Иерархия Неба и Земли. Том II. Часть II. Новая схема человека во Вселенной

Во Вселенной существует лишь один Храм, и это – Тело Человека… Когда мы прикасаемся рукой к человеческому телу, мы дотрагиваемся до Небес.

    – Новалис. Цитируется Карлайлом в произведении «Герои и культ героев».

«Поистине! Даже многое из собственного достояния бывает нелегко нести! Многое внутри человека похоже на устрицу, отвратительную и скользкую, которую трудно схватить. Потому внешняя оболочка и должна быть разукрашена, чтобы выглядеть благородно, будучи как бы ходатаем за все, что внутри. Но и этому искусству надо еще научиться: надо иметь скорлупу, и прекрасную видимость, и мудрую слепоту!

    – Ницше, Так говорил Заратустра, «О Духе Тяжести», перевод: В. Рынкевич

Каждый отдельно взятый человек – сложное существо, состоящее из бесконечного числа отдельных центров ощущений и воли, каждый из которых является личностным, имеет собственную душу и индивидуальное существование, собственную репродуктивную систему, разум, и память, и, наверняка также свои страхи и надежды, свои периоды недостатка и изобилия – и сильную убежденность в то, что он сам и является центром вселенной.

    – Сэмюэл Батлер, Жизнь и привычка

1. Непознанное тело

Что я такое? В части I ответ был таков: я есть вид вовне из центра, и я есть вид вовнутрь, к центру. Здесь, в части II, получит свое развитие вторая часть этого ответа. То, чем я являюсь – это то, чем меня видит мой наблюдатель, а это зависит от того расстояния, на котором он от меня находится. Пришло время более тщательно изучить его данные и по возможности составить план областей моего пространства согласно тому, что он в них испытывает.

«Какая это химера – человек! Какое новшество! Какое чудовище, какой хаос, какое противоречие, какое чудо».

    (Паскаль, Мысли, 434).

Начиная с того же, что и здравый смысл, мой наблюдатель заявляет, что я – человек. Что это значит? В человеке можно увидеть две вещи – то, что отличает его от других людей, и то, что его с ними роднит. Практически все и всегда (и в том числе и я) видят во мне только уникальное и игнорируют общее. Значение имеет не суть, а лишь несущественное, в результате чего я сведен к тени самого себя, парящей в теневом мире бесплотных особенностей. По сравнению с тем, что во мне обычного, необычное – ничто, однако к этому «ничто», этому ничтожному фрагменту человека, относятся так, как если бы он был всем целым. Мы недостаточно простые для того, чтобы замечать простое. Нам нужно принять совет Джалалуддина Руми – «продайте свою разумность и купите замешательство», – если мы хотим замечать что-либо, кроме мелочей[1 - Основная трудность в том, что человеческих тел так много, и в результате «Чудесное, путем простого повторения, перестает быть Чудесным». Но, как продолжает Карлайл, «Должен ли я смотреть на Потрясающее с глупым равнодушием потому, что я видел его уже дважды или двести или два миллиона раз?» Sartor Resartus, III.8.].

