Система Стражински. Как стать писателем и остаться в профессии

Я смотрел на нее.

Атмосфера накалялась.

«Не-е-е-ет, давай-ка ты напишешь это все от руки», – сказала Мэсси и вернула мне листы.

Написание текстов – это скорее не про то, что мы делаем, а про то, кто мы есть, кем всегда были и всегда будем, практически на генном уровне. Днями напролет мы наблюдаем, подмечаем, слушаем, берем на карандаш и устанавливаем связи между идеями, образами и отдельными словами, пока внезапно не рождается история, а внешний мир исчезает, ведь в этот самый миг все становится абсолютно не важно. Так я пришел к субъективному выводу: писателями рождаются, а не становятся. Да, конечно, несложно освоить различные техники, из любого может получиться хороший писатель, а может, даже искусный. Но наука построить предложение так, чтобы оно производило максимальное впечатление, сильно отличается от повествовательного порыва, который движет писателями на протяжении всего жизненного пути от колыбели до могилы, подавляя все остальное в нашей жизни до тех пор, пока потребность в пище, крове, любви и человеческом обществе не станет необходимой и более значимой.

Подобный целенаправленный побег из реального мира туда, где оживают мои истории, не раз сослужил мне хорошую службу. Именно так я смог в одиночку написать девяносто два из ста десяти вышедших эпизодов «Вавилона-5» (этот рекорд еще не удалось повторить ни одному члену Гильдии сценаристов США), а также сотню комиксов и киносценариев в кратчайшие сроки, когда работу для студии или издательства нужно было выполнить срочно.

Однако всякий раз, когда мне улыбалась удача и я оказывался на свидании, в основном по приглашению другой стороны, рано или поздно наступал момент, когда беседа протекает отлично, нам весело, слышен смех, проскальзывают недвусмысленные намеки, и тут мой взгляд застывает, как мне кажется, на секунду…

…а когда я снова возвращаюсь в реальность, за столик, женщина обязательно подметит, что я молчу уже довольно долгое, очень долгое, действительно долгое время.

«Где ты витал? – спросит спутница. – Потому что здесь тебя совершенно точно не было».

Где я витал?

Я был там, где оживают мои истории, когда хотят, чтобы их рассказали.

Выбора они мне не оставляют. Я отправляюсь туда, куда придется.

Если собрать группу писателей в одной комнате и один начнет рассказывать, что люди в его голове реальнее и весомее, чем все, кого он знает, как работы постоянно увлекают его против воли туда, где ждут истории, остальные начнут сочувственно кивать и соглашаться. «Да, вот и у меня так», – скажут они, словно члены анонимной группы, признающиеся в уникальной и стойкой зависимости, о которой нельзя поделиться с другими, потому что, во-первых, их не поймут, а во-вторых, большинство из нас еще так и не постигло всю суть прямого зрительного контакта с тем, кто не является писателем.

Поэтому, если ты, мой дорогой читатель, сейчас тоже киваешь, так как тебе до боли знакомо все, о чем говорилось на предыдущих страницах, мои поздравления: эта книга – то, что нужно.

Чтобы стать писателем, необязательно быть социально неполноценным одиночкой со страстью к мечтам и кучей друзей, существующих лишь в твоем воображении. Но, положа руку на сердце, мы именно такие. Хотя бывает, что человек как раз такой, однако не писатель. В чем же разница? Где тот Рубикон?

Думаю, начинается все с уверенности, что нам есть что сказать и это стоит услышать. В детстве мне все время велели помалкивать, а родные и учителя считали неудачником, которому ничего не светит. Я же все время старался донести этим скептикам, что мне есть что им рассказать, нечто очень важное, что изменит мир. Эту одержимость не стоит терять, когда мы сомневаемся в себе, однако есть риск заработать комплекс «Великого американского романа»[2 - Концепция романа, показывающего культуру США в определенный период. Предполагается, что такой роман должен быть написан американским автором для того, чтобы показать язык, используемый американцами описываемого времени, и уловить уникальный американский опыт. Прим. пер.], парализующий многих писателей. И действительно, всякий раз, когда мне хотелось, чтобы текст звучал значимо, выходило слишком помпезно, вычурно, зловеще, самовлюбленно и нудно. Отчаянно нуждаясь в одобрении и овациях, я искажал свои писательские порывы в угоду результату вместо того, чтобы погрузиться в сам процесс. Меня больше волновало, как мир примет мою работу, нежели ее качество.

Прошли годы, прежде чем я понял, что неверно расставил приоритеты.

Дело не в том, чтобы написать нечто значимое, а в том, чтобы написать что-то подлинное, ведь истина редко трубит о своей важности. Она повествует очень тихо, и то лишь когда уверена, что ее слушают.

