Пелопоннесская война

ВСТУПАЮТ АФИНЫ

(433–432 ГГ. ДО Н.Э.)

В сентябре 433 г. до н. э. афинское народное собрание сошлось на холме Пникс, чтобы выслушать послов из Керкиры и Коринфа. Каждый довод был высказан, услышан и обсужден в присутствии всего собрания. Те же люди, которым предстояло сражаться на любой потенциальной войне, обсуждали вопросы и определяли своими голосами курс, который следует выбрать.

Перед керкирянами стояла сложная задача. Между ними и Афинами не было прежней дружбы, а конфликт затрагивал материальные интересы Афин. Зачем афинянам заключать договор, который втянет их в войну как минимум против Коринфа, а возможно, и против всего Пелопоннесского союза? Керкиряне отстаивали моральную справедливость своего дела и законность предложенного ими соглашения, ведь Тридцатилетний мир прямо разрешал союз с нейтральной стороной. Но, как и большинство людей, афинян больше волновали вопросы безопасности и выгоды – вопросы, в которых керкиряне были готовы их удовлетворить: «Мы обладаем сильнейшим после вашего флотом» (I.33.1–2), другими словами, силой, которую можно присоединить для укрепления афинского могущества.

Однако самым мощным из доводов керкирян было воззвание к страху. Они утверждали, что Афины нуждаются в объединении, потому что война между Афинами и Пелопоннесским союзом кажется теперь неизбежной: «Лакедемоняне стремятся к войне из страха перед вами… коринфяне – ваши враги, столь влиятельные у них» (I.33.3). Поэтому Афины должны были принять союз с Керкирой из вполне практических соображений: «У эллинов есть только три значительных флота: ваш, наш и коринфский. Если вы допустите объединение двух последних флотов и если коринфяне нас покорят, то вам придется потом одновременно сражаться на море с керкирянами и пелопоннесцами. Если же вы примете нас в союз, то сможете, усилив свой флот нашими кораблями, успешно вести войну с ними» (I.36.3).

Послу коринфян было еще сложнее представить дело. Все-таки Коринф был агрессором в Эпидамне и отверг все предложения о мирном решении, идя наперекор даже рекомендациям своих союзников. Самым веским аргументом коринфян было оспаривание законности афинского договора с Керкирой. Формально Тридцатилетний мир разрешал такой союз, поскольку Керкира не принадлежала ни к одному из блоков, но коринфяне утверждали, что он нарушает дух договора, как и здравый смысл: «Если договор гласит, что каждый город, не включенный в список союзников, может по желанию присоединиться к любому союзу, то этот пункт договора не имеет в виду тех, кто вступает в союз во вред другому, а лишь тех, кто ищет защиты, не уклоняясь от своих обязательств» (I.40.2). Никто из ведших переговоры или присягавших первоначальному соглашению не мог представить себе, чтобы одна сторона одобрила союз с нейтральной стороной, находящейся в состоянии войны с другой. Коринфяне подчеркнули этот тезис простой угрозой: «Если вы пойдете с ними, то нам, разумеется, предстоит неизбежно сражаться и с вами, и с ними» (I.40.3).

Затем коринфяне опровергли утверждение керкирян о неизбежности войны. Они также напомнили афинянам о прошлых заслугах, особенно о своих действиях во время Самосского восстания, когда они помогли отговорить Спарту и Пелопоннесский союз от нападения на Афины в момент их крайней уязвимости. Они полагали, что в тот раз утвердили ключевой принцип, определяющий отношения между двумя союзами, жизненно важный для поддержания мира: невмешательство каждой стороны в сферу влияния другой. «Не принимайте же в союз керкирян наперекор нам и не защищайте их бесчинств. Такое решение будет справедливо и наиболее выгодно для вас самих» (I.43.3–4).

Однако довод коринфян был не вполне логичным. В отличие от Самоса, который являлся союзником Афин, Керкира в союзе с Коринфом не состояла, и даже самое широкое толкование договора не помешало бы афинянам помочь нейтральной стороне, подвергшейся нападению Коринфа. Приняв предложение Керкиры, Афины имели бы на это твердые законные основания. Но коринфяне были правы в более глубоком смысле: долгий мир невозможен, если одна из сторон решает содействовать нейтральным полисам в их войнах с другой стороной.

