Те, что придут

– Ничего не произойдет, если вы будете вести себя умно, конечно. Даю вам слово германского офицера, – Оберхайзер в очередной раз мысленно отдал американцу должное – насколько быстро тот умел ориентироваться в ситуации и брать себя в руки, несмотря на все свое более чем незавидное положение. Другой бы на его месте сейчас рыдал, проклинал судьбу, или, на худой конец, забыв про все свою гордость, хватал их со Штоссом за ноги, умоляя проявить милосердие к невинным. МакГилти же, похоже, полностью оставил за бортом последние эмоции и окаменел – сейчас лицо его окончательно превратилось в неподвижную маску.

– Твое слово ничего не стоит, выблядок, – без всякого выражения ответил МакГилти. Оберхайзер пожал плечами, – Пусть так. Разве у вас есть выбор?

Американец промолчал, затем опять занял исходное положение, привалившись к каменной стене камеры.

– Итак, заходим на новый круг. Запись? – Оберхайзер взглянул на Штосса, тот утвердительно кивнул. Потом снова повернулся к МакГилти.

– Сперва пройдемся по официальному протоколу. Ваше полное имя, воинское звание, год и место рождения?

МакГилти опять сверкнул на него глазами, впрочем, уже даже без особой ненависти, так, должно быть, отслуживший свое бык-производитель смотрит на приближающегося к нему мясника.

– Уильям Джейкоб МакГилти, матрос первого класса, второе декабря 1901-ого года, Уокиган, штат Иллинойс.

– Образование? Когда вы поступили на службу и где её проходили?

– Начальная школа Уокигана. В апреле 1919-ого, на крейсере «Омаха», в 21-ом был повышен до матроса первого класса и переведен на эсминец «Джеймс Уилкинс».

– Что вам известно об этом корабле?

– Эсминец типа «Викс», постройки 1919-ого года, – МакГилти изобразил нечто вроде ухмылки, – Мы с ним одновременно служить начали. Не покидал его вплоть до… – он вновь замолчал но, когда Оберхайзер уже открыл рот, чтобы поторопить его, все-таки закончил, – Вплоть до самой гибели корабля в феврале 1928-ого.

Оберхайзер подался вперед.

– Отлично. Ну а теперь мне бы хотелось, чтобы вы поэтапно и со всеми подробностями, какие только сможете вспомнить, а я почему-то уверен, что вы практически ничего не забыли, рассказали нам все – начиная с того момента, когда ваша флотилия вышла к побережью Массачусетса и до самого конца. Как вы сказали, до гибели корабля.

На этот раз американец молчал значительно дольше и Оберхайзер не пытался его подстегнуть. Потом он медленно, шамкая больше обычного, заговорил снова:

– Сперва предполагалось, это будут обычные учения – нам объявили, что боевая задача будет заключаться в поиске подлодок условного противника…

3

Все надежды на то, что после того как МакГилти расколется, в деле, наконец, появится хоть какая-то ясность, рассеялись, словно дым на сильном ветру. Тот невероятный бред, который он нес на протяжение всего времени допроса, можно было смело выставлять на какой-нибудь конкурс шизофреников. И самое обидное заключалось в том, что сам он явно был убежден в истинности собственных слов – Оберхайзер в таких вещах никогда не ошибался. МакГилти порол всю эту чушь, пребывая в полнейшей уверенности, что именно так оно все и было.

Согласно его показаниям, 17-ая флотилия эскадренных миноносцев, совместно еще с несколькими соединениями, точного состава и численности которых МакГилти не знал, подошла к побережью Новой Англии в районе между городами Ньюберипорт, Иннсмут и Данвич. Конечной целью была скальная гряда, известная в тех местах, как Риф Дьявола, возле которой и находились подводные лодки условного противника, которые необходимо было атаковать глубинными бомбами. Выход к цели осуществлялся глубокой ночью и первое, что бросилось тогда в глаза экипажу «Джеймса Уилкинсона», это освещенный красным заревом многочисленных пожаров берег. Первой мыслью тогда было, что там находится полигон и армия проводит какие-то свои учения, еще более масштабные, нежели морские, однако, согласно всем картам, как раз в этом месте должен был располагаться город Иннсмут и, судя по всему, горел именно он.