Первые испытания атомных бомб стали причиной мощных взрывов. Но сами взрывы спровоцировало небольшое количество взрывчатого вещества, помещенного внутрь устройства. В результате цепной реакции расщепляемый материал воспламенился и только потом привел к мощному взрыву. Если убрать этот небольшой, но крайне чувствительный детонатор в сердцевине, масштабной катастрофы не случится. Пытаясь добиться успехов на телевидении, я понял, что достоверность при повествовании имеет схожий принцип. Вместо того чтобы трубить о некоей громкой истине, иногда стоит поместить незначительную, но жизненную правду в центр произведения в надежде воспламенить чувствительное человеческое сердце, спровоцировав взрыв сочувствия, самоанализа и понимания.

Чем меньше истина, тем универсальнее она в использовании, ведь у всех нас был опыт с небольшой, но убедительной правдой. И наоборот, чем значительнее и грандиознее утверждение, тем оно менее универсально в применении. Люди редко изъясняются глубокомысленными рассуждениями, в основном они могут поделиться небольшой, но глубоко личной информацией, которая, скорее всего, будет касаться не смысла жизни, а их эмоционального состояния, когда умерли бабушка с дедушкой.

Это понимание сформировалось во что-то практически осуществимое на съемках перезагрузки сериала «Сумеречная зона», где я занимал должность исполнительного редактора сценарного отдела. За обедом с другом и наставником Харланом Эллисоном (благодаря его попечительству и появилось название этой книги) я задал ему вопрос по сценарию серии, над которой тогда работал.

– Жена главного персонажа несколько лет назад погибла в аварии, – начал я, – а он до сих пор не оправился от горя. Мужчина страшно мучается от того, что их последний разговор обернулся жарким спором, и вот сейчас я как раз пытаюсь придумать, что могло бы послужить причиной такого конфликта. Допустим, супруга была слишком большой транжирой, или у них не сошлись политические взгляды, или, возможно, они просрочили арендную плату, или кто-то подозревает партнера в интрижке на стороне… Я перебрал кучу вариантов, но все не то. Может, у тебя есть какие идеи?

На это Харлан ответил:

– Это все довольно серьезные ссоры.

– Ага, – сказал я, не заметив, как угодил в расставленную ловушку. – Думаю, нужно что-то существенное.

– Вот именно поэтому у тебя ничего не выходит, – объяснил Харлан. – Споры, которые ты приводишь в пример, – обычное дело, типичный материал дурацких телепередач. Конечно, мужчине тошно оттого, что он ругался со своей женщиной перед тем, как она погибла, но не факт, что он будет сожалеть об этом, ведь арендная плата – обычное дело и счета – обычное дело. Знаешь, о чем мы действительно жалеем? Мы сокрушаемся о всяких глупостях, которые натворили, о всякой ерунде, которая приходит на ум, пока ждешь зеленый сигнал светофора. Поэтому вместо спора о квартплате как тебе такой вариант: помнишь баночки с вишневым или сливовым вареньем, которое едят на завтрак? Допустим, мужчина всегда называл их джемом, а женщина в шутку звала их желе. И вот на протяжении тридцати лет каждое утро муж просил: «Передай мне джем, дорогая», а она в ответ неизменно отвечала: «Вот, держи свое желе, милый». А однажды мужчина сел завтракать в ужасном настроении, может, он не выспался или его что-то беспокоило, и после фразы супруги: «Вот, держи свое желе, милый», он срывает на ней всю злость, говоря, что спустя тридцать лет это уже ни черта не смешно, да и никогда не было смешно, и, если он просит проклятый джем, просто пусть даст его сюда и не несет всякую чушь. Остаток завтрака пройдет в гробовой тишине, он знает, что перегнул палку, но нужно бежать на работу, поэтому мужчина решает извиниться позже. Однако жена погибает в аварии, и это «позже» так никогда и не наступает. Дело не в самом споре, а в том, что повод был глупый и пустяковый и он повел себя как кретин, а теперь отдал бы что угодно, чтобы вернуть те пять минут и все исправить.

Никакой квартплаты. Никакой политики. Никаких измен. Потому что именно из-за такой ерунды люди постоянно ругаются, и часто никто не виноват. Джем и желе. Потому что на подсознательном уровне мы понимаем, как будем сожалеть о споре из-за такой глупой и неважной мелочи с любимым человеком в последний день его жизни.

С того дня фраза «Если хочешь сыграть по-крупному – играй на мелочах» все время стоит у меня перед глазами.

С тех пор я стараюсь найти в своих работах ту маленькую истину, которой не нужно быть весомой и громоздкой. Как-то я работал над эпизодом для одного телесериала, где два персонажа отправились на космическом шаттле из пункта А в пункт Б. Лететь еще шесть часов, надо как-то убить время, а заняться нечем, кроме как смотреть в окно. И когда один из них решает нарушить затянувшееся молчание, вместо того чтобы обсудить предстоящие сражения или что-то подобное глобальное, он спрашивает: «Так что все-таки, пуговица – молния или молния – пуговица?»

Когда попутчик интересуется, о чем речь, персонаж объясняет, что, надевая брюки, кто-то сперва застегивает молнию, а потом пуговицу, а кто-то, наоборот, сперва застегивает пуговицу и уже потом – молнию. Этим вопросом задались не только главные персонажи, но и все зрители, а на следующий день принялись обсуждать это с друзьями. И сегодня, спустя двадцать лет с момента выхода серии в эфир, когда я приезжаю на какой-нибудь фестиваль, во время выступления кто-нибудь в зале обязательно поднимет руку и спросит: «Ну так что, Джо, молния или пуговица?»

Спустя годы, что я провел в погоне за правдой, большой и маленькой, я пришел к выводу, что детонатор, центральный элемент любой истории, должен быть гораздо изысканнее и элегантнее, чем мне казалось. Да, конечно, истина – это его основа, но не суть и даже не цель.

Речь скорее про создание чего-то прекрасного.

Заходя в кинотеатр или включая телевизор, мы хотим увидеть нечто красивое. Разумеется, нам хочется развлечений, но еще мы находимся в поисках духовного подъема и просветления. Даже взгляд становится мягче, когда мы смотрим на предметы искусства, слышим музыку или видим что-то прекрасное. Балетные вращения, безупречные и непринужденные на первый взгляд, становятся возможны спустя годы борьбы за совершенство линий и форм. Красота наполняет нас, заставляя стремиться стать лучше, чем нам казалось возможным, и в этом ее великая сила.

Работая над сценарием, где действие происходит в цыганском концлагере во время Второй мировой войны, я общался с мужчиной, утверждавшим, что он – потомок тех, кто помогал проектировать подобные места. Так вот, при строительстве руководствовались двумя важными правилами.

Во-первых, куда бы ты ни пошел, ты всегда находился в поле зрения охраны, находившейся на вышках или на территории.

Во-вторых, не должно было быть красиво, нигде.

Потому что красота вселяет надежду, а надежда может привести к мятежу.

Правда нас информирует, рассказывая, кто мы. Красота нас трансформирует, рассказывая, кем мы можем быть.

Будучи мальчишкой, живущим в ужасных условиях, я тосковал по красоте, грезил о красоте, стремился к красоте, благоговел перед красотой, не осмеливаясь произнести ни слова, и, сам того не осознавая, всю жизнь провел в погоне за прекрасным.

Красота – первый порыв и финальная цель путешествия любого писателя, потому что лишь на последних этапах проявляется ее естественная природа, которую можно понять и обыграть. И, хотя я до сих пор стремлюсь к истине, последние годы своей карьеры я уделяю большое внимание красоте повествования.

И нет в мире ничего прекраснее, чем видеть, как новые голоса, новое искусство появляются там, где раньше их никогда не было. Новые мечтатели. Новые истории.

Новые писатели.

Как ты.

Ты только что появился на свет, и какие бы мысли тебя ни посещали, ты – прекрасный человек.

Привыкай.

Кто ты?

Версия 1.0

Теперь давай развернем камеру и сфокусируемся на тебе, твоей семье и твоих амбициях.

По сценарию 1 родители, родные и друзья верят в тебя. Они хотят, чтобы все твои начинания ожидал успех, чтобы мир услышал твои истории и увидел твое искусство. Они поддерживают все твои начинания эмоционально и финансово, мечтая однажды прийти в книжный магазин или кинотеатр, включить телевизор и увидеть твое имя.

Если дело обстоит именно так – поздравляю. Тебе повезло оказаться среди небольшого числа начинающих авторов, попавших в эту категорию, потому как подавляющее большинство живет по…

Сценарию 2, когда друзья и семья либо не верят, что у тебя есть необходимые задатки, либо предпочли бы, чтобы у тебя был диплом по специальности, которая сможет (теоретически) гарантировать работу, либо признают, что талант-то, может, у тебя и есть, но шансы на успех ничтожно малы. Стремясь защитить тебя от неудач, унижений и нищеты, окружающие делают все возможное, чтобы сбить тебя с курса, отправив на нормальную работу, где, если повезет, ты сможешь находить время на свое творчество.