Поведение афинян с 445 г. до н. э. и на протяжении всего периода кризиса ясно показывает, что они хотели избежать войны, но Керкира представляла собой уникальную проблему. Ее поражение и выдача ее кораблей противнику привели бы к созданию пелопоннесского флота, достаточно сильного, чтобы посягнуть на афинское военно-морское превосходство, от которого зависело могущество, процветание и, более того, само выживание Афин и их державы. Хотя афинянам угрожало смертельное изменение баланса сил в результате одного почти мгновенного удара, коринфяне, похоже, были уверены, что Афины откажутся от союза с Керкирой и, как они имели смелость предположить, возможно, даже объединятся с коринфянами против Керкиры. Почему же коринфяне так просчитались? Для них Эпидамн был всего лишь локальным дельцем. Преследуя свои узкие интересы, разгоряченные давним раздражением и злобой на издевательства со стороны меньшего полиса, они недооценили значение своих действий для баланса сил в системе межгосударственных отношений. Они не предприняли никаких усилий, чтобы убедиться, что афиняне останутся в стороне, пока они будут вести войну на Керкире. Вместо этого они проигнорировали опасность и бросились вперед, надеясь, что все сложится в их пользу.

Собравшиеся на склоне холма афиняне теперь стояли перед тяжелейшим выбором. Почти все дебаты на собрании закончились в течение одного дня, но спор о союзе с Керкирой длился так долго, что потребовалось второе заседание. В первый день мнения склонялись к тому, чтобы отвергнуть эту идею. Можно предположить, что в течение ночи шли бурные обсуждения, а на второй день возник новый план. Вместо обычных для греческого союза наступательных и оборонительных обязательств (симмахия) было предложено заключить только оборонительный союз (эпимахия) – первое подобное соглашение в истории Греции, о котором мы знаем. Велика вероятность того, что его автором был новатор Перикл. На протяжении всего кризиса он демонстрировал способность формировать афинскую политику, а Плутарх сообщает, что именно Перикл «уговорил народ послать помощь Керкире, которая подверглась нападению со стороны Коринфа, и присоединить к себе остров, сильный своим флотом» (Перикл 29.1).

Фукидид утверждает, что афиняне проголосовали за договор, потому что считали войну с пелопоннесцами неизбежной, однако многие из тех, кто выступил против, не могли согласиться с такой оценкой. Зачем, спрашивали они, идти на риск войны в союзе с Керкирой, если опасность для самих Афин все еще далека и сомнительна? Действия афинян свидетельствуют о принятии политики, направленной скорее не на подготовку к войне, а на ее сдерживание. Это был промежуточный выбор из двух зол: отказать керкирянам, рискуя допустить отход их флота пелопоннесцам, или согласиться на наступательный союз, что, скорее всего, повлекло бы за собой нежелательный конфликт.

Таким образом, оборонительный союз был точно рассчитанным дипломатическим приемом, призванным привести коринфян в чувство. Для выполнения своих новых обязательств афиняне отправили на Керкиру эскадру из десяти боевых кораблей. Если бы они намеревались сражаться с коринфянами и победить их, то легко могли бы послать до 200 кораблей из своего солидного флота. Вместе с кораблями керкирян силы такого размера либо заставили бы коринфян свернуть свои военные планы, либо гарантировали бы безоговорочную победу, уничтожение вражеского флота и конец любым угрозам со стороны Коринфа. Поэтому небольшое число реально отправленного контингента имело скорее символический, чем военный смысл и было призвано показать, что Афины всерьез обязались сдерживать коринфян. Назначение Лакедемония, сына Кимона, в качестве одного из флотоводцев также не было случайным, поскольку явно имело целью рассеять подозрения спартанцев относительно его миссии. Он был выдающимся кавалеристом, но мы ничего не знаем о его военно-морском опыте. Само его имя, которое означает «спартанец», свидетельствует о тесных связях его отца с лидерами Пелопоннесского союза.

