Терапия пар в теории объектных отношений

Психосоматическое партнерство

Чтобы исследовать отношения между физической и эмоциональной интимностью, мы должны вернуться к началу, когда физическая интимность и эмоциональное проникновение были объединены. Описание Винникоттом (Winnicott, 1960a, 1971) «психосоматического партнерства» между матерью и младенцем помещает нас в центр этой территории интимности и сексуальности. Он описывает то, каким образом самые ранние отношения между матерью и ребенком организуют внутренний мир младенца посредством физического взаимодействия. Отношения одновременно являются всецело физическими и всецело психологическими. Физическое взаимодействие младенца с матерью также психологически организует ее как мать. Другими словами, психосоматическое партнерство – это процесс взаимного подкрепления. Развивающие аспекты отношений между матерью и младенцем изучалось Шпицем (Spitz, 1945, 1965), Малер (Mahler et al., 1975), Бразелтоном и его коллегами (Brazelton, 1982; Brazelton, Als, 1979; Brazelton et al., 1974; Brazelton et al., 1979), Гринспаном (Greenspan,1981) и многими другими. Совсем недавно этот вопрос был исследован Штерном (Stern, 1985), который описал прогрессивное развитие внутреннего мира ребенка, начиная с доступных наблюдению взаимодействий между матерью и младенцем, которые формируют психосоматическое партнерство: пристальный взгляд и голосовое взаимодействие, синхронизированные с взаимно настроенными движениями тела, формируют рудиментарное речевое общение. В первые месяцы приспособление и совершенствование взаимных последовательностей «сигнал—ответ» осуществляются матерью и младенцем в долговременных отношениях.

Сексуальные отношения

Все это относится и к сексуальности. Сексуальные отношения – это такое психосоматическое партнерство, в котором физическое взаимодействие между половыми партнерами резонирует с глубинами их индивидуальной психологии и прежде всего с их внутренними объектными отношениями. Мастерс и Джонсон (Masters, Johnson, 1966, 1970) описали специфические особенности половой функции и сексуального взаимодействия, а также нормальной и аномальной генитальной физиологии. Д. Шарфф (Scharff, 1982) развивал представление об эротической зоне как экране для проекции конфликта. Он писал:

Гениталии и грудь женщины являются физическими частями тела, наиболее часто избираемыми взрослой парой или индивидом в качестве физического места конфликтов как с интернализированными объектами (например, интернализированными родителями), так и нынешними первичными фигурами. Пенис и вагина, эти совсем небольшие органы, становятся полем битвы для личностного и межличностного конфликтов. Проблемы необычайной сложности должны быть психологически факторизованы (сложены, вычтены или умножены подобно векторным силам), а затем дистиллированы, чтобы уместить в них очень маленькие области. Массивные конфликты, едва вспоминаемые или в течение долгого времени уступавшие бессознательному, в конденсированной форме проецируются на телесный экран гениталий. Эти экраны слишком маленькие, чтобы суметь показать всю картину, и поэтому результат неизбежно будет сжатым и упрощенным, видимым словно через перевернутый телескоп. Важные детали уже больше не могут быть дифференцированы, и один конфликт накладывается на другой, одни интернализированные отношения сливаются с другими, во многом подобно тому, как Эго сновидца сгущает и искажает события в процессе создания короткого сновидения, которое, тем не менее, может выражать множество значений и чувств.

Хотя получающаяся в результате смесь чувств касается многих людей, прежних и нынешних отношений, она все же должна быть, в конце концов, выражена в общем телесном виде сравнительно упрощенным и непосредственным способом – например, в том, имеется или нет сексуальная деятельность и способность к реагированию в данной ситуации. Существуют различной степени сложности, связанные с открытостью, воздержанием, сексуальной несостоятельностью или агрессией, но половой акт либо воспринимается позитивно, либо нет [р. 6—7].

