Сказка сказок, или Забава для малых ребят

Как только вынесен был приговор, немедленно прикатили бочку, куда посадили всех четверых; но, прежде чем ее закрыли, девушки из свиты Вастоллы, плача и рыдая о своей госпоже, опустили внутрь корзинку с сушеным виноградом и фигами[89 - Фиги – инжир.], чтобы она могла протянуть в бочке хоть немного. Бочку забили, выкатили прочь и бросили в море, и вот поплыла она, куда ветер гнал и волны несли.

И тогда Вастолла стала говорить Перуонто, проливая из очей реки слез и горестно стеная:

– О что за лютая судьба нам досталась – получить вместо гроба Вакхову люльку! О если б я знала, кто посмел так надругаться над моим телом, чтобы загнать меня в эту бочку! Скажи мне, о скажи мне, жестокий человек, какое чародейство ты сотворил, каким волшебным прутиком, чтобы уморить меня в этой бочке! Скажи мне, о скажи, какой дьявол помог тебе просунуть мне в живот невидимую трубочку, чтобы в последний мой час я не видела просвета в этой проклятой дыре!

Тогда Перуонто, в котором неожиданно проснулись повадки торговца, ей отвечает:

Я скажу, коль ты в награду
дашь мне фиг и винограда.

Вастолла, желая хоть что-то из него выудить, дала ему по горсти того и другого. И он, набив полный рот и еще продолжая жевать, рассказал ей все по порядку: как вышло у него с теми тремя юношами, потом с вязанкой хвороста и, наконец, – у нее под окошком; как за то, что она надрывала живот, потешаясь над ним, он и надул ей живот.

Услышав это, бедная женщина приободрилась сердцем и сказала Перуонто:

– Брат мой, но зачем же нам тогда испускать дух в бочке? Почему бы тебе не сказать, чтобы эта лодка скорби превратилась в прекрасный корабль, на котором мы избавимся от беды и приплывем в счастливую гавань?

А Перуонто отвечает:

Я скажу, коль ты в награду
дашь мне фиг и винограда.

И Вастолла с готовностью наполнила ему рот. Как рыбачка на карнавале, нанизывая на крючок сушеные виноградины и смоквы, она выуживала из него свежие слова.

И как только Перуонто сказал то, что хотела Вастолла, бочка превратилась в корабль со снастями, нужными для плавания, с капитаном и матросами. И каждый был при деле: кто тянет шкот, кто сматывает тросы, кто держит руку на штурвале, кто паруса направляет, кто на мачту лезет, кто кричит: «Ad orza!», кто кричит: «A poggia!»[90 - Команды при вождении судна с косым (так называемым «латинским») парусом, означающие поворот паруса то в сторону, противоположную направлению ветра, то по ветру.], кто в горн трубит, кто фитиль у пушки запаливает: один одно, другой другое делает.

Теперь Вастолла, сидя в корабле, плыла среди моря наслаждения, – а настал уже час, когда Луна захотела поиграть с Солнцем в «Ты ушел и пришел, а местечка не нашел», – и вот говорит она Перуонто:

– Милый мой мальчик, а не сделаешь ли ты, чтобы наш корабль стал прекрасным дворцом? И тогда нам будет еще уютнее. Ведь знаешь, как люди говорят: «Море хвали, да держись земли».

На что Перуонто опять отвечает:

Я скажу, коль ты в награду
дашь мне фиг и винограда.

И она тут же все ему дала. Пережевывая ягоды, Перуонто сотворил и эту милость: сказал слово – и в тот же миг корабль пристал к берегу и обернулся великолепным дворцом, что снабжен был всем необходимым до последней мелочи и полон мебели и всякой роскоши настолько, что нечего больше и желать.

Вастолла, которая еще недавно не ценила свою жизнь и в три кавалло, теперь не поменялась бы местом и с первой госпожой в мире, видя себя окруженной безмерным изобилием и всевозможной обслугой, подобно королеве. И вот, желая поставить печать под списком своих благих приобретений, она попросила Перуонто получить новую милость: стать красивым и благовоспитанным, чтобы им было впору вместе наслаждаться всеми этими радостями; ибо хоть и говорит пословица, что «лучше муженек трубочист, чем дружок император», однако сейчас ей казалось самой большой удачей на свете, если бы он сменил внешность.

А Перуонто ей отвечает все с тем же припевом:

Я скажу, коль ты в награду
дашь мне фиг и винограда.