Куда более поразительными были указания, полученные афинскими командирами. Им не позволялось сражаться, пока коринфский флот не пойдет против самой Керкиры или одного из ее владений с намерением высадиться на берег. «Эти указания были даны, чтобы не нарушать мирного договора» (I.45.2). Такие директивы – кошмар для любого морского офицера. Как можно быть уверенным в намерениях противника в ближнем бою? Осторожность и выдержка воспрепятствуют своевременному вмешательству; скорая реакция на то, что может оказаться отвлекающим или неправильно понятым маневром, приведет к ненужному сражению.

Говоря современным языком, это была политика «минимального сдерживания». Присутствие афинской флотилии демонстрировало решимость Афин в сохранении баланса сил на море; ее небольшой размер показывал, что афиняне не собираются ослаблять или уничтожать потенциал Коринфа. Если бы план сработал, коринфяне просто отошли бы домой и кризис миновал бы. В случае же, если бы коринфяне все-таки решили сражаться, афиняне могли бы рассчитывать на то, чтобы остаться в стороне от битвы. Возможно, керкиряне сумели бы победить без помощи афинян, как это было при Левкимме. Некоторые афиняне также надеялись «по возможности перессорить их между собой для того, чтобы в войне с Коринфом или с другой морской державой во всяком случае иметь дело с уже ослабленным противником» (I.44.2). В любом случае афиняне имели возможность избежать любого вовлечения в боевые действия.

БИТВА ПРИ СИБОТСКИХ ОСТРОВАХ

Когда коринфский и керкирский флоты наконец встретились в битве при Сиботских островах в сентябре 433 г. до н. э., небольшая афинская эскадра не сдержала коринфян, как это мог бы сделать более многочисленный контингент. Есть существенная разница между убеждением, что некоторые действия, быть может, обернутся неприятностями когда-то в будущем, и зримым присутствием подавляющих сил, сулящих немедленное уничтожение. Восемь городов-союзников оказали помощь Коринфу в предыдущей битве при Левкимме; только два, Элида и Мегары, присоединились к нему при Сиботах (карта 8). Остальных могло отпугнуть предыдущее поражение Коринфа или же новый союз Керкиры с Афинами. Возможно также, что Спарта предприняла шаги, чтобы убедить своих союзников не ввязываться в конфликт. Имея 150 кораблей – 90 собственных и еще 60 предоставленных колониями и союзниками, коринфяне атаковали 110 керкирских судов, афиняне же не вмешались.

Вскоре, однако, стало очевидно, что керкиряне разбиты, и афиняне больше не могли оставаться в стороне: «…все уже без разбора ринулись в бой, и в пылу сражения афиняне сошлись с коринфянами врукопашную» (I.49.7).

Когда керкиряне и афиняне приготовились защищать Керкиру, коринфяне, уже развертывавшие свою финальную атаку, внезапно отступили. На горизонте неожиданно показалась еще одна афинская флотилия. В пылу сражения коринфянам было легко поверить, что эти корабли составляют часть гигантской армады, которая значительно превосходит их числом и сокрушит их, поэтому они прервали бой, и Керкира была спасена.

На самом деле коринфяне видели лишь резерв из двадцати афинских кораблей, отправленный всего несколькими днями ранее для усиления первоначального контингента. После отплытия первых десяти кораблей, рассказывает Плутарх, противники Перикла раскритиковали его план: «…говорили, что он оказал мало помощи керкирянам, нуждавшимся в ней, но зато дал своим противникам веский довод для обвинений» (Перикл 29.3). Лучшее, чего можно было добиться при такой тактике, – это неудовлетворительный компромисс. Но боги войны капризны, и смелость часто приносит большие результаты, чем способен предсказать разум. Кто бы мог подумать, что двадцать кораблей эскадры подкрепления после нескольких дней в море и безо всяких средств связи с силами у Керкиры прибудут в тот самый момент, когда обстоятельства позволят им спасти остров от коринфского завоевания?

На следующий день, ободренные присутствием тридцати целых и невредимых афинских кораблей, керкиряне предложили сражение, но коринфяне отказались, опасаясь, что афиняне могли расценить стычку первого дня как начало войны против Коринфа и теперь воспользуются шансом уничтожить коринфский флот. Афиняне, однако, позволили им уплыть, и каждая из сторон тщательно уклонялась от ответственности за нарушение договора. С одной стороны, Коринф понимал, что не сумеет выиграть войну с Афинами, не заручившись поддержкой Спарты и ее союзников. Но поскольку спартанцы уже пытались усмирить Коринф, коринфяне не могли рассчитывать на их помощь, если из-за нее можно было бы обвинить спартанцев в нарушении договора. С другой стороны, афиняне старались не давать Спарте повода для ссоры.

