Вдовствующая императрица в ночлежке

АНАИС. Антонен Арто умница. А еще, думаю, он мистик. Он говорит, что все – призраки. И призраки везде, наблюдают и слушают. Он ведет с ними долгие разговоры. Иногда они спорят и бросаются вещами.

ГЕНРИ. Он совершенно выжил из ума.

АНАИС. Возможно, но при этом он – гений.

ГЕНРИ. Отлично. Значит, ты трахаешься и с ним?

АНАИС. Нет. Больше нет. И особого удовольствия я не получала. У него нет зубов.

ГЕНРИ. Тогда почему ты это делала?

АНАИС. Чувствовала, что нужна ему.

ГЕНРИ. То, что этому французскому сукиному сыну нужно от тебя, он может получить на улице за два доллара.

АНАИС. Генри, иногда ты можешь быть таким жестоким.

ГЕНРИ. Я жестокий, лишь когда ревную.

АНАИС. Но ты всегда ревнуешь.

ГЕНРИ. Только тебя.

АНАИС. И не любишь ты смотреть в лицо реальности.

ГЕНРИ. На хрен реальность. Я люблю реальность. Но когда реальность смердит, а такое случается часто, ты просто что-то выдумываешь. Поэтому так славно быть писателем.

АНАИС. И ты всегда удивляешься, когда люди тебя ненавидят.

ГЕНРИ. Нет в людях ненависти ко мне. Люди меня любят. А если ненавидят, на хрен их. Большинство людей – идиоты.

АНАИС. Большинство людей будут всегда ненавидеть тебя, и твои книги, потому что в них есть версии правды, которые никто не хочет слышать.

ГЕНРИ. Если они не хотят слышать правду, пусть вставят в уши затычки. Истинный грех – не говорить людям правду, которую они не хотят слышать. Истинный грех – лицемерие. Истинный грех – нетерпимость. А так же, возможно, трахать верблюдицу. Это наверняка какой-то грех. Нужно заглянуть в Левит, Третью книгу Моисееву, или во Второзаконие, Пятую книгу, или где там в Библии говориться о сношении с верблюдицами. Что тебе нужно, так это слезть с белого коня и перестать изображать благородную, сострадательную мученицу. Ты любишь шокировать людей ничуть не меньше моего.

АНАИС. Пожалуй, да. Может, дело в том, Генри, что мы боимся перестать существовать, если бросим писать.

ГЕНРИ. В мире есть не только писательство. Писательство – это раз. Траханье – это два. Пожалуй, это главное, не считая еды. Итак, нам необходимо писать, совокупляться, есть, читать и разговаривать. Еще ходить в кино. Но не в оперу. Я без этого вполне проживу. Господи! И с кем я буду спорить обо всем этом, когда тебя не будет рядом? Я не хочу уезжать.

АНАИС. Конечно, хочешь.

ГЕНРИ. Без тебя – нет.

АНАИС. Мы это уже обсудили.

ГЕНРИ. Мы можешь уплыть со мной в Грецию, и там мы поженимся.

АНАИС. У меня уже есть муж.

ГЕНРИ. Только на немножко.

АНАИС. На немножко выйти замуж нельзя.

ГЕНРИ. Тебе можно. Для тебя это привычное дело.

АНАИС. Генри, муж из тебя никакой.

ГЕНРИ. Да, но я не был женат на тебе. Первый раз я женился, чтобы избежать призыва в армию. Я чувствовал, что это мой долг перед вечностью – не допустить, чтобы мои яйца взорвались. Но через несколько недель семейной жизни я уже мечтал о том, чтобы уйти на войну. Я женился на Джун, потому что был полностью одержим ею. Я знал, что она манипулирует людьми и сумасшедшая, но она была до того сексуальна, что меня это не волновало.

АНАИС. Ты действительно причинил боль Джун.

ГЕНРИ. Она привела домой лесбиянку[2 - Джин Кронски/Jean Kronski – американская художница и поэтесса, известная в богемных кругах по прозвищу Мара. Генри Миллер брал у нее уроки живописи.], чтобы та спала в нашей постели, тогда как меня отправили на диван.

АНАИС. Она купила тебе билет во Францию.

ГЕНРИ. Да, чтобы трахать эту лесбиянку в гостиной.

АНАИС. Джун любила тебя.

ГЕНРИ. Я не знаю, кого любила Джун. Никто на самом деле не знает, кого любит женщина. Половину времени она сама этого не знает. В течение какой-то минуты все может разительно измениться.

АНАИС. Джун говорила мне, что плакала, читая написанное тобой о ней. Она отдала тебе все, а мы показал ее такой ужасной. Она говорила, что ты все извратил.

ГЕНРИ. Я ничего не выдумывал. Описал все, как было. Деньги, которые она дала мне на поездку в Париж, не дают ей права указывать, что и как я должен писать. Она хочет, чтобы я оставлял за кадром то, чего видеть она не хочет. Но я не могу. Я ничего не могу оставлять. Кроме тебя. Я не буду писать о тебе, потому для меня это слишком много значит. Я даже не знаю, как писать о тебе. Ты – единственная, о ком я писать не могу. И ты – единственная, о ком я не могу не думать. Тебе нужно просто выйти за меня.

АНАИС. Генри, ты знаешь не хуже моего, что будь я твоей женой, ты бы убегал к шлюхам через окно, точно так же, как я через окно впускала тебя в свою спальню.

ГЕНРИ. Я бы никогда этого не делал.

АНАИС. Ты это делал при первой жене, а потом при Джун.

ГЕНРИ. Там другое.

АНАИС. Почему другое?

ГЕНРИ. Потому что они – не ты. И единственная причина, по которой Джун не открыла своей лесбиянке окно состояла в том, что она привела ее через дверь. Джун сводила меня с ума. Черт, она сводила и тебя.

АНАИС. Да, но мне нравилось быть рядом с ней, потому что умела она сделать жизнь интереснее.

ГЕНРИ. Я не умею сделать жизнь интереснее?