Хрупкие создания

– Не таскай за собой переживания, – всегда говорила она. – Они слишком тяжелые.

Здесь так трудно помнить о ее словах. Но нужно держаться. И хорошо, что новых приступов после объявления ролей не было. Так что и волноваться не о чем.

Позади меня идет Элеанор, и я шучу о новой прическе нашей учительницы, просто чтобы она со мной заговорила. В школе так сложно по-настоящему сблизиться с кем-то. Она смеется. Я тоже.

В студии повсюду теплые гетры и пуанты, разговоры. Мы разминаемся. Джун облокотилась на стену и тянет ноги. Она всегда разминается, даже когда ей не нужно танцевать вместе с остальными. Джун сидит и запоминает движения и такты, заносит все в книгу дублера, которую завела. Иногда я представляю, как мы занимаемся вместе: смеемся, показываем друг дружке разные трюки, двигаемся в унисон, будто вернулись в детство. Но она не станет так делать. Я уже тысячу раз ее спрашивала.

Бетт закончила повязывать свою прозрачную юбку – словно у нее было все время мира – и смотрит на меня искоса, как будто разговором с Элеанор я нарушила какое-то негласное правило. Взгляд ее голубых глаз остер, как нож. А когда Бетт куда-то смотрит, все остальные повторяют за ней. Проходит пара секунд, и все пялятся на меня. Раз так… Изображаю непристойный звук, прикладывая губы к руке. Некоторые смеются, остальные недоумевают. Бетт закатывает глаза.

Плюхаюсь на пол рядом с Джун и улыбаюсь. Она улыбается в ответ, но как-то натянуто. Я научилась не принимать это на свой счет – такая уж она, Джун. Снимаю гетры – обрезанные бывшие мамины штаны и кусок старой футболки. Вшиваю новые ленты в туфельки: пальцы дрожат, в руках игла, зубная нить и скользкий сатин. Стараюсь унять дрожь. Сегодня придется танцевать на глазах у всех. У меня было всего полторы недели на занятия с Морки и Павловичем. Нужно было уломать туфли еще вчера, чтобы сегодня все прошло идеально. Продеваю нить через ткань, и она рвется. «Соберись», – убеждаю себя, продолжаю шить. Встаю и пяткой нажимаю на носок каждой туфли; чувствую, как слои клея и ткани легонько трещат под моим весом. Я быстро расправляю внутренности туфель, выворачиваю ткань наизнанку – совсем как банан – и вытаскиваю крошечный гвоздик плоскогубцами. Помню, что плакала, когда ломала первую пару туфель. Думала, что они станут уродливыми, но на самом деле так лучше для поддержки. Вырезаю часть подложки под ногой – там, где начинается подъем. Закрепляю моментальным клеем и клейкой лентой. Пробую встать. Подкладываю под носок пучок овечьей шерсти, надеваю туфли, завязываю ленты прямым узлом.

Элеанор разминается рядом со мной, и туфли ее как-то странно скрипят. Мы переглядываемся и начинаем смеяться. Мне в голову прилетает сумка.

– Черт!

Я поднимаю взгляд.

– О, извини! Не заметила тебя. – Бетт стоит прямо надо мной, а не где-то в отдалении, как секунду назад. Она садится между мной и Элеанор и хватается за край занавеси на зеркалах. Их закрыли по указанию мистера К. – он считает, что отражение только отвлекает танцоров, не дает им стать единым целым с персонажами, заставляет их лениться.

Бетт смотрит на себя в зеркало. Ее губы, когда вот так сжаты и накрашены розовым, почти похожи на сердечко. Бетт сворачивает волосы в аккуратный пучок. С моими так не получится. Она закрепляет прическу лаком.

Мои локоны всячески сопротивляются пучку и вместо этого превращаются в гнездо. Надо было все-таки выпрямить их или попросить тетю Лиа сводить меня в салон. Ловлю в зеркале взгляд Бетт. Она привычным движением руки наклеила ресницы, пушистые и темные, как крылья моих бабочек в инсектарии. Потираю щеку. На лице у меня ни пудры, ни помады, ни теней. Джун мне в первый же день посоветовала краситься, потому что так делают настоящие балерины и учителя обращают на это внимание. Но я не смогла. И не могу до сих пор. Не люблю, когда на лице что-то липкое и вязкое. С помадой Бетт я бы чувствовала себя клоуном. Я крашусь только перед спектаклями, да и тогда дождаться не могу, когда уже можно будет все это смыть.

Бетт, должно быть, заметила, что пальцы мои нервно теребят воздух, потому что она вдруг разворачивается в мою сторону:

– Мне нравится, что ты ничего не делаешь со своим лицом.

Не могу понять, говорит ли она это с издевкой или все-таки нет. Я пока плохо понимаю язык, на котором привыкли общаться здешние балерины. В моей прежней студии такого не было.

– А ты что думаешь, Элеанор?

– Ну-у-у, – тянет Элеанор.

– Мама всегда говорит, что макияж – это нечестно, так что… – Мне хочется затолкать эти слова обратно себе в глотку, но уже поздно. – То есть не то чтобы она права. Мне просто не очень нравится. – Улыбаюсь максимально искренне и добавляю: – Ты всегда выглядишь прекрасно. Серьезно.

Чувствую себя полнейшей идиоткой.

– Я восхищаюсь твоей уверенностью, и вообще, – говорит Бетт так естественно, что это моментально сглаживает углы. – Но немного краски не повредит. Играть роль и выглядеть идеально для этой роли… иногда это одно и то же, как думаешь?

Я не согласна, но она так мастерски затушевала неловкость, что я слегка киваю. Она протягивает мне пудреницу и кисточку.

– Попробуй! Тебе понравится. – Бетт зеркалит мою улыбку. – И парням тоже.

Провожу по коже кисточкой. Может, Бетт и права. Румяна хорошо оттеняют мою кожу. Теперь она сияет. Я поворачиваюсь, чтобы продолжить разговор и не упустить внезапное внимание, которым меня одаривает Бетт. Но прежде, чем я успеваю что-то сказать, она уже отошла к станку. Момент упущен.

К Бетт подлетает Лиз, шепчет ей что-то на ухо, глядит на меня, морща свой беленький носик так, словно учуяла мусор.

Заходят парни: Алек первым, Анри, как всегда, последним. Алек мне подмигивает, а потом обнимает Бетт. Чувствую внезапный укол ревности.

– Придешь сегодня? – мурчит она ему на ухо, но так громко, чтобы мы все услышали.

– Посмотрим, а то вдруг после репетиции и руки не смогу поднять, – отвечает Алек.

Могу поклясться, он смотрит на меня, пусть и всего секунду. Даже улыбается. Но, может, мне только показалось.

– Ты обещал. – Бетт не канючит, это ниже ее достоинства. Она лишь напоминает факты, скрещивает руки на груди, выпрямляет спину – словно адвокат, допрашивающий свидетеля.

– Отложите свою мыльную оперу, а? – просит Уилл. – Потом разберетесь. И ты, Бетт, наверняка победишь.

Бетт ощетинивается, хотя, как по мне, это комплимент. Подтверждение ее красоты, мастерства обольщения и глубоких чувств Алека тоже. Он целует ее в щеку, и мое сердце сжимается, когда Бетт обхватывает ладонями его лицо и ловит его губы. Все тут же от них отворачиваются, как по команде. Как будто всю жизнь так делали. Хотя, может, так оно и есть.

Но я-то здесь не всю жизнь, так что не собираюсь дарить Алеку и Бетт уединение и наблюдаю. Только я вижу, как Алек чуть подается в сторону и Бетт промахивается. Она морщит лоб, а он пытается поцеловать ее в щеку еще раз, но она отворачивается и отходит от него, обиженная. Я почти чувствую эту обиду.

