Осень на краю света

Директор наклонил голову и ткнул блестящей лысиной в направлении капитана:

– Предупредить таможню, чтобы не вывезли за рубеж!

Лысина у директора была гладкая, весело поблескивающая, как новогодняя игрушка.

– Правильно, – согласился Сапегин. – Вам бы к нам, с таким знанием матчасти.

За спиной директора, на стене, висели крупные фотографии в рамках. Судя по подписям, выпускники детдома. Фотографии советского периода, это было видно по каким-то неуловимым чертам: то ли стилистика, то ли одежда, а может быть, и даже скорее всего, сами выражения лиц: и мужских, и женских. Чем-то они отличаются от современных. Сапегин поймал себя на том, что всерьез пытается это понять. И вроде бы понял: сейчас люди на фото смотрят перед собой, а раньше все будто бы разглядывали что-то вдали.

– У вас наверняка есть картотека преступников, специализирующихся на подобных кражах, – отвлек его от мыслей директор.

– И убийствах, – саркастически добавил Сапегин.

– Ну да, – Шубин немного смутился, – да, конечно. Но все-таки цель-то, несомненно, икона.

– Не знал о ней никто, кроме местных, – напомнил капитан.

– Надо с местными и разговаривать!

Директор боднул воздух и впечатал в стол сморщенный изогнутый палец. И этим же пальцем стукнул по очкам, снова съехавшим к самому кончику носа.

– Вот мы и разговариваем. Вы местный. И дети у вас тут местные. В том числе и неблагополучные. Или нет? Мне известно, что шесть ваших воспитанников состоят на учете в милиции. А один выпускник два года назад сел за убийство.

Все-таки хороший директор у детдома, отметил про себя Сапегин, когда увидел, как, спрятав глаза, покраснел, вжался в кресло Шубин.

Маленький был кабинет, но очень светлый: широкое сводчатое окно почти во всю стену – угадывается в нем старорежимная породистость, нерациональный шик. Но краска на раме отстает пластами, кляксами проглядывает темно-коричневое дерево. И батарея внизу под стать раме: с черными сколами, потеками ржавчины на сочленениях. Шкаф, сейф да стол. На столе, между прочим, порядок: только чернильница да часы. А сам стол тоже, видимо, из дореволюционной эпохи: с резными элементами, массивный и очень дряхлый.

– Ну а что мы можем-то? – пробормотал наконец Шубин. – Пакость одна по телевизору. И в жизни мерзко стало. Повылазило откуда-то мрази. Мальчишек всегда тянуло в дурные компании.

– Вот, – согласился Сапегин, – в том числе и про плохие компании. Если не они, так их друзья могут быть причастны. Вы не будете отрицать, что ваши воспитанники знаются отнюдь не с профессорскими детьми?

– Да, к сожалению, – снова покивал директор. – Больной вопрос, знаете ли. В советское время их лихо брали в оборот. Комсомол, профсоюз, райком… У нас раньше собственная мастерская была. Готовили плотников, неплохих, кстати. И был интерес. А теперь ничего нет. Теперь только один интерес – деньги. А зарабатывать не хочется. Хочется как в кино: шел по улице, нашел чемодан с долларами, разбогател, улетел на Канары. Зачем работать, если где-то лежат пачки денег? Да и кем работать?

– Тем же плотником, – сказал Сапегин.

– Плотником на красивую жизнь, что в кино показывают, не заработаешь, – кисло улыбнулся Шубин. – И не учим мы больше плотников. Развалилась мастерская. Кто на такую зарплату пойдет? Вот отучатся они в школе, выпустим мы их – и всё. И нет никому до них дела. Тут еще одна сложность. Каждому нашему выпускнику полагается однокомнатная квартира. От государства. Все-таки Подмосковье, не Урюпинск какой, понимаете? Большая ценность. Хорошо, если кто-то себе мужа или жену на эту квартиру поймает… Лучше бы уж в общежитии жили.

– А что так?

– Звонил я тут как-то одному парнишке. Хороший был парень, Васька, добрый, тихий… Так вот, снимает трубку незнакомый мужик. Я спрашиваю Василия. Нет его. А когда будет? А никогда: продал квартиру и уехал. Куда? Неизвестно. И это далеко не первый случай.

– Так нужно следить, проверять. – Сапегин втянулся в тему.

– Кто будет этим заниматься? По какому праву? Человек совершеннолетний. Что хочет – то и делает. Кто мы ему?

– Как кто? Вы – его семья. Он тут всю жизнь прожил.

– Вы в детстве не мечтали о самостоятельности, чтобы родителей не слушаться? – Директор вернул очки на переносицу и внимательно посмотрел на Сапегина увеличенными линзами глазами. – Вот! Так и они. Многие, конечно, поддерживают контакт, навещают. У нас тут в штате, кстати, почти все – бывшие наши воспитанники. Но всех на работу не возьмешь. Пытаемся что-то в голову вбить, подготовить. Но слова – одно, а реальность… Ладно, увлекся я, простите. Что вы еще спросить хотели?

Сапегин не сразу смог переключиться. Помолчал, собираясь с мыслями.

– Вы бы, это… на очки резинку, что ли, наденьте, – посоветовал он. – Что ж они падают-то?

– Привык уже, – пожал плечами директор.

– В ту ночь все дети были на месте?

– Разумеется.

– И Игорь Старостин?

– А почему именно он? – насторожился Шубин.

– Потому что он, как мне известно, постоянно бегает в деревню. К некоему Томину. Не знаете?

– Знаю. И не поощряю. Но и не запрещаю! – с вызовом закончил директор и размашистым ударом вернул съехавшие очки на переносицу.

– Он по ночам к нему сбегал?

– Было дело, – признал Шубин. – Пресекли. С Иванычем поговорили.

– С кем?

– С Томиным. Федор Иванычем. Он понял и повлиял. Еще вопросы?

– Кто был в ту ночь охранником?

– Миша. Сейчас его нету.

– А где он?

– Сам не знаю. Третий день на работу не ходит.

– Не странно? – удивился Сапегин.

– Странно, – кивнул директор, снова поправив очки. – Но не смертельно, надеюсь. Миша, он, между нами говоря, запойный.

– Кто теперь вместо него?

– Завхоз наш, Вадим Алексеевич. Нужен?

– Если вы не против.

– Пойдемте, провожу.

В длинном коридоре пахло школьной столовой, откуда-то снизу доносился разноголосый гомон детей. Сапегин подождал, пока директор запрет дверь, и двинулся следом за ним. Мраморный пол звонко откликнулся на шаги, необычное, какое-то объемное эхо заметалось под потолком. С одной стороны – глухая, крашенная серой краской стена, с другой – череда сводчатых окон. Коридор пересекал арки, расположенные на равном расстоянии между оконными проемами. По верху стены, метрах в трех над полом, тянулся замысловатый лепной узор.

Погода то ли налаживалась, то ли портилась: ветер порвал пелену сизых облаков на длинные рваные лоскуты, в прорехах периодически высверкивало солнце. И тогда в коридоре как будто зажигался свет, а полуоблетевшие, неопрятные тополя за окном казались еще более жалкими. Сквозь рощицу проглядывал спуск до оврага и вдалеке, в окружении желтых березовых крон – луковица купола с ажурным крестом. Ветер крутил над церковью стаю ворон.