Осень на краю света

– Мало понимаешь в птицеводстве, товарищ капитан. Кура, она на месте сидеть не должна, она от этого продукт некачественный дает. Я с того и делаю всех конкурентов, потому что птица у меня в естественных условиях несется. Вон петухи, видишь? Племенные быки! Сам подходить боюсь.

– Ну а так санинспекция постоянно трясет.

– Она трясет не за кур, а за кошелек. Я тут хоть мрамором все выложу – им один хрен.

– Это да, – признал участковый.

Крыльцо перед входом считалось особой гордостью хозяина. Два чугунных столба, выполненных в виде стволов деревьев, поддерживали полукруглый навес, увитый металлическими виноградными лозами, под козырьком на мощной цепи – светильник, стилизованный под газовый фонарь. Хунько уверял, что за всю эту икебану выложил две с половиной тысячи долларов. Возможно, не врал.

Когда подходили, дубовая дверь с наложенной поверху узорчатой кованой решеткой распахнулась. Вышел Толик, узбек, числившийся у Тараса кем-то вроде управляющего. Федорову было известно, что по паспорту он Тахир, но Толик привычнее. Следом за Толиком неожиданно вышла Клавдия Степановна, местная старушка, в клеенчатом пальто и длинной шерстяной юбке, из-под которой массивными утюгами торчали галоши. Увидев участкового, даже подпрыгнула от неожиданности.

– Здравствуй, Володя, – прошелестела испу-ганно.

Тетя Клава значилась в деревне колдуньей. Ну, то есть колдуньей она стала после развала СССР, раньше наоборот – работала в райкоме. Но никого это не смущало. Старшее поколение рассказывало, что бабка ее тоже в свое время по колдовской части значилась. Федоров относился с пониманием: чем еще бывшей партийной работнице на жизнь заработать? Тем более что вид она имела подходящий: маленькая, сгорбленная, с длинным носом – вылитая Баба-яга из мультфильма «Ну, погоди». Голос у нее был тихий, но пронзительно-шипящий. Федоров уже хотел поинтересоваться, что она тут делает, но не успел.

– Ну как? – требовательно спросил Тарас.

– Все сделала, все решила, – затараторила колдунья. – Окна до завтрашнего утра не расшторивай, понял? И вот это не снимай.

Оттопыренный кривой палец угрожающе ткнул вверх. Ручка у старушки была маленькая, сморщенная и худая до синевы – не рука, а куриная лапа. Федоров поднял глаза: к чугунным завиткам светильника был привязан пучок высохшей травы.

– Понял, – серьезно сказал Хунько. – Толик, проводи.

– Хорошо! – по-восточному певуче растягивая гласные, кивнул Толик.

– И вот это чтобы быстро смыл! – Тарас обличающим жестом указал на следы колес. – Понял?

– Сейчас сделаем, хозяин, – засуетился узбек.

– Вот то-то! Пошли.

– Володя, – окликнула тетя Клава.

– Чего? – Федоров изумленно обернулся.

– Ты не зайдешь ко мне?

– Зачем это, тетя Клава? Погадаешь?

– Разговор… Ладно, сама как-нибудь зайду.

– Ну давай, – пожал плечами участковый.

Широкий холл с вешалками по обеим сторонам двери. Арка с двустворчатой стеклянной дверью. За ней гостиная. Стены обшиты состаренным деревом, толстые балки под потолком. Огромный, в полстены, камин. По бокам высокие окна, наглухо закрытые плотными шторами. Стойка бара с крутящимися стульями, частокол бутылок на полках. Помещение вполне сгодилось бы на роль небольшого салуна для съемок вестерна.

– Чего у тебя тетя Клава делала? – поинтересовался Федоров, заметив над окном, на карнизе, пучок травы.

– На удачу заговаривала.

– Веришь в это?

– А мне один хрен. Лишним не будет. – Хунько, обогнув стойку, занял место бармена. – Чего налить, капитан?

– Виски, – заявил Федоров, оседлав стул, похожий на вбитый в пол гвоздь.

– Одобряю!

Тарас достал из-под стойки пару массивных граненых бокалов, прихватил со стены нарядную бутылку. Плеснул. Чокнулись, выпили. Хоть и бокалы американские, и виски вместо водки, а пьем залпом, отметил Федоров. Хунько облизнул губы и стал еще больше похож на Джабу Хатта.

– О чем говорить хотел? – хриплым после алкоголя голосом спросил он.

– Отец Андрей, настоятель наш, руку где-то сломал. Слышал?

– Откуда? – поднял брови Хунько.

– Деревня. Слухи быстро разносятся.

– Я слухи не собираю.

– А я вот прислушиваюсь. Говорят, видели его вчера с двумя бугаями. Не из местных. Говорят, очень на твоих ребят похожи.

– Вранье, Владимир Николаич. Опять Черемезовы, небось, наябедничали. Покою мне от них нету, все жалуются и жалуются. Завидуют, шакалы гнилые.

– Черемезовы тут ни при чем. И без них глаз достаточно. Хочу с твоими охранниками поговорить.

– О чем? – Хунько снова плеснул в бокалы. – Что ты им скажешь? Не ломал ли кто из вас руку местному священнику? Надеешься, кто-то расколется?

Федоров взял тяжелый стакан – стекло на дне в пару сантиметров толщиной, – поболтал виски. Выпил, не чокаясь.

– Я ведь найду, – не глядя на Тараса, тихо заявил он.

– Сомневаюсь.

Хунько лихо вбросил виски в открытый рот, сморщился, потряс головой, вытер губы рукавом.

– Не нравится мне этот отец Андрей. Мутный он какой-то. У меня, признаться, были подозрения, что это он икону слямзил.

– И людей завалил?

– Кто их там разберет, бородатых, на что они способны. Я не знаю, кто с ним поработал. Но это больше не повторится.

– А ты кто такой, чтобы решать, с кем «работать», а с кем нет? – Федоров в упор посмотрел на Тараса.

– Я свои границы вижу, капитан. – Хунько придвинул ногой стул, уселся напротив. – И за них не выступаю. Но и ты не наглей. Я тут половину алкашей халтурой обеспечиваю. Одних налогов на пол-лимона в год плачу. Это моя деревня. Я не меньше тебя в порядке заинтересован.

– Плохо ты заговорил, Хунько. Нагло.

– Чего?! – Тарас откинулся назад.