В оперативном плане усилия афинян увенчались успехом: Керкира и их флот были спасены. Но политика «минимального сдерживания» оказалась стратегической неудачей, так как прибытие афинян не удержало коринфян от битвы. Разочарованные и еще более злые, они были полны решимости вовлечь в войну спартанцев и их союзников, чтобы достичь собственных целей и отомстить своим врагам.

ПОТИДЕЯ

Теперь афиняне понимали, что готовиться к войне необходимо – по крайней мере, против Коринфа, при этом они по-прежнему пытались избежать втягивания Пелопоннесского союза. Еще до битвы при Сиботах афиняне прервали свою грандиозную строительную программу, чтобы сохранить финансы на случай начала военных действий. После Сибот они занялись укреплением своих позиций в северо-западной Греции, Италии и Сицилии, а следующей зимой послали ультиматум в Потидею, город на севере Эгейского моря (карта 9). Потидея входила в Афинский морской союз и в то же время являлась колонией Коринфа, необычайно близкой к городу-основателю. Зная, что коринфяне планируют отомстить, афиняне опасались, что они могут объединиться с враждебным царем соседней Македонии и поднять восстание в Потидее. Оттуда оно могло перекинуться на другие полисы и вызвать серьезные проблемы в державе.

Без каких-либо дополнительных провокаций афиняне приказали потидейцам снести стены, защищавшие их со стороны моря, выслать чиновников, которых ежегодно присылали из Коринфа, и доставить в Афины несколько заложников. Целью этого было вывести город из-под влияния Коринфа, чтобы он оказался во власти Афин. Вновь афинскую стратегию следует понимать как дипломатический ответ на назревающую проблему, промежуточный выбор из нежелательных крайностей. Бездействие могло привести к восстанию, в то время как отправка военных сил для установления физического контроля над Потидеей сделала бы город неопасным для Афин, но имела шанс сработать как провокация. Ультиматум же стал мощным сигналом для потенциальных мятежников в Потидее, оставаясь при этом вопросом державного регулирования, четко дозволенного Тридцатилетним миром.

Неудивительно, что потидейцы выступили против таких требований, и дискуссии продолжались всю зиму, пока в конечном счете афиняне не приказали командиру экспедиции, которую они ранее отправили в Македонию, «взять в Потидее заложников, заставить срыть городскую стену и зорко следить за соседними городами, чтобы те не восстали» (I.57.6). Подозрения афинян подтвердились: поддержанные коринфянами, потидейцы уже тайно обратились к Спарте с просьбой помочь им в восстании. В ответ на это спартанские эфоры пообещали вторгнуться в Аттику, если потидейцы восстанут. Что стало причиной такого переворота в политике Спарты?

МЕГАРСКОЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ[8 - В историографии этот документ также известен как Мегарская псефизма (от др.-греч. ??????? – «решение»). – Прим. ред.]

В ту же зиму 433/432 г. до н. э. (в непосредственной хронологической близости от ультиматума Потидее, но до или после – неясно) афиняне приняли постановление, преграждавшее мегарцам путь в гавани Афинской державы и на афинскую Агору. Экономическое эмбарго порой используется в современном мире как орудие дипломатии, как средство принуждения, не требующее военных действий. Однако в Древнем мире мы не знаем ни одного более раннего случая применения эмбарго в мирное время.

Это, безусловно, было еще одним нововведением Перикла, поскольку современники винили в войне этот указ и лично Перикла как человека, издавшего его, но сам он упорно отстаивал постановление до конца, даже когда оно, казалось, стало единственным фактором войны и мира. Почему афинский лидер ввел эмбарго и почему он и большинство афинских граждан одобряли и придерживались его? Исследователи по-разному толкуют это решение: как акт экономического империализма; как механизм, служащий для преднамеренной провокации войны; как манифест о неповиновении Пелопоннесскому союзу; как попытку разозлить спартанцев, чтобы те нарушили договор; даже как первое мероприятие в рамках реальной войны. Официальное объяснение указа гласило, что его появление было вызвано мегарцами, которые возделывали священные земли, оспариваемые афинянами, незаконно вторгались на пограничные территории и укрывали беглых рабов.