Если мы подходим к сексуальным отношениям как к психосоматическому партнерству, мы можем отобразить способ, которым эти специфические физические взаимодействия между телами – гениталиями, грудью, ртами, руками – выражают глубокие эмоции и отношения. Взрослые сексуальные отношения отчасти воспроизводят ранние отношения, придающие им остроту, к которой приближаются немногие другие отношения. При таких условиях сексуальное возбуждение вливается в объектную констелляцию возбуждения потребности, тогда как сексуальное отвержение и фрустрация резонируют с отвергающей объектной системой. Внутренние объектные отношения, которые их представляют, имеют тенденцию воссоздавать эти переживания во взаимодействии с внешним объектом, а их сексуально усиленное телесное переживание повышает их бессознательную роль для каждого из участников. Именно в этом смысле взрослая сексуальность является наследником более раннего психосоматического партнерства между матерью и ребенком.

Сексуальное выражение – это связь как с новым объектом любви, так и с внутренними объектами. Секс символизирует следующее (D. Scharff, 1982):

1. Желание сохранить образ дающего, любящего, т. е. присутствующего родителя, заботиться о нем и ощущать его заботу.

2. Стремление преодолеть и вынести образ отвергающего родителя, который не кажется заботливым, но который, будучи прощенным, парадоксальным образом обеспечивает возможность прийти к согласию.

3. Попытку объединить эти два реабилитированных образа в целостное внутреннее ощущение любящей пары, основанное на отношениях родителей [р. 9—10].

Успешная сексуальная деятельность содействует как реальной, так и символической репарации, перетеканию любви от тела к многочисленным источникам физических и эмоциональных потребностей. И, наоборот, неудачный секс заново усиливает ощущение депривации и потребности, не давая облегчения. Рациональные цели сексуальности состоят в том, что она должна быть полезной, снижающей напряжение, достаточно хорошей частью брака или отношений и быть способной выражать и удерживать среднее количество фрустрации и конфликта, давая паре время от времени в точности то, что ей необходимо и желательно. Мы называем это «достаточно хорошим сексом».

Достаточно хорошего секса не может быть, если у одного или у обоих партнеров имеется слишком много физических или психологических проблем. Общий термин «сексуальная дисфункция» применялся к патологическому сексуальному взаимодействию, обусловленному физическими, педагогическими и психологическими причинами. Чтобы отделить аспект нарушенного сексуального взаимодействия, порождаемый внутренними объектными отношениями, мы используем термин «сексуальная дизъюнкция», предложенный Д. Шарффом (D. Scharff, 1982). В случае сексуальной дизъюнкции проблема объектных отношений может иметь актуальные или более глубокие причины, обычно встречается их сочетание. Даже сексуальные дисфункции, обусловленные неопытностью или физическим дефицитом, пагубно воздействуют на эмоциональную атмосферу текущих отношений и порождают внутреннее беспокойство. Таким образом, любая дисфункция включает в себя дизъюнкцию, но не всякая дизъюнкция вызывает дисфункцию, требующую специальной сексуальной терапии. Будучи парой терапевтов, мы стремимся работать со всем спектром сексуальных дизъюнкций и дисфункций, в случае необходимости относя те случаи дисфункции в конце континуума к специальной сексуальной терапии или переключаясь на поведенческий формат, как нас учили делать.

Способы работы

Таким образом, теория объектных отношений указывает нам способ работы с сексуальными и супружескими проблемами и их обсуждения. Этот способ вполне совместим с индивидуальным психоанализом или психоаналитической психотерапией, терапией пар или поведенческим подходом в рамках сексуальной терапии. Он не препятствует тому, чтобы давать советы или даже предписывать формат сексуальной терапии. Однако он заметно отличается от подходов, предполагающих, что все происходящее в душе индивида в сущности непознаваемо и к терапевтическому процессу не относится. Он фокусируется на оценке того, что происходит внутри индивида, даже в ситуации совместной терапии, когда мы совершаем терапевтические вмешательства после того, как стало понятным взаимодействие пары.

Наша цель состоит в том, чтобы присоединиться к пациентам на уровне их бессознательного переживания, а затем установить с ними контакт посредством интерпретационной работы, основанной на нашем понимании. Все остальное добавляется к этому, даже в случае поведенческих методов сексуальной терапии или при консультировании родителей маленьких детей или подростков. Так как главным в нашем исследовании является бессознательная коммуникация, нам требуется метод достижения ее глубокого понимания. Важные сведения о бессознательной организации и коммуникации предоставляют перенос и контрперенос, и их использование является центральным моментом в данном способе работы.

Перенос и контрперенос

Фрейд (Freud, 1895, 1905a) изначально описал перенос как перемещение импульсов пациента, относящихся к более ранним ситуациям, на аналитика. Это понятие вначале ограничивалось аналитической ситуацией и имело большое сходство с понятием сопротивления – силой, которая противодействовала попыткам терапевта сделать бессознательное содержание осознанным. В структуре психики она присуща тем вытесненным содержаниям, которые резистентны к устранению вытеснения.

Когда человек находит часть отношений слишком болезненной, чтобы ее можно было сознательно привнести в психику, она отщепляется и помещается в подпол. Это неизбежно приводит к сокрытию трех аспектов, составляющих отношения: следов объекта, части самости или Эго и аффекта, характеризующего взаимодействия Эго и объекта в самости. То, что вытеснено, является слишком болезненным, чтобы его можно было допустить в сознание, поэтому центральная часть самости удерживает эти скрытые болезненные элементы вдали от сознания. С силой, равной силе вытеснения, центральное Эго сопротивляется устранению вытеснения, чтобы избежать тревоги.

Гантрип (Guntrip, 1969) отмечал, что существует также межличностный аспект сопротивления. Пациент из-за чувства стыда отказывается раскрывать части себя терапевту и под влиянием предыдущего опыта представляет себе межличностные последствия. Сопротивление теперь относится к отказу раскрывать части себя другому человеку, и перенос становится средством неизбежного раскрытия этих бессознательных элементов, несмотря на все нежелание анализанда.

Почему эти отщепленные и вытесненные объекты и части самости проявляются в виде переноса? Согласно Фэйрберну (Fairbairn, 1952), все дело в потребности каждого человека в отношениях. Подобно тому, как каждый человек ищет отношений, каждая часть личности стремится быть признанной в любых первичных отношениях. Так, в отношениях с родителями, супругой или возлюбленной, детьми и терапевтом средний человек будет стремиться быть понятым полностью, а отвергнутые части самости – каждая в свою очередь – будут подниматься к поверхности, словно ища признания. Эти элементы личности ведут себя так, как будто каждая из них – отдельный человек, ища признания так же, как ищет признания каждый из нас, движимый перекрывающейся мотивацией стать интегрированным, а также быть принятым и любимым как целая личность.

С этой точки зрения перенос представляет собой общий феномен отношений и уже не определяется как присущий исключительно терапевтическим отношениям. Скорее он существует во всех отношениях. Даже в кратковременных или случайных отношениях аспекты переноса отражают способ, которым человек склонен рассматривать других. Таким образом, качества подозрительности, грандиозности, оптимизма или опасения, с которыми человек подходит к новым отношениям, представляют набор черт личности, являющихся фасадом центрального Эго и окрашивающих его функционирование. В более прочных и интенсивных отношениях бессознательные элементы внутренних объектных отношений переносятся на большей глубине. Именно здесь перенос переходит от простой проекции на других людей элементов самости и внутреннего объекта к взаимопроникновению бессознательных элементов посредством проективной идентификации.

В начале работы терапевт способен распознавать привносимые пациентом проекции, но не проективные идентификации, которые должны проявиться с течением времени. Они становятся узнаваемыми в том случае, если терапевт абсорбирует их на бессознательном уровне, потому что настойчивое желание в любой момент воспринимать их на сознательном уровне будет означать, что терапевт находится вне ситуации и поэтому всегда остается чужаком по отношению к ним. Терапевты, желающие быть открытыми к проективным идентификациям, со временем ощутят в себе различные состояния психики, которые несвойственны их собственной личности и, следовательно, возникли в качестве уникальной реакции на каждого отдельного пациента или пару. Ключи к этому открытию проективной идентификации лежат в контрпереносе, реакции терапевта на пациента. У терапевта возникает тревожное чувство, достигающее сознания в виде совокупности диссонирующих аффективных ответов, которые можно расценивать как выражение реакции на данного пациента. Когда терапевт пытается их понять, а затем соотнести с пациентом, значение коммуникации пациента обретает конкретную форму.

Чтобы достичь этого понимания, терапевт может использовать возникшую фантазию или преобладающее чувство, которое прорвалось без содействия фантазии. Иногда «слова к песне» могут отзываться эхом через мысли терапевта, или воспоминание о событии в детстве, или ассоциацию с текущим переживанием. Все они составляют первые реакции, которые затем должны быть соотнесены с ощущением, связанным с пациентом, еще до того, как может быть осмыслена ситуация. Это не означает, что терапевт должен просто поделиться своей реакцией, возникшей в качестве контрпереноса. Это частая ошибка неопытных или самодовольных терапевтов. Понимание терапевтом собственного переживания является отправной точкой.

В таком случае работа, связанная с осмыслением реакции, должна быть проведена прежде, чем пациенту будет сделано сообщение. Несколько таких примеров мы приведем в этой книге. Это самая сложная часть работы, которой уделяется больше всего времени в процессе обучения. Даже будучи частью вооружения терапевта, интерпретация, основанная на контрпереносе, составляет меньшинство вербальных реакций на пациента. Тем не менее, когда такая интерпретация используется, она часто становится важным фактором понимания ситуации и поворотным моментом в терапии.

Контрперенос является первичным ориентиром в навигации по терапевтическому пути. Если терапия протекает внешне легко, то мы можем предположить хорошее бессознательное приспособление пациента и терапевта друг к другу. Но бывают периоды, когда все происходит не так, как надо: движение вперед застопоривается, изобилуют ощущения тщетности и безнадежности, или над ситуацией доминирует гнев. Точно так же, когда розовый свет – нереалистичная идеализация пациента и терапевта – проникает в атмосферу, что-то происходит не так. Во всех этих ситуациях контрперенос приобретает решающее значение. Едва ли бывает терапия, в которой эти вопросы не возникают в критически трудный момент. Способность анализировать эти эмоционально заряженные проблемы с помощью контрпереноса – один из главных признаков аналитической психотерапии, основанной на теории объектных отношений.

Пример из начальной стадии терапии

В то время, когда они ко мне обратились [Д. Ш.], Ребекка и Квентин Равсторн были женаты уже десять лет. Он был 40-летним адвокатом, она – 32-летним музыкантом. Они напомнили мне простодушную, православную пару, не состоящую в официальном браке, но моя фантазия не подтвердилась. У них были сексуальные отношения, но я не мог себе этого представить. Я узнал от них, что проникновение полового члена устрашающим образом действовало на Ребекку. Когда Ребекка повстречалась с Квентином, она была девственницей. Во время половых сношений с ним у нее происходило сжатие вагины. Обычно у нее отсутствовала смазка, и весь эпизод она переживала с тревогой и как неприятную обязанность. До того как Квентин встретил Ребекку, у него было много партнерш, но, оглядываясь назад, ни одни отношения он никогда не рассматривал как нежные или продолжительные. Они повстречались вскоре после того, как Ребекка завершила учебу в колледже, и в сексуальном отношении она была совершенно наивной. Квентин привязался к ней в то время, когда умирал его отец и он сильно из-за этого переживал. В начале Ребекка чувствовала тягу к сексуальной и физической близости с Квентином, но ее половое возбуждение не завершалось оргазмом. После заключения брака она стала проявлять все меньший интерес к сексуальности. Она чувствовала, что Квентин пренебрегал ее потребностью в близости, и была исполнена беспокойством. Квентин сказал, что задолго до того, как встретил Ребекку, он получал удовольствие от секса, но ему никогда не попадалась женщина, которая имела бы какие-то потребности. Он трезво и отчетливо понимал, что просто использовал женщин как сосуд, в который мог разряжаться. Хотя он осознавал, что об этом можно думать и по-другому, ему хотелось, чтобы я знал, что на самом деле он действительно не мог поверить, что бывают другие сексуальные отношения.

Я с самого начала почувствовал, насколько они оба были тревожны, подобно двум дикобразам, все время ощетинивавшимся друг на друга. Их отношение ко мне различалось, Квентин любил и идеализировал меня. Он специализировался в колледже в психологии и, хотя до сих пор избегал обращаться к врачу, был приверженцем сексуальной терапии. Он считал, что я слишком совершенен, чтобы меня можно было взволновать. Какие другие мысли он скрывал от меня? Ребекка относилась ко мне настороженно. Она боялась, что два человека набросятся на нее, чтобы подвергнуть психологическому исследованию. Таким образом, моя реакция на начальную констелляцию состояла в ощущении того, что Ребекка не могла мне доверять, а я не мог доверять Квентину. Кроме того, я готов был согласиться с ее подозрением относительно его цели: я подумал, что он, видимо, хотел, чтобы я подладил ее под него, но желательно так, чтобы самому ему не нужно было меняться. Я обнаружил, что мне хотелось дистанцироваться от них, уйти от «липкости» вокруг них, напомнившей мне слизь привидений, которая оставалась на героях, когда те до них дотрагивались в комедийном фильме «Охотники за привидениями». Мое чувство инфантильного отвращения и «уходи от меня», по-видимому, являлось ответом на их привязчивость, а моя ассоциация с привидениями заставила меня задаться вопросом о качестве внутренних призраков, неотступно преследующих нашу работу.

После того как были собраны первые сведения, мы договорились о том, что Ребекка и Квентин начнут сексуальную терапию, предполагая, что она может стать средством исследования проблем в их отношениях. Я дал им первое задание – приятное негенитальное упражнение, при котором они должны были обнаженными по очереди делать друг другу массаж. При следующей встрече они заявили, что упражнение им не понравилось. Ребекка сказала: «Я ощущала нервозность, но не из-за массажа, а из-за того, что была с Квентином обнаженной. И мне не нравилось смотреть на его тело – волосы на его теле и гениталии были неестественными». Пятнадцать минут круговых движений, казалось, тянулись для них бесконечно, и тот факт, что Квентин не возвращался домой с работы до 10 часов вечера, служил для нее оправданием своей сонливости. Кроме того, беззаботно заниматься массажем или сексом казалось ей неприличным.

Квентин не проявил интереса к упражнению. Он сказал: «Мне тоже было неприятно смотреть на ее гениталии».

Она ответила: «Теперь я действительно не хочу этого делать!»

Он продолжал говорить, что, когда он смотрит на нее, то думает о своей матери и ее требованиях к нему. Он испытывал чувство «тревоги из-за всего, что должен делать для своей матери». Они выполняли задание до и после выходных, когда их посетила мать Квентина. Когда Ребекка его массировала, его мысли блуждали, так что он не сознавал никаких чувств, связанных непосредственно с массажем. Ему было трудно удерживать свои мысли в пределах комнаты, где проводилось упражнение.

Итак, на первом сеансе сексуальной терапии я столкнулся с огромным сопротивлением, связанным с проявлением физической и эмоциональной близости. Было очень похоже на то, что мое терапевтическое вмешательство в их сексуальную жизнь встретило сильнейший протест с их стороны. Это сопротивление было озвучено Ребеккой как отвращение и Квентином – как озабоченность своей матерью. Оба эти негативные реакции были связаны с их матерями, тогда как я, видимо, выступал в качестве отца, образ которого предположительно возник из их отвращения к сексу и страху перед ним. Пока я не тревожился по поводу работы. Нередко первое задание дается парам с трудом, но в том, как каждый из них отвергал другого и обращался ко мне, чтобы обосновать свое отвращение к сексуальной близости и неодобрение друг друга, было нечто такое, что меня беспокоило. Это ударило по моей идентичности как сексуального терапевта, всегда уязвимого к пренебрежительному отношению со стороны коллег-аналитиков, но не пациентов, которые ждут от меня помощи.

Я предложил им продолжать делать упражнение до следующей встречи и изложил Квентину интерпретацию его работы в позднее время. Я подумал, что он приходил поздно с работы для того, чтобы они могли с легкостью избегать не только секса, но и интимности. Я сказал, что в такое позднее время они никогда не могли столкнуться лицом к лицу со своим нежеланием. Казалось, он не хотел ничего менять, категорически возражая, что он вынужден работать допоздна в юридической фирме. Я предложил ему подумать об этом.

Когда через три дня они вернулись, выяснилось, что упражнений они не делали. Ребекка сказала: «Квентин на меня злится, поэтому я страдаю от одиночества. Я нормально воспринимаю свое тело, но когда я злюсь на Квентина, мне становится неприятно, если он до меня дотрагивается. Иногда мне нравится секс, но не тогда, когда я чувствую нечто подобное».

Квентин: «Не думаю, что я на нее злюсь. После нашей встречи я начал менять время работы в офисе. Я сказал своему напарнику, что не буду работать допоздна».

Ребекка: «Мы не делали упражнения. Квентин хотел отвести мне время между работой и спортивной пробежкой».

Квентин ее поправил: «Это было вместо пробежки».

«Я не слышала, чтобы ты это говорил, – ответила она. – Ты точно так же изменил свой график работы – без всякого обсуждения!» – усмехнулась она. – Это такой же негибкий способ действия, как и отказ от изменений, потому что я этого прошу. Посмотрите, доктор Шарфф, я тревожусь, потому что вы заставляете меня делать упражнения и потому что Квентин крайне взвинчен. И когда вы говорите ему, чтобы он что-то сделал, он становится на дыбы. Он не сделал бы этого для меня. Он никогда не делал. К тому же он хочет, чтобы я за обедом хвалила его за то, что он сделал по вашей просьбе».

Квентин: «Я хочу, чтобы вы меня поддержали. Учитывая, что вы все время напоминаете мне, что я – человек негибкий, я хочу, чтобы вы поддерживали меня, если я делаю что-то, чтобы исправиться».

«Я не собираюсь говорить: «Хороший мальчик, Квентин». Это такой же негибкий способ немедленно изменить поведение, не размышляя над проблемой и ничего не меняя в способе вашего чувствования».

Я чувствовал себя изрядно разбитым из-за того, что она разрушала все его попытки пойти на уступки. Мне нравилось, что он делал то, о чем я просил, и был расстроен тем, что она принижала значение его усилий измениться. Я понимал, что Квентин злится на Ребекку из-за того, что она подрывала мои терапевтические усилия, и что на какое-то время я полностью идентифицировался с Квентином. Но по мере того, как я думал о том, что встал на его сторону, я стал понимать, что она говорила за них обоих. Они чувствовали, что я вынуждал их делать вещи, к которым они не были готовы. Каждый из них боялся меня, как если бы, предлагая пройти лечение, я заставлял их рисковать интимностью, что угрожало им оказаться во власти другого. Они хотели быть близкими, не будучи затронутыми эмоционально.

Я сказал, что в своем беспокойстве Ребекка начала подрывать усилия Квентина, и тогда он набросился на нее за то, что она его не оценила. Но им обоим было комфортнее друг на друга сердиться, чем подвергать себя риску в интимных отношениях, связанному с упражнением.

Ребекка заплакала: «Я чувствую боль, когда вы говорите мне, что я порчу все дело. Так сказала бы мне моя мать. Вы знаете, не так просто быть с ним рядом. И вы, и он хотите, чтобы я приняла его изменившееся поведение, но без каких-либо изменений его чувств».

Квентин: «Я напуган потерей контроля над Ребеккой и вами. Поэтому я на нее кричу».

«Но вы испытываете гнев также на меня», – сказал я.

Квентин: «Думаю, что так. Когда я раздражаюсь на Ребекку, это похоже на стрельбу по рыбе, плавающей в бочке».

«Но бочка, в которую вы стреляете, – это терапия. И вы находитесь в ней и плаваете вместе с рыбой, по которой стреляете! Вы оба боитесь, что будете застрелены мною или друг другом в опасной ситуации, в которую я вас завел».

Теперь я мог сказать им, что оба они были напуганы мной, потому что чувствовали, что я буду заставлять их что-то делать, не пытаясь понять их положение, вынуждая Квентина быстро меняться без какого-либо достижения большего понимания и заставляя Ребекку подчиняться. Они чувствовали себя пойманными, словно рыбы в бочке. Это чувство было на самом дне их сексуального и эмоционального тупика, и они уже установили это вместе со мной благодаря их общему переносу. Когда я это сказал, они оба подтвердили общее беспокойство и, видимо, испытали облегчение, почувствовав себя понятыми. И когда я смог это сказать, я больше не чувствовал раздражение на Ребекку из-за сопротивления моему «предписанию» или на Квентина из-за его слишком послушного поведения и нежелания чувствовать.