Хрупкие создания

Я хочу, чтобы Джейхи понял, что это она плохая – не я. Остальные девчонки ругаются на меня на корейском, я не понимаю всех слов, просто знаю – они очень грубые. Но Сей Джин хуже их всех, вместе взятых. Она просит их замолчать, машет рукой, совсем как Бетт ведет себя с Элеанор и Лиз. Она действительно пытается быть Королевой Бетт, и ей это почти удается. Девочки затыкаются. Я поворачиваюсь, чтобы исчезнуть в студии.

– Я кое-что нашла.

Сей Джин тянется за своей сумкой. Что-то блестит в ее руке, и я тут же понимаю, что это. Моя пропавшая пудреница. Сей Джин знает, как эта штука мне дорога. Она всегда в моей сумке или в комоде.

Представляю, как Сей Джин рыщет по моей комнате, и выхватываю пудреницу из ее рук, как маленькая. Она отдает ее сразу же, и это странно. Она нехорошо улыбается. Я открываю пудреницу: зеркало сломано, а губка разрезана.

– Упс. – Сей Джин прикрывает ладошкой рот.

В коридоре куча танцоров, они все видели. Вокруг разлилась тишина, и я чувствую на себе взгляды дюжин глаз.

Джейхи снова что-то говорит. Они с Сей Джин перебрасываются словами. Обо мне ли?

Закрываю пудреницу. Получится ли у меня склеить зеркало?

Морки гонит всех в класс. Мы разминаемся, делаем упражнения у станка, потом Морки заставляет нас делать фуэте. Выхожу в центр, протискиваясь между другими девчонками. Развожу руки. Готовлюсь. Кто-то ворчит, кто-то бормочет себе под нос.

Я лишь хочу, чтобы она заметила, как хорошо я танцую.

Играет музыка. Другие девчонки заканчивают свой четвертый поворот. Как и просила Морки. Но я не могу остановиться. Я кручусь и кручусь, чтобы разговор с Сей Джин вылетел из меня, словно пробка. И впервые все взгляды прикованы ко мне. Девчонки отодвигаются, а Морки наоборот – подходит. Знаю, все хотят, чтобы я остановилась. Нужно было просто сделать четыре поворота, как велено. Я одна в центре. Я – волчок. Давно перестала считать. Наконец останавливаюсь.

– Браво! – кричит Морки. Отмечает перед всеми, как я погружена в процесс. Говорит, что мои фуэте безупречны.

Обычно для учителей я призрак. Тот, кто не стоит внимания. Но не сегодня. Я рискнула. Перешла черту, чтобы покрасоваться.

Все аплодируют мне. Все, кроме Сей Джин.

Девочки хлопают меня по спине и одаривают комплиментами, они не кажутся фальшивыми или саркастичными. Джиджи так сильно меня обнимает, что я перестаю дышать. И улыбается так широко, словно гордится тем, что делит со мной комнату. Я стараюсь не придавать этому значения. Замечаю, что даже мистер Лукас, отец Алека, смотрит на меня сквозь стекло – а он почти никогда так не делает. Он странно мне улыбается и кивает.

Делаю реверанс и возвращаюсь к станку. Джейхи там, за стеклом. Он поднялся с места. Ловлю его взгляд – и проходит, кажется, целая вечность, прежде чем я поворачиваюсь к нему спиной и сдерживаю торжествующую улыбку. Меня наконец-то заметили.

И теперь я знаю, как отплачу Сей Джин.

10. Джиджи

Я ходила в зеркальную студию «Е» каждый вечер и смотрела на остатки послания от Бетт. Девочки выдали ее. Хотя, может, это была Лиз. Или Элеанор. Как бы то ни было, надпись стерли несколько дней назад. И все, кажется, просто о ней забыли, но у меня в голове угроза звучит так же часто, как тема феи Драже. И каждый раз я решаю, что стану лучшей феей Драже из возможных и не превращусь в жертву.

Спускаюсь на лифте на первый этаж, а потом – по лестнице в подвал. В моем зале пусто и тихо, только комки пыли в углах, скрежет старого радиатора и звон полумертвых лампочек. В здешнем зеркале меня почти не видно. Не могу двинуться, не могу закрыть глаза, чтобы помедитировать, – просто продолжаю пялиться на собственное отражение.

Мама всегда говорила, что нельзя столько времени проводить перед зеркалом. Но для танцора зеркало – как дом.

Представляю, как меня заполняет свет, совсем как на занятиях йогой с Эллой там, в Калифорнии. Хочу, чтобы солнечные лучи стерли все угрозы и все мое беспокойство. Поднимаю ногу – сначала на станок, потом к уху. Истончаюсь в прямую, невозможную линию, которая начинается с большого пальца левой ноги на земле и заканчивается на правой ноге в воздухе. Но тело реагирует не как обычно. В сердце что-то колет. Причина в Алеке или в моей болезни? Я не знаю, что хуже. Что опаснее?

– Давай помогу. – Тишину разрывает мужской голос.

Я поворачиваюсь, не опуская ногу, ожидая увидеть Алека. Только он знает, что я танцую здесь, внизу. Невинно улыбаюсь – слишком быстро, потому улыбка получается натянутой.

– Рада тебя видеть.

Это Анри Дюбуа, еще один новенький, и он на меня в открытую пялится. Глаза у него как на картинах мамы – темные, мечтательные и тревожные. Он проводит рукой по взъерошенным темным волосам. На нем балетный пояс и штаны, и я невольно перевожу взгляд чуть ниже его живота. В этих поясах все кажется чересчур большим. Он ловит мой взгляд и делает шаг назад. Я опускаю глаза.

– Да я сама справлюсь, – отвечаю и продолжаю растяжку.

Анри подходит ближе.

В общей сложности мы с ним перекинулись тремя предложениями. Все, что я о нем знаю, я прочла в балетных журналах. Он был восходящей звездой Парижской оперной школы. Ключевое слово – был. По слухам, его оттуда выгнали.

– Да ладно тебе! Балет – командный спорт. – Он подходит еще ближе, огибая поломанные станки.

– Как ты меня нашел?

Опускаю ногу. Не хватало еще, чтобы он решил сделать поддержку, не спросив разрешения. Мне бы злиться на него за то, что он отыскал мое тайное место. Только Алек может о нем знать.

Сажусь на пол и через секунду понимаю, что поступила глупо.

– А я тебя и не искал. – Анри опускается напротив. У него приятный акцент, мне нравится плавность его произношения. За шестнадцать лет во мне никогда не вспыхивал интерес к балетным танцорам, да и вообще к мальчикам, но вот в животе снова туча бабочек, а я потею и перестаю быть собой. В голове вьется столько новых мыслей, идей и ощущений.

Анри ведь всегда был красивым – в смысле, и на репетициях, и в классе, – но я никогда не обращала на этот факт внимания. А здесь, в странном, изломанном свете подвала от одного его вида пересыхает в горле.

– Ты здесь прячешься? Пока остальные в комнате отдыха, да?

Я не отвечаю. Он улыбается, словно сказал что-то смешное. У него такие симпатичные ямочки на щеках – хочется до них дотронуться.

– А тебе разве не стоит отдохнуть после репетиции? – Я не придумала ничего лучше.

– А тебе? – контратакует он, а потом ухмыляется. – Вы, балерины, слишком серьезные.

Он что-то бормочет на французском. Мне нравится, как это звучит и как изгибается линия его рта.

– Давай продолжим, Жизель.

Он называет меня полным именем. И произносит его так, как оно и должно звучать – мягкая «з» и долгая «л». Тянет рассказать ему, что родители встретились в Париже, когда временно жили там, в двадцать с небольшим. Они назвали меня в честь знаменитого балета.

– Давай добавим музыки. – Анри достает телефон, клацает кнопками, и звучит мелодия.

Внезапно появляется Щелкунчик. Он встает в стойку и протягивает мне руку. Прижимает мои бедра к своим и сгибает мои ноги в изящном па, словно кукла – это я. Он не просит разрешения. Какая-то часть меня совсем не возражает. Другая часть вовсе не чувствует, что я – это я. Щелкунчик прикасается ко мне так, словно мы старинные друзья. Странно, но я это только приветствую.

Он стягивает свои мокасины, и мы соприкасаемся подошвами. Стопы у него огрубевшие и сильные – стопы танцора. Мы разводим ноги ромбом, а потом он толкает меня вперед. Я вытягиваю ноги в прямую линию. Никогда еще не делала растяжку с парнем. Да и вообще с другими учениками.

В калифорнийской школе не было мальчиков. Здесь же границы стерты. Я не привыкла к таким прикосновениям, но придвигаюсь к нему поближе, хотя голос в моей голове и протестует.

– Не перенапрягайся, – предупреждает он.

Я скалюсь и демонстрирую свою гибкость, придвигаясь к нему еще ближе – к нему и его балетному поясу. Клонюсь вперед и замечаю у него под правым глазом крошечную родинку. Мы так близко, что он мог бы поцеловать меня, если б захотел, и я бы не успела его остановить.

Меня никогда еще никто не целовал. Несколько раз – почти, иногда просто прижимались к моим губам или легонько клевали в нос. Но никогда – страстно и по-настоящему.

Анри перекатывает во рту мятную конфету, она похожа на белую лодку в красном море. По моему лицу течет пот, и руки становятся липкими. Он этого, кажется, не замечает и лишь крепче сжимает мне пальцы.