Однако при внимательном рассмотрении современные теории не выдерживают критики, а претензии древних можно отбросить как простой предлог. Истинная цель мегарского указа заключалась в умеренном наращивании дипломатического давления, которое бы помогло предотвратить распространение войны на союзников Коринфа, наказав Мегары за их действия при Левкимме и Сиботах. Коринфяне могли добиться успеха лишь в том случае, если бы им удалось убедить других пелопоннесцев, в особенности Спарту, присоединиться к борьбе. Ранее Мегары не только досадили Афинам, но и бросили вызов спартанцам, послав помощь Коринфу при Левкимме и Сиботских островах, даже когда большинство союзников-пелопоннесцев высказались против. Со временем эти полисы могли бы примкнуть к коринфянам в очередной схватке с Афинами; если бы достаточное их число решилось на такой шаг, сами спартанцы могли бы остаться в стороне, лишь рискуя своим лидерством в союзе и собственной безопасностью.

И опять решение афинян следует рассматривать как срединный путь. Бездействие могло побудить Мегары и другие полисы помочь Коринфу. Нападение на город военными силами нарушило бы договор и втянуло бы Спарту в войну против Афин. Эмбарго, напротив, не ставило Мегары на колени и не причиняло им серьезного вреда. Оно должно было создать неудобства большинству мегарцев и нанести значительный ущерб тем, чье процветание зависело от торговли с Афинами и их державой, – некоторые из них, без сомнения, были членами олигархического совета, управлявшего городом. Наказание также могло убедить Мегары не ввязываться в будущие неприятности и послужить предупреждением для других торговых государств, что они не застрахованы от афинского возмездия даже в период официального мира.

Однако мегарское постановление не было лишено рисков. Мегарцы наверняка обратились бы с жалобами к спартанцам, которые, возможно, сочли бы себя обязанными прийти на помощь. Но спартанцы также легко могли отказаться, ведь постановление не нарушало договор, никак не затрагивающий торговые или экономические отношения. Кроме того, Перикл был близким другом Архидама, на тот момент единственного царя в Спарте (Плистоанакт был отправлен в изгнание в 445 г. до н. э.). Он знал, что Архидам выступает за мир, и мог рассчитывать, что спартанский лидер поймет его собственные мирные намерения и сдержанные цели постановления и, в свою очередь, поможет другим спартанцам понять их. Хотя Перикл был прав в своей оценке Архидама, он недооценил пыл некоторых спартанцев, пробужденный в них чередой событий, произошедших после заключения союза с Керкирой.

ГЛАВА 4

РЕШЕНИЯ О ВОЙНЕ

(432 Г. ДО Н.Э.)

СПАРТА ВЫБИРАЕТ ВОЙНУ

Обещание спартанских эфоров потидейцам вторгнуться в Аттику было тайным, оно не было одобрено спартанским народным собранием, и Спарта не сдержала его, когда весной 432 г. до н. э. потидейцы подняли мятеж. Ни царь, ни большинство соплеменников еще не были готовы к войне, но влиятельная фракция стремилась изменить их настрой.

Афинских войск, отправленных для предотвращения мятежа в Потидее, оказалось недостаточно, и прибыли они слишком поздно, чтобы принести пользу. Коринфяне не осмелились послать официальную экспедицию на помощь восставшим, что было бы формальным нарушением договора. Вместо этого они организовали корпус «добровольцев» под командованием коринфского стратега, который возглавил отряд из коринфян и наемников-пелопоннесцев. Афиняне тем временем заключили мир с Македонией, чтобы освободить свои силы, задействованные там, и использовать их против Потидеи, а также направили дополнительные подкрепления из Афин. К лету 432 г. до н. э. крупный контингент воинов и кораблей окружил город и начал осаду, которая продолжалась более двух лет и стоила колоссальных денег.