Видеть самого себя и других абстрактно, то есть как нечто большее, чем просто набор ярлыков, – безусловно, практическая необходимость. Однако иногда я ощущаю более глубокую необходимость (которая, в конце концов, так же практична) – необходимость игнорировать несущественное и осознать суть своей природы. Я – человек, неважно какой. Быть этой плотью и кровью (а не механизмом, не бензином, не пламенем и не птеродактилем), иметь эти четыре конечности (вместо тысячи, или вообще никаких, или полозьев-«гусениц»), иметь эту голову, эти глаза, эти уши (которые могли бы быть циферблатами и указателями, или соцветием, или листвой, или созвездием) – это вовсе не «ничто»; это также не что-то, для чего я мог бы назвать хорошие причины. Тело очень любопытно устроено. «Человек ударяет по струнам лиры и говорит: „Жизнь реальна, жизнь серьезна“, а затем идет в комнату и запихивает инородные вещества в дырку в голове»[2 - Наполеон из Ноттинг-Хилл, III.3. См. также стихотворение Руперта Брука «Мысли о форме человеческого тела» (Полное собрание стихотворений) и Тело и душа г-на Джона Брофи. «Если на него смотреть извне», пишет г-н Брофи, «тело можно сравнить с мешком кожи, растянутым его наполнителем до состояния округлости и поддерживаемым в причудливой форме жестким каркасом костей и сцеплением мышц, которые противостоят или отводят земное притяжение и предотвращают водяночное стекание содержимого к ногам».]. Шутка в том, что я веду себя так, будто это я придумал проект первоначальной модели, будто я все знал с самого начала и поэтому мне не нужно потрудиться посмотреть на законченное произведение. Людей объявляли сумасшедшими за гораздо меньшее. Как редко я отказываюсь от всех знаний о том, что я такое, чтобы по-настоящему это заметить. Время от времени мои «чудо-маскирующие одежды» спадают, и я мельком вижу самого себя. Это запоминающийся опыт. В девяноста девяти случаях из ста это полностью безопасно – смотреть на эту штуку под названием человек. Но если продолжаешь на нее смотреть, то всегда существует то, что Честертон называл «страшной опасностью увидеть ее впервые»[3 - Цитируемое ранее произведение, 1.2. Дело в том, что мы видим человеческое тело очень примитивным образом – наверное, это похоже на то, как видят мир животные. Критическое, аналитическое отношение, которое мы применяем к созданиям человека, еще не распространяется на него самого. Об этом см. Джеральд Херд, Нарцисс: анатомия одежды, с. 126.].

2. Непознанные внутренности

Мой здравый смысл напоминает мне, что насколько бы я ни осознавал свое тело как единое целое, моя оценка все же будет поверхностной. Наука в буквально смысле вдается в суть вещей – она верит, что самое важное в них находится внутри. Анатомия и физиология могут пролить свет на то, чем я являюсь, разобрав меня на кусочки и показав, как эти кусочки себя ведут.

Итак, каковы же основные части моего тела? В качестве грубого первого наброска, удобным разделением будет скелет, система мышц, дыхательная система, система кровообращения, система пищеварения, выделительная система, репродуктивная система и нервная система. Таким образом, целостного человека можно изобразить в виде компании людей с узкой специализацией – один дышит, другой ходит, третий переваривает пищу, и т. п. В свою очередь, каждую систему можно рассматривать как скопление органов. А орган, в свою очередь, можно разделить на различные виды тканей.

Сэр Томас Браун говорит о «всех этих редких находках и любопытных предметах, которые я нахожу в Строении Человека». (Religio Medici, I.36). Безусловно, его осознанность была больше, нежели просто профессиональной: «Мы носим с собой те чудеса, которые мы ищем вовне: в нас таится вся Африка со всеми ее чудесами; мы являемся той смелой и предприимчивой частичкой Природы, которую тот, кто исследует мудро, познает очень быстро, тогда как другие трудятся над ней беспокойно и долго».

    (Цитируемое ранее произведение, I.15)

Но в этой моей телесной иерархии есть один странный факт: я в нее не верю. Конечно, я знаю о своих органах, даже довольно подробно. Иногда меня волнует то, как они функционируют, и я проявляю более чем поверхностный интерес к манипуляции, которую проводят, чтобы их исправить. Вместе с тем, мне представляется невозможным воспринимать себя как множество милей кровяных сосудов и множество ярдов кишок, как множество фунтов печени, мозгов и почек, как множество пинт крови и наполовину переваренной пищи. Мне трудно представить себе даже кости этой руки. Как часто я вспоминаю о том, сколько я ношу в себе экскрементов, даже в самой утонченной компании? Как часто я думаю о скелете, при помощи которого я совершаю каждое движение, или о беспрестанном движении живого существа в моей груди – и не об «обобщенном» сердце из учебника, а об этом, конкретном, которое находится там, под моей рукой; и не о скелете «из науки», а о тех самых моих костях, которые кто-то может откопать лет так через сто или тысячу[4 - Джон Каупер Поуис обнаружил «любопытное успокоение» в осознании собственного скелета, «движимый невидимым духом» – так же, как стоики находили моральную силу в представлении тела как трупа, который носит душа. Философия одиночества, от с. 199.]? Могу ли я сказать, что содержимое моего жилета для меня наполовину менее реально, чем сам мой жилет, или чем регулятор хода часов в его кармане?

Распространенная анатомическая схема (слюнных желез): гротеск усиливается сопоставлением человеческого и субчеловеческого.

Это не простая нехватка воображения, а нечто более укоренившееся. Как так получается, что я чувствую ответственность за свои злые мысли, но отрицаю любую ответственность за физические заболевания? Сэмюэл Батлер[5 - Едгин, XI.] и (из современников) К. Г. Юнг[6 - Психология и религия, с. 12.] привлекали внимание к этой удивительной несообразности. «Что делает тело как единое целое, то делаю и я», говорит У. Э. Хокинг, и добавляет в сноске, что уточнение «как единое целое» необходимо, чтобы исключить то, что делают мои органы[7 - Личность: ее тело и свобода, с. 48.]. Это так же трудно, как необходимо – представить себе, что я являюсь тем самым гигантским зверинцем, который нахожу в себе, и взять на себя ответственность за все его действия. Правда в том, что быть чем-либо кроме как однородным с ног до головы и от переда к спине, как свинцовый солдатик – это нам и не к лицу, и не есть хорошо; и потому я прячу от себя, не меньше, чем от других, те потрясающие и невероятные миры, которые находятся прямо под моим жилетом – миры, чьи очертания более необычные и нереальные, чем лунный пейзаж или глубочайшее морское дно. Если ничто не утаивается, то почему операция на человеке, когда ее видишь в первый раз, должна шокировать больше, нежели операция на паровом двигателе? Люди стараются жить на том расстоянии, которое делает из них людей. Все остальное замалчивается в большой игре – игре (в которой мы все – настоящие асы), в ходе которой мы все притворяемся, что являемся только людьми; в «игре в кожу», игре в человеческую таксидермию. Как было бы полезно отбросить всякое притворство. «Счастлив тот, кто может», – я вновь цитирую Карлайла[8 - Sartor Resartus, 1.10.] – «посмотреть сквозь Одежды Человека… и, быть может, различить, в том или ином Грозном Властителе более или менее ослабленные Органы Пищеварения». Быть может, такой человек и счастлив, но как он редок! Даже ученый, в нерабочее время, не относится к своей науке серьезно[9 - Джон Макмарри верно говорит, что «несмотря на наше хвастовство, мы на самом деле не верим в науку, кроме как поскольку она служит нашим ненаучным желаниям. Это обычно называют корыстной любовью». Свобода в современном мире, сс. 40, 41.]. Важным считается только ее практическая ценность.

Однако ключ к комнате ужасов найден. Многие серьезные операции уже проводятся при применении местной анестезии, и хирург может удалить собственный аппендикс[10 - См. эссе д-ра Л. Дж. Уиттса «Изгнание боли» в Изменении наследия человека, сс. 68, 69.]. Может настать время, когда пребывание в операционной станет частью начального образования, когда люди будут знать свои кишки так же, как они сейчас знают свои лица, когда художники покажут нам красоту, которая не поверхностная, и даже заспиртованные внутренности станут использовать в качестве декоративных элементов[11 - Конечно, моя неосознанность относительно собственных органов вполне предсказуема: я наслаждаюсь не пищеводом, а своим обедом; не корой головного мозга, а ощущением; не легкими, а свежим воздухом; не железой обонятельной области, а ароматом мимозы. Для меня здесь весь этот телесный аппарат и вправду мифический, невозможный. Я «развоплощен» в качестве самого себя, и воплощен – в качестве других.].

Как мало кто из нас замечает: «вся эта масса плоти, которую мы видим, вошла через рот; это тело, на которое мы взираем, находилось на наших досках для резки хлеба; короче, мы сами себя поглотили» (Religio Medici, I.37). И как мало кто находит, подобно Уолтеру де ла Мэру, что

«Это очень странно,
Что то, что мисс Т ест,
В нее и превращается».