Далее поступил приказ вместо учебных болванок использовать боевые глубинные бомбы, причем сбросить их требовалось не просто в заданном квадрате, а подойдя к Рифу Дьявола на как можно более близкое расстояние. И когда они это сделали, то очень многим из несших боевое дежурство на верхних палубах, включая самого МакГилти, находившегося возле носового 102-мм орудия, показалось, что там внизу, на глубине десятков метров, тускло мерцали какие-то очень странные зеленоватые огни.

Но наиболее феерическую чушь МакГилти понес уже после рассказа о том, как «Джеймс Уилкинсон» и два других эсминца 17-ой флотилии сбросили глубинные бомбы. Якобы практически сразу после этого корабли подверглись массированной атаке неких морских животных (МакГилти называл их тварями) совершенно неописуемой внешности. Чудовища, напоминающие, по словам американца, «покрытых чешуей человекоподобных лягушек, с акульими пастями и медвежьими когтями, которые одинаково легко разрывали как плоть, так и металл», буквально облепили корпус эсминца, словно осы сладкое варенье и, не обращая никакого внимания на шквальный огонь из всего, что только может стрелять, в считанные минуты уничтожили большую часть экипажа «Джеймса Уилкинсона». Те, кому повезло уцелеть, смогли забаррикадироваться в орудийном погребе, МакГилти вошел в число этих счастливчиков. Потерявший управление эсминец выбросило на скалы и не утонул он лишь потому, что прочно застрял на них. Из ста человек команды до утра дожили пятнадцать, причем МакГилти был единственным, кто в момент нападения находился на верхней палубе. Уже после восхода солнца, другой эсминец, уже из 18-ой флотилии, снял их с останков покореженного корпуса «Джеймса Уилкинсона» и они узнали, что судьбу их корабля разделили и два оставшихся эсминца их флотилии, но на них выживших не оказалось…

После возвращения на берег, всех выживших вместо больницы отправили в специальную тюрьму ФБР где подвергли детальному допросу – мрачно ухмыляясь, МакГилти заметил, что в этом отношении и у американцев, и у немцев методы вытягивания информации были весьма схожи – а затем заставили подписать массу бумаг и поклясться на Библии, и под присягой в том, что никогда и не при каких обстоятельствах уцелевшие члены экипажа ни одной живой душе не расскажут о тех событиях, свидетелями которых они стали. Типа, этого требуют высшие интересы Соединенных Штатов и, вообще, все происшедшее являет собой строжайшую государственную тайну, любое нарушение которой повлечет самые серьезные последствия вплоть до высшей меры.

Именно тогда, МакГилти принял решение оставить семью – у него, на тот момент, уже были двухгодовалая дочь и шестимесячный сын и, несмотря на то, что он прекрасно понимал, насколько тяжело будет им с женой выжить отдельно от него, страх, хотя бы случайно втянуть их в этот сюрреалистический кошмар с глубоководными чудовищами и правительственными агентами (причем, МакГилти не был уверен кто из них опаснее), перевесил. Фэбээровцы подобное решение одобрили и вскоре его жена получила официальное правительственное уведомление о гибели мужа во время проведения учений, естественно, вместе с полной уплатой всех полагающихся страховок и компенсаций. Позже, уже после начала Депрессии, МакГилти неоднократно посылал им анонимные денежные переводы, но хоть как-то дать о себе знать так и не решился.

На этом история явно заканчивалась, причем Оберхайзеру было ясно, что дальше пытать американца бессмысленно – он на самом деле выложил все, что знал, или, по крайней мере, думал, что знает. И он не врал.

– Ну что теперь? – поинтересовался Штосс, когда они покинули камеру, оставив МакГилти наедине с его сумасшедшими воспоминаниями, – Что дальше? Что думаешь по поводу всего этого дерьма?

Оберхайзер пожал плечами:

– Думаю, что кое-кто, возможно, сильно удивится прослушав запись всего этого бреда беременной медузы. А если серьезно, знаешь, что меня занимает больше всего?

Штосс посмотрел на него вопросительно.

– Почему он так долго упирался, зачем ему было терпеть, все то, что он терпел, и не выложить всю эту занимательную историю про подводные огни и людей-лягушек или, кто они там, сразу? Он что, настолько серьезно отнеся к той дурацкой присяге или клятвам, которые его заставили принести? Серьезнее, чем к собственной боли, здоровью и жизни?

– Наверное, тоже за семью боялся, думал, что если расколется, то это и их тоже может каким-то боком коснуться. Ты же видел, как он сразу запел, стоило только увидеть снимки. Кстати, – Штосс хлопнул его по плечу, – С семьей это здорово придумано, уважаю. Но не думай, не будь я безвылазно привязан ко всем этим катакомбам, я тоже попробовал бы нарыть что-нибудь на родственников, так что особо не задавайся, – он хмыкнул, – Знаешь, когда я понял, что у тебя там и каким образом ты собираешься действовать, то сначала испугался, что наш клиент сделает каменную рожу и начнет утверждать, что знать никого не знает и никакой семьи у него нет и не было.

Оберхайзер кивнул – Была, конечно, такая опасность, но у твоего американца типаж не тот, это сразу ясно. Он из тех, кто сами по себе могут вынести практически все, что угодно, но вот когда дело доходит до ближнего круга… Сильный, мужественный, упертый, но слишком прямолинейный и тупой, чтобы что-то придумывать. Типичный англосаксонский служака – минимум воображения и мозгов, при максимуме силы воли. Кстати, я уверен, он говорил правду – или то, что по его глубокому убеждению, являлось правдой. Могу на это поспорить.

– И ты полагаешь что…

– Полагаю, там был какой-то очень масштабный эксперимент с психотропными веществами в корне изменяющими личность и заставляющими увидеть то, чего нет и быть не может, – Оберхайзер покачал головой, – Наверное, с самолетов сбросили начиненные этими веществами бомбы, а возможно, доставили еще как-то. Знаешь, следующая ступень в развитии боевых отравляющих газов. Обычные газы поражают сердце, органы дыхания или центральную нервную систему, этот же, по всей вероятности, воздействовал на психику. Кстати, – он немного помедлил, – До меня неоднократно доходили слухи относительно того, что у нас сейчас тоже работают в этом направлении, при нескольких лагерях, в частности Дахау и Лихтенбурге, созданы специальные лаборатории, там экспериментируют с различными психотропными веществами. На жидах, конечно, славянах, и прочем неполноценном дерьме. Но американцы, разумеется, полные отморозки, если не сказать хуже – ставят опыты на своих собственных солдатах, тем более, в подобных масштабах. Впрочем, – он снова пожал плечами, – А что еще хотеть от этой псевдонации ублюдков и полукровок, перемешивающихся между собой и со всяческим приезжающим со всего мира отребьем, уже более сотни лет?

– А потери, ты думаешь…

– Практически уверен, что под воздействием этого газа или чего-то иного, могу лишь догадываться, ребята поймали хороший, полноценный такой, приход с глюками и доблестно перебили друг друга, пребывая в полном убеждении, что сражаются с морскими чудовищами. После чего направили свои корабли на камни, а может быть, реально налетели на них, как раз из-за потери управления. В любом случае, одинаковые видения сразу у как минимум нескольких сотен человек, доказывают присутствие некого очень сильного галлюциногена. Если, конечно, – Оберхайзер криво ухмыльнулся, – Не допустить мысли о реальном нападении неких неизвестных тварей.

– И ты считаешь, наши любители мистических загадок этим удовлетворяться? Дело, наконец, закроют?

Оберхайзер усмехнулся, – Крайне сомневаюсь, это для них будет выглядеть через чур банально. Потом, сам знаешь, там если уж упрутся, то будут рыть до победного конца, не считаясь ни с какими доводами разума. Но, в любом случае, наша работа здесь, по крайней мере, на текущий момент, точно завершена. Дальше, если уж так приспичило, пусть продолжают разбираться индейцы уже непосредственно на месте.

«Индейцами» в ведомстве называли глубоко внедренных германских резидентов на территории Штатов, причем, не без определенного основания – почти у всех у них были кодовые имена связанные либо с названиями индейских племен, либо с какими-либо предметами традиционного быта коренных народностей Северной Америки. Оберхайзер всегда считал подобное высшей степенью идиотизма, однако наверху кому-то, видимо, это казалось весьма оригинальным.

Доведя его до ведущей в башню с лестницей дверью, Штосс попросил немного подождать и минут через пять вернулся с запечатанным в бумажный конверт тонфолевым диском, который затем торжественно вручил Оберхайзеру.

– Запись нашей содержательной беседы, – пояснил он, – А что мне теперь делать с МакГилти?