После осады Потидеи и ожесточенного протеста мегарцев против афинского эмбарго коринфяне перестали быть единственной стороной, имеющей счеты с Афинами[4 - Остров Эгина, принужденный вступить в Афинский морской союз в ходе Первой Пелопоннесской войны, тайно присоединился к коринфянам, жалуясь на плохое обращение со стороны Афин и возбуждая недовольство других пелопоннесцев (1.67.2), но конкретные основания их жалоб неясны.]. Поэтому они призвали все полисы, имевшие какие-либо претензии к Афинам, оказать давление на спартанцев. Наконец, в июле 432 г. до н. э. эфоры созвали в Спарте народное собрание, объявив, что приглашают всякий союзный полис, недовольный Афинами, прибыть в Спарту и высказаться. Это был единственный известный случай, когда союзников пригласили выступить на спартанском народном собрании, а не на собрании Пелопоннесского союза. То, что спартанцы прибегли к этой необычной процедуре, показывает, сколь по-прежнему малым было летом 432 г. до н. э. их желание воевать.

Хотя из всех участников мегарцы были самыми обозленными, наибольший эффект произвели коринфяне. Они пытались убедить спартанцев в том, что их традиционная политика благоразумия и избежания войны губительна перед лицом растущей мощи Афин, и подчеркивали свои аргументы, проводя резкое различие между характерами двух народов.

Ведь они сторонники новшеств, скоры на выдумки и умеют быстро осуществить свои планы. Вы же, напротив, держитесь за старое, не признаете перемен, и даже необходимых. Они отважны свыше сил, способны рисковать свыше меры благоразумия, не теряют надежды в опасностях. А вы всегда отстаете от ваших возможностей, не доверяете надежным доводам рассудка и, попав в трудное положение, не усматриваете выхода. Они подвижны, вы – медлительны. Они странники, вы – домоседы. Они рассчитывают в отъезде что-то приобрести, вы же опасаетесь потерять и то, что у вас есть. Победив врага, они идут далеко вперед, а в случае поражения не падают духом. Жизни своей для родного города афиняне не щадят, а свои духовные силы отдают всецело на его защиту. Всякий неудавшийся замысел они рассматривают как потерю собственного достояния, а каждое удачное предприятие для них – лишь первый шаг к новым, еще большим успехам.

Если их постигнет какая-либо неудача, то они изменят свои планы и наверстают потерю. Только для них одних надеяться достичь чего-нибудь значит уже обладать этим, потому что исполнение у них следует непосредственно за желанием. Вот почему они, проводя всю жизнь в трудах и опасностях, очень мало наслаждаются своим достоянием, так как желают еще большего. ‹…› …Праздное бездействие столь же неприятно им, как самая утомительная работа. Одним словом, можно сказать, сама природа предназначила афинян к тому, чтобы и самим не иметь покоя, и другим людям не давать его (I.70.2–8).

Как это ни эффективно в полемике, характеристики обеих сторон в данном сравнении были преувеличены. Спартанцы никогда не смогли бы создать свой великий союз – союз, который привел греков к победе над персами, если бы были настолько неповоротливы, как их изобразили. Аналогичным образом Афины действовали в полном соответствии с буквой и духом Тридцатилетнего мира, что косвенно признали и сами коринфяне, сдержав своих союзников в период Самосского восстания. Настораживающее поведение Афин в течение предыдущего года, очевидно, было реакцией на недавние действия, инициированные Коринфом, – действия, о которых теперь коринфяне старались говорить как можно меньше.

Коринфяне завершили свое выступление угрозой: спартанцы обязаны прийти на помощь Потидее и другим своим союзникам и вторгнуться в Аттику, «чтобы не отдать ваших друзей и соплеменников в руки злейших врагов и не заставить нас остальных в отчаянии подумать о другом союзе» (I.71.4). Это была пустая угроза, ведь не было никакого другого союза, к которому коринфяне могли бы обратиться, но, поскольку безопасность Спарты и ее образ жизни зависели от целостности союза, даже гипотетическое отступничество вызывало тревогу.