Быть может, осознание формы принесет с собой осознание функции. В настоящий момент способности моего тела проходят незамеченными. Я довольствуюсь тем, что кладу обед в рот и забываю о нем, поднимаю что-то, находясь в полном невежестве о том, как я это делаю; и вообще словно в трансе управляю самой сложной машиной на Земле, не проявляя ни малейшего интереса ни к одной из ее частей, кроме как к маленькому участку обшивки. Более того – я на самом деле ожидаю, что этот кусочек вещества будет иметь одну и ту же температуру зимой и летом; с величайшей искусностью интерпретировать и выполнять мои самые неопределенные пожелания относительно того, как ему двигаться; сохранять ту же самую структуру и химический состав независимо от того, что я в него вливаю; чинить и перенастраивать самого себя независимо от того, как бы хорошо или плохо я с ним не обращался; сохранять всегда одну и ту же форму и не превращаться во что-нибудь совершенно другое независимо от изменений в его окружающей среде: все это, и гораздо больше, я ожидаю от своего тела, и я приберегаю свое удивление для тех моментов, когда мое тело слегка не оправдывает моих ожиданий. Это чудо, что оно вообще функционирует.

Такая моя неосознанность – не случайность, не произвольная уловка ума. Для нее есть причина. Никогда конверт не давал столь неверного представления о своем содержимом. Мир внутри меня более дикий и первобытный, чем мир чудовищ мезозойской эпохи, а мне кажется, что с тех пор мы многого достигли. В качестве самозащиты, в защиту всего человечества, я вынужден отвергать всю ту часть себя, которая не лежит на поверхности. И таким образом, как всего-навсего человек, я – пустой предмет, тонкая оболочка; станция, через которую входящий и исходящий трафик следует в незнакомые области. Если, однако, такая модель меня кажется бескровной, ненастоящей, похожей на страуса, и если мне хочется основательности, тогда мне нужно признать мою субчеловечность. Это значит променять горизонтальный вид на вертикальный[12 - Секс – прекрасный пример того, что я имею в виду под «вертикальностью». Сначала секс – человеческий и визуальный: партнеры сохраняют свою общую для них обоих человечность, сохраняя дистанцию. Следующая стадия – субвизуальная, «животная», речь идет уже не о целых человеческих существах, а об органах, т. к. расстояние сократилось. Затем секс становится клеточным, речь уже больше не идет о мужских и женских существах или органах, а о мужских и женских клетках… Затем эстафету перенимают гены… Таким же образом сознательно могут быть подключены уровни, которые выше чем просто человеческий. Это Беатриче – идеализированная человеческая любовь – проводит Данте наверх, через многие области, к самим небесам.Сравните с стихотворением А.Э. о «зажигательном стекле женщин».«Только до сих пор; я должен оставаться здесь:Ближе – и я пропущу весь свет, весь огонь;Я должен терпеть мучительный светСо всей красотой и со всем желанием».(Собрание стихотворений)], согласно которому я есть то, чем я кажусь в каждой из областей. Быть может, как интеллектуальное упражнение оно не трудно. Но осознать это – совсем другое дело.

Рисунок мальчика (девяти лет), на котором человек с зубной болью – пример того, что иногда называют «тактильным» излишним подчеркиванием пораженной части. См. Виктор Левенфельд, Природа творческой деятельности и Герберт Рид, Образование посредством искусства.

Однако дело в том, что моя неосознанность не только не ошибочна и не нереалистична, но является в своем роде красноречивым свидетелем областной организации всего. Ибо это факт, что, как человек, я лишен телесного содержания. Когда я функционирую на человеческом уровне, мои органы упразднены, превращены в «ничто», поглощены пустотой в центре. Как ясно из предыдущих глав, если я хочу получить опыт переживания другого человека, то этот человек должен уйти: освобождаемое помещение не может быть меньше чем гость, который в него въезжает. Он является человеком во мне, и я – человек в нем: чем бы еще мы ни являлись, это не имеет значения. Иными словами, целостные люди и части людей несовместимы. Разные уровни не смешиваются друг с другом. Я – меньше, чем человек, но только для наблюдателя, который тоже меньше, чем человек, или для себя, когда я отождествляюсь с таким наблюдателем.

3. Порядок значимости в теле

Позвольте мне признать те органы, которые находит во мне мой наблюдатель. И теперь возникает вопрос: каков же порядок их значимости? Для моего сапожника я являюсь парой ног, для шляпного мастера – головой, для бакалейщика— пищеварительным трактом, для парикмахера – шевелюрой. Мнения разошлись. Что же является моим? Могу ли я решить вопрос путем прямого обследования?

Гален рассматривал печень и вены как центр нашей растительной жизни; сердце, легкие и артерии как центр нашей животной жизни; мозг и нервную систему как центр нашей интеллектуальной жизни. См. Бенджамин Фаррингтон,

    Греческая наука, II, с. 159.

«Существует единое целое из сотни костей, девяти отверстий и шести внутренних органов. Который из них тебе ближе? Все ли они тебе нравятся? Отдаешь ли какой-либо части тела предпочтение? Все ли они – твои слуги и служанки? Достаточно ли слуг и служанок, чтобы управлять друг другом? Сменяют ли они один другого, как государь и слуги? Существует ли среди них поистине государь? Найдем ли мы его или не найдем, это не принесет ему ни пользы, ни ущерба».

    Чжуан-Цзы, II. Перевод Л. Позднеевой

Я закрываю глаза и пытаюсь «прочувствовать» то, что внутри моей правой кисти, затем – левой, затем – моей головы, моих ступней и т. д.[13 - Некоторые индийские йоги и тибетские ламы упражняются в переносе своего «сознания» из одной части тела в другую. Например, человек становится своей кистью, ощущая себя имеющим форму кисти, тогда как все остальное тело является отдаленным движущимся объектом. См., например, Александра Дэвид-Нил, Мистики и маги Тибета.] Постольку, поскольку я в этом преуспеваю, кажется, что ни у одного органа нет явного превосходства над другими: я не чувствую себя больше «как дома» в одном, чем в другом. Тем не менее, в конкретном опыте (в котором визуальный и слуховой компоненты играют такую огромную роль) не может быть сомнений относительно существования телесной иерархии. Таким образом, я убежден, что моя голова – это в гораздо большей степени «я», чем моя рука, что мой мозг менее отдаленный, чем моя печень, что мое лицо – более привилегированная часть меня, чем моя стопа[14 - Сравните: Шопенгауэр, Мир как воля и представление, i. с. 230.]. Порядок значимости: голова, туловище, конечности. Если художник не может написать портрет во весь рост, он напишет его по пояс; а если это слишком много, то одну лишь голову. Для Платона голова божественна, а грудь находится в пределах слышимости рассуждений разума, тогда как в животе привязан дикий зверь[15 - Тимей, 44,45, 69, 70. Сравните: Псевдо-Дионисий, Божественные имена, IX.5; Фрейзер, Золотая ветвь.]. Существенно, что преувеличенные головы людей, которые рисует карикатурист, не выглядят гротескно, и что даже лишенные туловищ головы с крыльями херувимов и серафимов работы Рафаэля выглядят достаточно естественно[16 - Самые высокие ангельские чины (херувимы и серафимы), которые ближе всего к Богу и дальше всего от людей, обычно изображались в виде одних только голов; архангелы находятся ниже рангом, и соответственно их иногда изображали в виде одних лишь бюстов – часть тела ниже пояса либо отсутствовала, либо скрывалась облаком.]. Маленькие дети также часто рисуют людей в виде голов без тела, с ногами, растущими из подбородка. В социальном плане я – лицо. Все остальное – не многим больше, нежели просто поддержка для него. Поэтому лицевые увечья и могут быть столь ужасны по сравнению с увечьем или потерей конечности.

Какие есть веские оправдания этих интуиций или предубеждений? Во-первых, очевидно, что я наиболее уязвим в тех частях, которые больше всего считаются мною. Я скорее перенесу потерю конечности, чем серьезную травму живота, и скорее перенесу эту травму живота, чем серьезную травму головы. Заболевание мозга, скорее всего, изменит мое поведение больше, нежели заболевание легких. Более важны данные, предоставленные интеграцией тела нервной системой. Мой передний мозг – это центральная телефонная станция, где осуществляются все необычные и крупные соединения; мой задний мозг и спинной мозг – вспомогательные станции, которые занимаются рутинной работой прежде, чем она поступит на более высокий уровень. То, что осталось от моей нервной системы, в основном занимается простой передачей. Что касается всего остального тела, то иногда считается (хотя и от случая к случаю), что оно существует исключительно для поддержания и транспортировки нервной системы[17 - «Я – мозг, Ватсон. Вся остальная часть меня – всего лишь приложение», – говорил Шерлок Холмс. Сравните: Бергсон, Творческая эволюция, сс. 129, 265 и Чжуан Чжоу: «Существует единое целое из сотни костей, девяти отверстий и шести внутренних органов. Который из них тебе ближе? Все ли они тебе нравятся? Отдаешь ли какой-либо части тела предпочтение? Все ли они – твои слуги и служанки? Достаточно ли слуг и служанок, чтобы управлять друг другом? Сменяют ли они один другого, как государь и слуги? Существует ли среди них поистине государь? Найдем ли мы его или не найдем, это не принесет ему ни пользы, ни ущерба».].

По крайней мере, наблюдатель непременно найдет в моем теле иерархию, типа той, которую описывал Платон. И я, находясь на другой стороне забора, могу представить подтверждение обратного порядка. Критерий значимости моего наблюдателя – видимость; моя – невидимость. Я практически не вижу собственную голову; я не до конца вижу свое туловище; а свои конечности, в основном кисти и ступни, я вижу очень хорошо. У моего наблюдателя все наоборот: он концентрируется на моей голове, а все остальное описывается весьма кратко. Иными словами, чем более высокопоставленным является член телесной иерархии, тем больше он приближается к центру моих областей – к тому месту, которое я называю «здесь». Я так отчетливо вижу свою кисть, т. к. она гораздо менее центрально расположена, чем моя голова: она находится там[18 - Здесь я, конечно, имею в виду то, что можно назвать «обычным визуальным центром»; я могу сделать более «отдаленные» части моего тела, и всего его в целом, центральными (и делаю это).]. Смотря из центра, я никогда не могу увидеть всего «себя», и то, что я вижу (хотя оно и показывает статус того, что я не вижу) всегда, для меня является наименее важной половиной того, чем я «являюсь».

4. Сообщество органов

Я – неделимое единое целое, ни одна часть которого не может претендовать на независимое существование. И вместе я тем я – собрание живых единиц, каждая из которых живет для себя и каждой из которых нет до меня никакого дела. Какое из этих двух несовместимых описаний меня достоверно?

Рисунок человека, автор которого – пятилетний ребенок с задержкой в развитии. Части тела неправильно скоординированы.

Они оба достоверны. Все зависит от того уровня, на котором происходит наблюдение. Иногда наблюдатель описывает меня как того, кто «глядит во все глаза» или как «рот, который нужно кормить» или как новое «лицо». Кто угодно, кто находится в нужном месте, может проверить истинность этих наблюдений и приметить (например), что у лица нет тела. И я, со своей стороны, могу подтвердить рассказ моего наблюдателя: часто я свожусь к одному-един-ственному органу, например, к ноющему зубу или холодной руке[19 - В больнице я могу стать, для персонала, «печенью в койке № 9» или «сердцем в койке № 5». Древние египтяне персонифицировали голову, живот и язык. Парацельс и другие его современники считали, что тело содержит множество второстепенных демонов, которые контролируют его функционирование. Однако подобных примеров бессчетное множество.].

Короче говоря, это не только очевидно – и мне, и моему наблюдателю, – что мои конечности живут своей собственной жизнью: это также очевидно, что я постоянно спускаюсь, чтобы жить их субчеловеческой жизнью. И жизнь, которую я проживаю в них – не что иное, как их собственная жизнь, – не копия, а самый настоящий подлинник.

Я редко думаю о тех многих жизнях, на которых непрочно балансирует моя человеческая целостность. Однако биологические свидетельства очевидны. Сердце, печень или репродуктивные органы животного могут, при подходящих условиях, жить отдельно от всего остального организма в течение недель и даже месяцев[20 - См., например, Человек, непознанное, автор Алексис Каррель. В 1912 году в Рокфеллеровском институте медицинских исследований в Нью-Йорке д-р Каррель вырезал маленькую часть сердца куриного эмбриона и поместил его в эмбриональный куриный сок. Благодаря тщательному питанию, санитарной обработке и подрезанию, в этом фрагмете поддерживают жизнь уже более 35 лет.]. Как ни удивительно, в лаборатории из бесформенной частички эмбриона вырастили хорошо сложенную куриную ножку[21 - К.Х. Уоддингтон, Как развиваются животные, с. 81.]. На самом деле нет причин не даровать мне бессмертие, слепленное по кусочкам в какой-нибудь лаборатории, занимающейся содержанием и уходом за органами, которые поссорились друг с другом.

Гностик Василид учил, что к рациональной душе в нас прилагаются духи волка, обезьяны, льва, козла и т. д., которые порождают различные страсти и чувства. Климент так прокомментировал эту теорию: что «она представляет человека как своего рода троянского коня, в котором заключены множество разных духов в одном теле».

    Джон Кей, Климент Александрийский, VI

Та разобщенная часть ничем не была бы похожа на ту жизнь целого, которая сейчас у меня есть. Однако даже сейчас у каждой части есть нечто похожее на собственную волю, и можно было бы написать автобиографию с точки зрения борьбы между разными органами. Полное подчинение интересам целого (допуская, что такой интерес существует) – отдаленный идеал, а не факт. Я попадаю под влияние сначала этого члена, затем – того. Хозяин управляется своими же слугами, и мое тело по большому счету вышло из-под контроля[22 - Как настаивает Матиас Александер в произведении Величайшее наследие человека и других известных книгах.]. Я имею в виду не только мои неконтролируемые мышцы: мои контролируемые мышцы также еще не такие образованные и дисциплинированные, какими могли бы быть. Когда я болен, неподчинение моих членов становится еще более опасным. Валери пишет: «Я родился многими, и… я умер один. Приходящий ребенок – это неописуемая толпа, которую жизнь довольно быстро сводит к одному человеку.»[23 - Эти слова вложены в уста Сократа в диалоге в произведении Эвпалинос.]. В этом и состоит недосягаемая цель, т. к. уровень множества не может быть упразднен. Самая целостная личность все же является множественностью: на самом деле имя ее никогда не перестает быть легион.

Джордж Гроддек (Мир человека, сс. 75, 84, 225) называет органы и клетки «Оно-формами» и приписывает каждому и каждой «свое сознание «я»»: сделать такой вывод его заставляет не столько теория, сколько клинический опыт. В момент смерти отдельные органы отстаивают свои права и стремятся поступать в соответствии с собственной волей: например, в момент смерти иногда опустошается кишечник, а у повешенных людей случается эякуляция.

Самое лучшее, на что можно надеяться – это что вертикальные процессы, связывающие уровень многих с уровнем одного, будут протекать гладко и с минимумом расточительного раздора: того раздора, например, который св. Августин называет «нечистым движением производящих частей», противоположным воле человека как целого. «Движение иногда будет настоятельно идти против воли, а иногда будет неподвижно, когда на то есть желание, и будучи пылким в уме, однако будет замороженным в теле»[24 - 0 граде Божьем, XIV.16. У Платона (Тимей, 91) также есть любопытное описание пениса и матки как несдержанных живых существ.]. На самом деле разнообразные жизни, которые проживаются в нас, так очевидны, что они признаются повсеместно, в том числе и людьми самых разных культур. Говорящие на языке йоруба туземцы западного побережья Африки, которые верят, что в человеке обитают три жильца – один в голове, другой в желудке и один в большом пальце ноги – просто по-своему выражают ту истину, которую св. Августин и Алексис Каррель выражали по-своему[25 - А. Б. Эллис, Говорящие на языке йоруба народы, 1894.].

Телесное единство существует, но его легко переоценить. Муравей дерется со своими собственными отрезанными конечностями; то же самое делает и оса[26 - * Васманн, Инстинкт и разум. (Цитирует Л.Т. Хобхауз, Эволюция разума). Психические больные иногда считают части своего тела враждебными иди чужыми, и левая рука может драться с правой.]. Щупальца морского кальмара, после предположительно гармоничной совместной жизни, образуют две группы, каждая из которых уходит от другой – так что центральный диск, содержащий их общий рот, задний проход и желудок, оказывается разделенным посередине. Даже на человеческом уровне, когда эндокринные органы управления выведены из строя, ткани несоразмерно разрастаются – в теле царит анархия. А поражение коры головного мозга может сопровождаться движениями руки, которые пациент приписывает воле самой руки.

«Я склонен думать, – говорит Сократ в Федоне Платона, – что эти мои мышцы и кости давно бы уже ушли в Мегару или Беотию – еще как ушли бы, если бы ими двигали только их собственные идеи о том, что является лучшим, и если бы я не выбрал лучшую и более благородную участь…»