Она ловит мой взгляд. Смотреть на них – так же больно, как смотреть прямиком на солнце. Бетт издает рычание, но останавливает себя. Весь наш дружелюбный разговор улетел в трубу. Я не должна была увидеть то, что сейчас произошло.

Отворачиваюсь, но слишком, слишком поздно. Поднимаюсь на носочки и проделываю серию релеве, подпрыгиваю на пятках, чтобы туфли приняли нужную форму, и проверяю, удобно ли пальцам.

Мистер К. практически влетает в студию, другие учителя на пятки ему наступают. Они садятся в передней части зала. Мы все пододвигаемся вперед. Мистер К. хлопает в ладоши и кивает:

– Сегодня разметим последнюю часть «Щелкунчика». Снежная королева, ты первая. Снежинки, соберитесь. Остальные – кружитесь, как вьюга. Репетируем первые две минуты, раз вы с Анри пока не разучили совместные па. Бетт, хочу увидеть твой выход. Анри, встань с краю и будь готов.

Это первая репетиция Бетт: она кружится и сразу же превращается в снежинку – само воплощение грации. Ее повороты безупречны, она расцветает под мелодию: ее руки, ее ноги, ее лицо – все идеально. Остальные кружатся вокруг, но не поспевают за ней. На фоне Бетт все – новички. Она поднимает руки и ладони – идеально – так же, как это делает Морки. Она словно точно знает, когда нужно поворачиваться, – как мотылек, летящий к свету. Все следят за ней с восхищением. У меня все внутри сжимается от страха: вдруг все думают, что мистер К. принял неверное решение и Бетт должна играть фею Драже? Гоню эти мысли прочь.

Мистер К. перекрикивает музыку:

– Больше характера! Ты – снег! Легче! Еще легче!

Щеки Бетт краснеют. Морки говорит что-то на русском, и Бетт вытягивает ногу. Она делает пируэт, и музыка смолкает. Мы аплодируем. Бетт склоняется в реверансе и уходит со сцены. Обхватывает голову руками, и я замечаю, что ее трясет.

Мистер К. поворачивается к Морки:

– Повороты неаккуратные. Не выходят.

Морки отвечает на русском. Мистер К. поднимает руки.

– Основы должны быть отточены до автоматизма. Как вторая природа. А тут все как любители. – Мистер К. указывает рукой на Бетт, и та возвращается на сцену. – В целом вышло неплохо. Повороты и пируэты хороши. Растяжка и порядок тоже. – Он поглаживает бородку. – Вот в чем разница между танцем, который поможет попасть в кордебалет, и выступлением, которое подарит роль Авроры, Китри или Одетты, – в характере, чувстве. В трансформации в персонажа. Я должен забыть о Бетт Эбни и видеть перед собой только Снежную королеву.

Он отпускает ее, она кланяется и выходит в центр. Наклоняется к станку, стоя спиной к нам.

Мистер К. садится на пол там, где недавно стояла Бетт: парням предстоит перелетать через него, чтобы научиться делать высокие прыжки. Мальчишки нервничают – все, кроме Анри. Он прыгает так хорошо, что по сравнению с ним даже Алек кажется неловким. Я видела фотографии прыжков Анри в журналах, там их с Кэсси называли будущим великим балетным дуэтом.

Наконец мистер К. подзывает к себе меня. Я сглатываю и выхожу вперед. Виктор начинает играть.

Чуть встряхиваю руками, жду третьего такта, делаю вдох и встаю в первую позицию. Мистер К. машет рукой, прежде чем я начинаю. Он ходит по комнате, прикрыв рот ладонью.

– Прости, что прерываю, моя темненькая. Еще кое-что перед тем, как мы продолжим…

Он чешет затылок. У меня холодеет в животе. Переступаю с ноги на ногу и вытираю пот на шее. Притворяюсь, что поправляю шпильки в пучке, хотя в этом нет нужды.