Следующим выступающим был член афинского посольства, которое, по словам Фукидида, «случайно… уже перед тем прибыло… из Афин» (I.72.1). Мы не знаем, по какому делу оно прибыло, но кажется очевидным, что это был просто предлог, позволявший Афинам изложить свою позицию. Перикл и афиняне не хотели посылать официального представителя на спартанское собрание для ответа на жалобы – этот жест уступил бы Спарте право судить о поведении афинян, а не обязал бы ее передать разногласия третейскому суду, как того требовал договор. Однако они хотели не дать Спарте уступить доводам своих союзников, доказать, что Афины получили свою власть законным путем, и продемонстрировать, что власть эта пугающе велика. Посол объяснял рост Афинской державы необходимостью, вызванной требованиями страха, чести и разумной корысти, которые спартанцы должны были хорошо понимать. Его тон был не примирительным, но деловым, а в заключение он настаивал на том, чтобы стороны придерживались строгой буквы договора: все споры следует передавать третейскому суду. Если же спартанцы откажутся, то «мы… последуем вашему примеру и попытаемся дать отпор с оружием в руках» (I.78.5).

Была ли эта речь намеренно провокационной, была ли она направлена на то, чтобы восстановить спартанцев против Афин, вынудить их нарушить свои клятвы и начать войну? Такая точка зрения предполагает, что единственный метод достижения мира состоит в попытках усмирить гнев, милостиво объяснить разногласия и пойти на уступки. Но иногда лучший способ предотвратить войну – это сдерживание, выраженное через силу, уверенность и решимость. Эта тактика может быть особенно действенной, когда она оставляет другой стороне достойный путь отхода, как это было с положением о третейском суде, предусмотренным для спартанцев. Во всяком случае, в лучшем свидетельстве, оставшемся c тех времен, говорится, что война все же не была целью афинян: «Они желали дать лакедемонянам представление о мощи своего города, старикам напомнить о прошлом, а молодым рассказать о том, чего те еще не знали. Послы рассчитывали своей речью побудить лакедемонян скорее к миру, чем к войне» (I.72.1).

Стратегия афинян казалась особенно разумной с учетом того, что спартанские цари традиционно влияли на принятие решений о войне и мире; в 432 г. до н. э. единственным действующим царем в Спарте был Архидам, личный друг Перикла, «слывший благоразумным и рассудительным человеком» (I.79.2), который вскоре продемонстрировал свое неприятие вооруженного конфликта.

После выступления чужеземца все спартанцы удалились, чтобы посовещаться между собой. Хотя собравшиеся были настроены враждебно и уверены, что Афины можно легко победить в короткой войне, царь Архидам утверждал обратное. Афинская мощь, настаивал он, превосходила ту, с которой привыкла сталкиваться Спарта, и была мощью совсем иного рода. Укрепленный город, опирающийся на морской союз, обладающий значительными финансовыми ресурсами и мощным флотом, способен был вести такую войну, какую спартанцы никогда не вели. Архидам опасался, «как бы эта война не осталась в наследство нашим детям» (I.81.6).

Однако настроение народного собрания было столь противоречивым, что Архидам не мог прямо рекомендовать принять предложение афинян, поэтому он выступил с умеренной альтернативой: спартанцам следует ограничиться официальной претензией; в то же время они должны подготовиться к войне, с которой им действительно придется столкнуться в случае провала переговоров, путем поиска кораблей у варваров (в первую очередь у персов) и у других греков. Если афиняне уступят, то никаких шагов предпринимать не понадобится. Если нет, то у спартанцев будет достаточно времени для того, чтобы сразиться, уже будучи лучше подготовленными, через два или три года.

Неудивительно, что план царя не понравился коринфянам и другим ропщущим сторонам, а также тем в Спарте, кто жаждал действий. Даже маленький шанс спасти Потидею, по их мнению, требовал принятия стремительных мер. Коринфяне, в частности, желали не урегулировать претензии, а развязать себе руки, чтобы раз и навсегда сокрушить Керкиру; они также хотели отомстить афинянам и, более того, уничтожить Афинскую державу – с этой позицией были согласны и сторонники войны внутри Спарты. Вкупе с выборочным изложением истории последних пятидесяти лет случаи Керкиры, Потидеи и Мегар, казалось, подтверждали для большинства спартанцев представленную коринфянами картину высокомерия афинян и опасности, которую представляло их растущее могущество.

Типичен был короткий и прямой ответ воинственного эфора Сфенелаида: