» Но не мент. Ментов она кишками чувствовала. Нет, не мент. Какой-нибудь секретный, в смысле безопасник. Да, так, наверное, и есть: из какой-нибудь безопасности. Знакомых приводит изредка, так они веселые, образованные, чуть шальные, сидят-говорят с таким видом, будто знают нечто важное, но ни за что не скажут. Словечки у них, недоговорки… Господа безопасники, одним словом.

Мысли текли с обыкновенной ленцой. На часах четверть шестого. Ей уже не заснуть. Не с чего Любане уставать. Она, конечно, числится в одном хорошем месте по рекламной части, но только для женской независимости. Два раза в неделю Любаня является в офис и вяло притрагивается к какой-нибудь работе. На всякий случай. Да и любят ее там… немножечко. Все остальное время дома, дома, дома, раза три в год на море, куда-нибудь в Грецию-Тунис, а в остальное время с подругами. Смех и грех, привела его показать, они: «Ну, хорош! Как ты его получила?» – а она и не знает, что рассказывать. Было время, после бандита, она сильно пила. Отключилась в баре, а очнулась уже утром, у Бойкова в постели. Не помнила ни как сошлась, ни имени даже, но это бывает. Лежит мужичина, гладит ее. Голова, конечно, побаливает.

– Здравствуй, крошка. Ты выпить хочешь? – протягивает ей рюмку коньяку. Дорогой, как положено, коньяк, шоколада кусочек. В голове беда поутихла. С утра она, конечно, ничего не хотела. Все тело и лицо не в порядке, антисанитария, место незнакомое… С другой стороны, домой, к родителям, нудные разговоры разговаривать, Любане тоже было ни к чему. На что тут решиться? Он, по всему видно, уже владел ею этой ночью, но, черт, как это происходило, хоть убей… А сейчас желает продолжить, поглаживает, поглаживает.

Бойков помог ее мысленной борьбе:

– Здесь есть душ. Ты сможешь остаться и никуда не ехать. В квартале отсюда приличный итальянский ресторан, мы сходим туда потом. Сегодня суббота, если ты сомневаешься.

О! Гораздо лучше, почти роскошное предложение. Она огляделась. В смысле завязывания знакомства обстановка оказалась перспективной. Солидные, дорогие вещи. Постоянной женщины нет. Сам… вполне. Голос глухой, глубокий. Очень порядочный голосок. Губы тонкие, она это любит. Вообще, лицо – как у мужественной профессии.

– Как тебя зовут, мужчина?

– Кирилл.

– Будем знакомы, я Любовь.

Улыбается.

– Ну что тебе сказать, Кирилл? Иди ко мне.

Впоследствии выяснилось, что на Любанину голову свалился истинный клад…

В этот миг луну в окошке загородила спина ее мужа. Она прежде испугалась от неожиданного мужнина движения, потом испугалась еще больше, увидев закрытые глаза, и лишь потом услышала: звонит телефон. Тело абсолютно спящего Бойкова среагировало на звонок почти раньше самого звонка.

На подзеркальнике стоял сувенирчик, подаренный приятелями супруга на свадьбу. Мраморно-латунный макет какого-то старинного телефона в натуральную величину; выдающийся по своей бесполезности канцелярский прибор. Элегантный, надо признать. Очень тяжелый, поскольку цельнокаменнометаллический. Так вот, звонил именно этот экспонат. Металлокаменный. Канцелярский прибор. Заливался тонким визгом. Господи, спаси и сохрани!

Бойков, не открывая глаз, подошел, снял трубку… Со спины у него совершенное тело, шрама не видно, настоящий бог войны.

– Бойков. Понял. Где? Когда? – и положил трубку. Повернулся к ней, улыбается, глаза пальчиками трет.

– Любаня, сделай кофе.

В борьбе супругов за верховенство актуальна каждая ситуация, даже самая малозначительная. Каждая минута, чуть ли не каждая секунда. Любаня была в этом твердо уверена. Поэтому рефлекторно засопротивлялась:

– Милый, может быть, ты все-таки объяснишь мне, в чем дело?

– Быстрее.

– Этот телефон…

– Быстрее!

Она покорилась. Пошла на кухню с неприятным чувством. И на полдороги ее вдруг ударило: да не может мраморный телефон звонить… То ли нечистая сила, то ли полтергейст. Она обернулась к мужу, тот копался в столе, что-то искал, ответил на ее молчаливое стояние, даже не оборачиваясь:

– Живее ножками шевели.

Она почувствовала себя рабыней. Сделала кофе своему хозяину, очень неудобно, нельзя его шваркнуть как следует, полировка, разольется…

– А ну расскажи-ка мне, милый…

– Спасибо, – машинально бросил Бойков и опрокинул в себя крутой кипяток, нимало не закашлявшись, как водицу ключевую.

Она присела на край распаханной постели, смотрит на него, пугается все больше. Массивная крышка отлично знакомого ей старинного канцелярского стола оказалась хранилищем целого арсенала. Ну хорошо, пистолет и двенадцать обойм, знаем, не маленькие. Но металлический крестообразный предмет, который муж быстрым движением приложил к левому плечу, и плоть негромко чвакнула, погрузив его в себя… Но короткий ребристый жезл, какие-то манипуляции с ним проделал драгоценный супруг, добился щелчка, ослепительной магниевой вспышки, гудения, затем удовлетворенно повесил его на шею… заполучив это достойное место в пространстве, жезл моментально уменьшился раз в десять… Но старинная книга в белом кожаном переплете, ведь он какие-то слова к ней обращал, о чем-то просил, потом открыл на середине, и по всей комнате разнесся хохот дюжины вредных детишек… захлопнул и сказал: