Город клинков

* * *

Как говорил один мудрец, – произносит Бисвал, разливая чай, – если пастух спит со своими козами, однажды он начнет сам болтать по-козьи. И тогда – кто скажет, где пастух, а где козы?

В окна барабанит дождь. Вот это ощущение, что башня раскачивается вместе с комнатой, – правда? Или игра воображения? Нет, нет, башня не может ходить ходуном у них под ногами…

– Ты считаешь вуртьястанцев козами? – интересуется Мулагеш, наблюдая, как над краем чашечки лениво клубится пар.

– Нет, – отвечает Бисвал, наливая чаю себе. – Я считаю, что для них это незаслуженный комплимент.

Голос у него точно не изменился: по-прежнему такой же низкий и хрипловатый, словно корабельный брус поскрипывает на волнах. И манера разговаривать осталась той же: словно бы ему не очень хочется, но надо же произнести до конца реплику. Беседуешь с ним как с бульдозером: медленно, но верно он прет на тебя.

– Какая обстановка в городе?

– На первый взгляд все просто. Министр Комайд желает построить порт, так? Расчистить русло, обеспечить проход вверх по реке, полностью изменить Континент, так?

– Ну и?

– Проблема в том, как это все отражается на местной политике – если к здешнему козьему месиву применимо это слово, оно для них слишком цивилизацией отдает. Все дело в давнем соперничестве.

И он показывает на развешанные по стеклянным стенам карты. На одной из них – районы по берегам Солды и выше в горы, каждый обозначен своим цветом.

– Вуртьястанцы, Турин, бывают двух видов. Те, кто живет в горах, и те, кто селится на берегах реки. Те, что у реки, – они богатые, толстые и счастливые. У них лучшие пастбища, и они нещадно обирают тех, кто желает переправиться через Солду. А вот те, что в горах… В общем, у них все сложно: жизнь тяжелая и всегда была тяжелой. Поэтому у них вошло в привычку драться за более плодородные участки земли.

– И что?

– Это правильный, разумный вопрос. И что нам до этого? Какое отношение вся эта козья бредятина имеет к строительству порта? Кому какое дело до этих долбанов? Но, к сожалению, если мы хотим открыть порт, нам придется сосуществовать с этими людьми. Если мы расчистим русло и река станет судоходнее, кому мы наступим на больную мозоль?

Мулагеш морщится и кивает:

– Вот оно что.

– Именно. Прибрежные племена хотели бы прибрать к рукам новые земли, чтобы туда переселиться. Однако единственные плодородные земли дальше от рек принадлежат горным племенам – точнее, это единственные пахотные земли, которые принадлежат горным племенам. И это очень беспокоит горные кланы. Беспокоит настолько, что они нападают на поезда с военными грузами, воруют взрывчатку и винташи, а потом берут это все в ручки и айда воевать. Это настолько их беспокоит, что они разоряют и жгут приграничные поселения. Это настолько их беспокоит, что они взяли и прямо в лоб выстрелили предыдущему военному губернатору этой сраной провинции. Вот насколько их это все беспокоит.

– Это, мать твою, сильное, я скажу, беспокойство какое-то…

– Очень, очень сильное, – кивает он. – Я здесь уже год с небольшим, и мне предстоят переговоры с вождями племен. Хочу, чтобы они перестали убивать друг друга. И нас заодно. Но я не сильно надеюсь на успех. Кстати, хорошо, что ты в походной форме. Не стоит сильно выделяться в массе солдат и светить погонами. Тинадеши выглядит надежным, однако это все равно передний край. В холмах сидит куча народу, которая с радостью откроет прицельный огонь по твоим аксельбантам.

– А как ты здесь оказался? Предыдущего командующего застрелили, и они обратились к тебе?

Бисвал словно бы сдувается.

– Нет. Не совсем так. Я… преподавал. Преподавал военную историю в Академии Абхишек. Другими словами, меня… на полочку поставили.

Мулагеш кивает. «Поставить на полку» – так в армии говорили о солдатах, оперативниках и офицерах, которых теоретически не отправляли в отставку или в запас, а как бы задвигали в угол. И забывали про них. На полку можно было попасть по ряду причин: вызвать неудовольствие политиков, провалить операцию или совершить какую-нибудь непростительную ошибку… А некоторых отправляли на полку просто из-за возраста. Постарели – с глаз долой. Очень мало кто отправляется на полку добровольно. Как она… «И даже это у тебя не вышло сделать по-человечески, Мулагеш…»

– Никто не хотел сюда ехать, поэтому мне дали второй шанс, – выговаривает Бисвал. – Я должен был понять: если они мне это предлагают, соглашаться не надо. Тут все слишком непросто, и на мне тяжким грузом висит ответственность за сотни душ…

Мулагеш взглядывает на карту с укреплениями Вуртьястана:

– Сколько всего?

– Семь тысяч здесь, в Тинадеши. Четыре – в форте Хаджи, где эти ребята больше всего любят нападать на поезда – вот здесь, прямо к северу от горных районов. Три с половиной тысячи в форте Лок. Еще больше – на границе с Жугостаном. А всего под моим командованием оказалось двадцать три тысячи солдат, Турин. Это много, но нам нужно еще больше.

– Еще больше?

– Да. Контингент слишком рассеян по фортам и укрепрайонам. Мой предшественник попытался атаковать базы мятежников в горах, но потерпел прежалкое поражение. И оно стоило ему жизни. На данный момент военный совет предписывает исключительно оборонительные действия. Удерживать занятое. Строить укрепления. Защищать гавань. Словно мы им там нужны – дрейлинги сюда почитай что армию прислали. У них даже многоствольный пулемет есть на вооружении.

– Вот как. – Мулагеш делает про себя мысленную отметку. – Даже многоствольный пулемет, ничего себе.

– А еще огнестрел каким-то образом оказался у станцев. – И Бисвал бросает короткий – слишком короткий взгляд – на «карусель» у нее в кобуре. – Ненавижу их, Турин. Ненавижу эти новые пушки, а они теперь повсюду.

– Никогда не думала, что ты такой технофоб, – замечает Мулагеш.

– А я и не технофоб вовсе, – рычит он. – Но эти штуки… из них убить человека – раз плюнуть. С арбалетами все ведь не так просто было: поправка на ветер, все такое, ветер чуть сильней стал – вообще пиши пропало, стрелять невозможно. Да и не больно далеко ты мог выстрелить. Но вот винташи… Раз – и все поменялось: от арбалетов мы перешли к полностью автоматическому оружию… Убить и умереть стало слишком просто, Мулагеш…

– У нас всегда была возможность открыть их производство, – говорит Мулагеш. – Мы просто не могли вывести его на нужную мощность.

– Лучше бы мы это производство вообще не открывали, – злится Бисвал. – Ты что, из новообращенных, Турин?

– Не можешь победить – возглавь. Особенно если у тебя вот такие вот небольшие проблемки с конечностями. – И она поднимает протез.

– Да, – горько кивает он. – Я слышал о том, что случилось. Мне очень жаль.

– И мы оба знаем, что ничего особенного там не случилось. К тому же я жива. Жива – вот и хорошо, многие и того не имеют…

– Да. Ты права. Ты всегда хорошо определяла приоритеты, Турин. Я был очень удивлен, когда мне сказали, что ты ушла. Почему ты ушла, Турин?

Она подчеркнуто равнодушно пожимает плечами:

– Они хотели, чтобы я была тем, кем я не являюсь.

– Вот оно что. Политиком, правильно я понял?

– Что-то вроде этого.

– А теперь ты здесь на обзорной экскурсии, – говорит Бисвал. – Впервые слышу, чтобы на экскурсию отправляли к нам. Почему тебя прислали именно сюда?

– Я отдавила кучу ног в дорогих ботинках, когда уходила, – вздыхает Мулагеш. – Они могли бы просто забыть о наших… расхождениях, но они не забыли. Я даже не думаю, что они хотели меня отправить с каким-то реальным поручением. Думаю, меня сюда послали с надеждой, что тут-то я и упокоюсь…

Взгляд Бисвала разом затуманивается:

– Да. Я… я о таком тоже думал. Возможно, они просто хотят избавиться от нас. Мы с тобой еще живы – неудобно как-то, не находишь?

Она молчит, не зная, что сказать. Ее подташнивает. Десять лет она ни с кем это не обсуждала и никогда не хотела, чтобы тему подняли вот так откровенно в беседе, тем более в беседе с человеком, который ими командовал. Командовал ими тогда, когда все это случилось.

Она хотела забыть. И у нее даже неплохо получилось. Миру совсем не следовало напоминать ей о том, что Желтый поход действительно имел место…

К счастью, их прерывают: кто-то поднимается вверх по лестнице. Мулагеш оборачивается: входит сайпурский офицер в возрасте за сорок. По шевронам на форме понятно: она – капитан первого класса. А еще по всему виду женщины – выдающийся вперед подбородок, напряженные плечи, широко расставленные ноги – ясно: она смертельно опасна. В любой момент готова нанести или отразить удар. Волосы увязаны в узел, такой тугой, что, кажется, натягивает кожу лба. А на месте пробора – странная светлая полоса. Хотя нет – это широкий шрам, словно кожу содрали одним длинным движением. Однако взгляд у нее неподвижный, спокойный – взгляд солдата, побывавшего во множестве боев, причем самого жесткого и грязного толка.