– Да что хочешь, – Оберхайзер с тяжелым вздохом смотрел на уходящие вверх ступени, все его мысли уже были прикованы к ним и к предстоящему бесконечному подъему, – Дождись звонка из Центра, думаю, будет сегодня ближе к вечеру, а потом можешь его на полоски порезать и крысам скормить. Крыс, уверен, у тебя тут в достатке. Он больше не нужен.

– Крыс в последнее время, почему-то не видно, – заметил Штосс, – Исчезли, сволочи, примерно в то же самое время, когда у нас тут стало сыровато. Не любят воду, зараза такая. Ладно, разберемся. Ну, бывай.

Штосс пожал ему руку и Оберхайзер начал восхождение, из всех сил стараясь не думать сколько же еще ступеней ожидают его на пути к солнечному свету.

4

Три недели спустя, солнечным майским утром, по бостонскому Центральному парку прогуливался весьма жизнерадостного вида человек. Некоторое время он просто бесцельно бродил среди вековых сосен самого древнего общественного парка США, наслаждаясь по летнему теплым солнцем, затем, не спеша пересек Тропу Свободы, по которой в сторону исторического центра уже тянулись первые туристы, и остановился около газетного киоска. Приобретя свежий номер «Бостон Геральд», он аккуратно убрал сдачу во внутренний карман пиджака, уселся на ближайшую скамейку, закинул ногу за ногу, сдвинул шляпу так, чтобы прикрывала глаза от солнечных лучей и одновременно не мешала читать, и погрузился в изучение последних новостей.

Первые полосы все еще занимали статьи всесторонне обсасывающее недавнее крушение «Гинденбурга» под Нью-Йорком, написанные, разумеется, без малейшего сочувствия и в самом негативном для Германии ключе – даже наиболее миролюбиво настроенные авторы утверждали, что это была ниспосланная свыше расплата за состоявшуюся в конце апреля бомбардировку Герники и очень сокрушались по поводу того, что командир дирижабля сумел выжить. Затем шли вести с испанских фронтов, очередные дежурные рассуждения о фашистских зверствах над мирным населением, потом региональные новости, в которых рассказывалось о наполеоновских проектах по реставрации основных городских достопримечательностей, новой выставке в Музее Изабеллы Стюарт Гарднер, криминальная хроника и, наконец, спорт. Все это купивший газету просмотрел довольно быстро и без особого интереса, зато добравшись до раздела частных объявлений, принялся изучать его с повышенным вниманием.

Очень скоро он нашел то, что искал и то, ради чего, собственно и приобрел этот полубульварный листок – крохотную заметку о сдаче в наем маленькой квартирки в мансарде доходного дома на 208-ой Западной улице. Перечитав это, ничего, на первый взгляд, не значащее сообщение несколько раз, человек коротко сам себе кивнул, поднялся со скамейки и зашагал к ближайшей автобусной остановке.

За свою не слишком долгую, но, уже и не слишком короткую жизнь, этот человек успел сменить много имен – настолько много, что он уже практически забыл, кем его нарекли при рождении. Последние годы он привык думать о себе как о Райнхарде Фальтере, хотя подавляющее большинство его нынешних знакомых называло его Гарольдом Смитсоном и он отзывался на это имя.

В ближайшее время ему предстояло стать кем-то еще и он пока даже точно не знал, кем именно.

Спустя сорок минут изматывающей душу тряски в битком переполненном автобусе, человек, считавший себя Фальтером, вышел в одном из ближайших северных пригородов Бостона, в тихом районе, где любили селиться успешные клерки средней руки и инженерно-технический персонал обслуживавший Бостонские Военно-Морские верфи. Практически все здесь было застроено аккуратными двух и трехэтажными коттеджами в том чрезвычайно милом, типично новоанглийском стиле, который всегда вызывает умиление у туристов, особенно приехавших из южных штатов. Миновал кукольного вида изумрудно-зеленую лужайку и отпер белоснежную входную дверь одного из таких домиков.

Очутившись внутри, Фальтер тщательно запер за собой замок, а затем даже и засов, снял шляпу и пиджак, кинул их на диван в маленькой, но очень уютной гостиной и, захватив с собой купленную в Центральном парке газету, прошел в соседнюю комнату, служившую, по всей видимости, ему одновременно спальней и кабинетом. Здесь он бросил газету на стоявший подле окна письменный стол и извлек из-под примостившегося здесь же книжного шкафа небольшой дорожный чемодан.