Шагги Бейн

– Когда тебе обед приготовить? – спросила она, уже начиная думать о том, где у нее лежат фритюрница и ножи для хлеба.

– Мне больше не нужны твои обеды. Ты что – не поняла? – Он покачал головой. – Все. Я больше не могу оставаться. Не могу оставаться с тобой. Со всеми твоими потребностями. Со всем твоим пьянством.

И только тут она увидела, что парчовые чемоданы стояли в одном ряду с упаковочными коробками, а красных чемоданов в доме не было. На лице у нее, вероятно, появилось выражение абсолютного смятения, потому что Шаг, встретив ее взгляд, неторопливо закивал, как это делают, дав ребенку лекарство, и словно подгоняют его, чтобы эта бяка поскорее попала в желудок. Агнес отвернулась. Она не хотела понимать его слова. Она не желала глотать эту пилюлю. Она перестала вспоминать, где у нее фритюрница, принялась перебирать бисер на джемпере, поправлять его так, чтобы он играл на свету, она тянула время, не зная, что ей делать теперь.

– Все, – повторил он.

В кухне был единственный стул со сломанной спинкой, в пятнах краски, – стул, на который вставали, чтобы дотянуться до верхних полок. Агнес тихо закрыла дверь, дети в коридоре уже начали сетовать, что в доме не хватает спален. Она поставила сломанный стул перед дверью, села на него.

– Почему тебе мало меня?

Шаг моргнул, словно не веря собственным ушам. Он тряхнул головой и, заговорив, ткнул себя в грудь.

– Нет, моя дорогая. Это почему тебе мало меня?

– Я ни разу не посмотрела на другого мужчину.

– Я не об этом говорю. – Он потер глаза, словно от усталости. – Почему твоей любви ко мне не хватает на то, чтобы ты бросила пить, а? Я покупаю тебе лучшие шмотки, работаю по две смены. – Он уставился в стену, нет, не в стену, а куда-то дальше, сквозь нее. – Я даже думал, если ты родишь от меня, может что-то изменится. Но нет. Даже ребенок не смог тебя угомонить.

Он грубо ухватил ее за локоть, пытаясь поднять со стула. Агнес резким движением оттолкнула его руку и снова села, как мирная протестующая.

Она оказалась в опасном промежуточном состоянии. Она выпила достаточно, чтобы пребывать в бойцовском настрое, но еще недостаточно, чтобы удариться в безрассудство. Еще два-три глотка, и ее разрушительные способности, сквернословие, коварство вышли бы из-под контроля. Он смотрел на нее, словно пытался предсказать погоду, надвигающуюся из ущелья. Он опять ухватил ее и попытался поднять, пока не хлынул ливень с ее черных туч.

Агнес вырвала свою руку, снова села и выпрямилась. Она долго изучала его холодным взглядом, никак не могла поверить в происходящее.

– Нет. Ты ко мне относился не так, как я этого заслуживаю. Это не случается с такими женщинами, как я. Я что говорю: ты посмотри на меня. И посмотри на себя.

– Не ставь себя в дурацкое положение.

Он схватил ее за грудки.

Шагу пришлось применить силу. Она не закричала, когда он за волосы стащил ее на пол. Агнес прижалась к низу кухонной двери так, словно собралась удерживать его здесь вечно. Он шарахнул дверью ей по затылку, словно она была загнувшейся кромкой ковра. Когда он перешагивал через нее, его правый ботинок задел снизу ее подбородок, вспоров жемчужно-белую кожу.

– Пожалуйста, я тебя люблю. Правда, – сказала она.

– Да-да, я это знаю.

Когда черное такси вырулило на Пит-роуд, ее дети стояли в коридоре, а Агнес, сверкающая и пушистая, лежала, как вечернее платье, уроненное на пол.

Красные кожаные чемоданы так и не попали в шахтерский дом. Шаг не возвращался к ней несколько дней, а когда появился, чемоданов с ним не было. Чемоданы он отвез к Джоани Миклвайт и засунул в освобожденное для них место под кроватью. Агнес узнала об этом не сразу. Шаг просто объявился как-то вечером, нежно поцеловал ранку на ее подбородке и уложил на раскрытый диван в гостиной.

Шаг стал приезжать в свои ночные смены и использовать ее таким образом. Он дожидался ранней ночи, когда дети уже спали, а потом, в своей выглаженной рубашке, беспечно насвистывал в коридоре. Она, раздевая его, видела, что его нижнее белье выстирала и прокипятила другая женщина. Когда они заканчивали, он лежал какое-то время, пока Агнес не обвивала его руками, и тогда вставал и уходил. Если у нее была приготовлена для него какая-то еда, то он мог ненадолго задержаться. Если она донимала его вопросами или жалобами, он уходил и в наказание не появлялся несколько ночей.

Когда он ушел, Агнес осталась лежать на разложенном диване, потому что не могла лечь в их кровать без него. Остаток ночи она пролежала без сна, уставившись в потолок, а мальчики спали в своей комнате рядом. В ту первую осень Кэтрин перебралась на матрас к матери, и они вместе лежали в этой влажной, пропахшей плесенью комнате.

– Почему бы нам не вернуться в Сайтхилл? – шепотом спрашивала Кэтрин. Но боль не позволяла Агнес объяснить это дочери. Она знала: он никогда не придет, если она вернется к матери.

Она должна была оставаться там, где он ее бросил.

Она должна была принимать малейшую его доброту.

Наконец наступила ночь Гая Фокса[45 - Ночь Гая Фокса, также известная как Ночь костров – ежегодное празднование в ночь на 5 ноября, когда был арестован Гай Фокс, один из руководителей так называемого Порохового заговора, и не состоялся взрыв, в котором могли погибнуть король и члены парламента.], и воздух наполнился запахом костров и горящих покрышек. Лик и Кэтрин стояли у окна и смотрели на костры, горящие в болотной тьме. Малышня пускала друг в друга фейерверки, словно свистящие ракеты. Такие забавы казались здесь делом редким.

Телевизор по-прежнему стоял частично завернутый в простыню на полу в углу – им еще предстояло заняться. Кэтрин уселась на диван, ее мокрые волосы были замотаны полотенцем. Она собиралась послушать вечерние новости, а потом еще одну ночь провести под плач матери в темноте.

Агнес ждала в глубине кухни. При выключенном свете из этой комнаты открывался лучший вид на Пит-роуд. Каждую ночь она высматривала черное такси и загоралась надеждой, услышав рокот дизельного двигателя. Она весь день прикладывалась к пивной банке, но это ей не помогало. Она ходила между окном и своим тайничком под кухонной раковиной. По щелчкам фиксатора дети могли посчитать, сколько раз она открывала шкафчик, а значит, и делала глоток-другой.

– Ма, что можно поесть? – прокричал Лик с канапе.

Агнес перестала отковыривать корочку на подбородке. Она посмотрела на кастрюльку на электрической плите.

– Могу суп подогреть.

– Гороховый? – спросил Лик.

– Да.

– Не, если в нем горох, не надо, – сказал Лик, слегка уязвленный тем, что его пятнадцатилетняя война с овощными супами осталась незамеченной.

– Слышь, ты, недоумок, – ну и пусть гороховый, зато музыкальный, – съязвила Кэтрин.

Лик уперся ногой сестре в бок и стащил с ее головы полотенце, прихватив заодно и немного волос. Он назло ей забросил полотенце в дальний угол. «Отсоси», – произнес он одними губами. Они пришли к молчаливому согласию не привлекать к себе лишний раз внимание матери.

Кэтрин встала, чтобы забрать полотенце в другом конце комнаты. Она хранила свою девственность, как ей и советовала Лиззи, а потому теперь свадьба с Дональдом-младшим была не за горами, а тогда ей уже не придется делить спальню ни с братом, ни с матерью в этой влажной морозилке. Только эта мысль и удерживала ее здесь – так или иначе она вскоре должна была покинуть этот дом.

Кэтрин снова намотала полотенце на голову и щелкнула брата по лбу, потом отправилась посмотреть, что делает мать. Агнес рассеянно кружила по кухне, как игрушечный поезд. Время от времени она останавливалась и открывала шкафчик под раковиной, наполняла кружку из банки в полиэтиленовом пакете, после чего делала большой глоток. Кэтрин открыла дверь шкафчика ногой, с облегчением увидела, что Агнес наливает себе в кружку не хлорку.

Кэтрин поморщилась, заглянув в кастрюлю с застывшим супом.

– Ма, а давай закажем что-нибудь у китайцев с доставкой.

– Хорошая мысль! – поддакнул Лик из соседней комнаты.

Кэтрин сказала только про китайский ресторан, но Агнес услышала про Шага. У нее появилась странная способность что угодно связывать с Шагом. Ее глаза просветлели.

– Я могу позвонить в диспетчерскую, узнать, приедет ли Шаг сегодня, – радостно предложила она. – Может, он привезет чего-нибудь китайского.

Кэтрин застонала. Шаг предупредил Агнес, что она не должна звонить в диспетчерскую. К длинному списку того, что Агнес не должна делать, если хочет, чтобы он приезжал, Шаг добавил и пункт про диспетчерскую. Это были его штрафные санкции по больному месту. Но, может быть, если он узнает, что дети голодны, он приедет и на несколько часов все снова будет хорошо. Она могла бы привести себя в порядок, тогда он может провести с ней всю ночь на раскладном диване. Агнес отхлебнула из кружки и задумалась над своим сценарием: вроде все нормально, трезво, просто. Говори легко и улыбайся в трубку. В прошлые разы ничего из этого не получалось, а сегодня она, сама не зная почему, ужасно хотела попробовать еще раз.

Агнес села за столик, обтянутый кожзаменителем, закурила для успокоения нервов. Набрав номер, она повернула помолвочное кольцо, словно человек на другом конце провода мог его увидеть. Золото ее обручального колечка отливало какой-то грязной желтизной.

Женский голос по телефону ответил с раздраженным хрипом:

– «Нортсайдское такси». – Голос Джоани Миклвайт. Агнес знала ее только шапочно.

– Привет, Джоани, это вы? Говорит миссис Бейн.

– О, привет, милочка. Чем могу? – Голос Джоани звучал неприветливо, как если бы она свернула за угол и наткнулась на человека, от одного вида которого ее коробило.