Вастолла сейчас же вытащила свое чудесное лекарство – виноград, который, вкупе со слабительным из смокв, мог излечить словесный запор Перуонто. И, только промолвив слово, он превратился из чучела в красавчика-щеголя, из страшилища – в Нарцисса, из маски сатира – в ангельскую головку. При виде этого Вастолла, не помня себя от радости и стиснув Перуонто в объятиях, словно прекрасный плод, выдавила сок величайшего наслаждения.

Тем временем король, который с самого дня казни был еле жив от горя, отправился на охоту, послушав придворных, ибо они уговаривали его хоть как-то развлечься. И вот вдалеке от города застигла его ночь; и, увидев свет, что светил из окон того дворца, он послал слугу спросить, не примут ли его хозяева. И пришел ему от хозяев ответ, что у них во дворце он сможет не только опрокинуть стаканчик, но и опорожнить утром ночную вазу. Король тут же поскакал туда, поднялся по лестницам, прошел в комнаты, но не обнаружил ни одной живой души, кроме двух милых мальчуганов, которые вертелись вокруг него и приговаривали: «Дедушка, дедушка!»

Изумленный, пораженный, ошеломленный, король чувствовал себя будто во власти волшебных чар. В изнеможении усевшись за стол, он видел, как незримые руки расстилали перед ним фламандские скатерти, подавали блюда, полные всякой всячины. Он ел и пил подлинно по-королевски, и все это время с ним были только те два мальчика. И пока он вкушал все яства и напитки, ни на минуту не умолкали гитары и тамбурины, чья музыка пробирала его до самых пяток. А когда отужинал, появилось ложе, блистающее золотом, куда он, стянув сапоги, улегся спать. И вся его свита, напитавшись досыта за множеством других столов, расставленных в иных комнатах дворца, расположилась на приятный ночлег.

А когда настало утро, король, собираясь в путь, захотел взять с собой и обоих мальчиков, настолько они пришлись ему по сердцу; но тут появилась Вастолла с мужем; припав к ногам отца, она просила его о прощении, рассказав ему о своей счастливой судьбе. И тогда король, видя себя безмерно богатым – с любимой дочерью, драгоценными внуками и зятем-волшебником, – заключил их всех в объятия и, нагруженный этими сокровищами, вернулся в город, где на много дней устроил великий праздник, признав, вопреки прежним своим решениям, что

человек предполагает, а Бог располагает.

Вардьелло

забава четвертая первого дня

Вардьелло, будучи неисправимым тупицей, после сотни недобрых услуг, оказанных матушке, теряет кусок ткани и, глупейшим образом пытаясь забрать его цену у статуи, внезапно становится богат

Когда Менека закончила рассказ, который был сочтен не хуже первых, как богатый необычайными событиями, надолго захватившими внимание слушателей, за нею, по выбору князя, продолжила Толла. Не теряя времени, она начала так:

Если бы Природой была установлена для животных необходимость одеваться и тратиться на еду, то, без сомнения, быстро извелся бы род четвероногих. Ибо поскольку они быстро и легко находят пищу – без огородника, что ее растит, без слуги, что ходит на рынок, без повара, что ее готовит, без служащего за трапезой, что подает блюда, – то и шкура их хорошо защищает от холода и снега – без купца, что привозит ткани, без портного, что шьет одежду, без мальчика, что помогает одеться, а потом просит чаевые. Но человеку, способному к изобретениям, было предусмотрено дать все эти удобства, ибо он сам умеет обеспечить себя тем, что нужно. Вот причина, по которой и бедные часто оказываются смышленее, а богатые – глупее, как можете и сами вывести из сказки, которую я вам сейчас расскажу.

Граннония из Анцано слыла женщиной весьма рассудительной, но сын ее, которого звали Вардьелло, был самым безнадежным тупицей в том селении. Но глаза матери всегда заколдованы и глядят будто сквозь кривое стекло; и она питала к нему любовь нежнейшую, и так с ним носилась, и так его языком вылизывала, как самое наипрекраснейшее создание в мире.

Еще была у этой Граннонии курочка, что несла яйца и высиживала цыплят, и хозяйка ждала, когда она принесет хороший выводок и поможет ей подзаработать деньжат. И поскольку нужно ей было отлучиться из дому по делу, подозвала Граннония сына и говорит: «Хороший мальчик своей мамы, послушай-ка: не своди глаз с этой курочки, и когда она слишком уж разойдется по двору клевать, ты постарайся поскорее вернуть ее на насест, иначе яйца простынут, и не будет у нас ни яичек, ни цыпляток». «Все знаю, все сделаю, – отвечал Вардьелло, – чай, не глухому сказала». «Ну, тогда еще одно дело, – говорит матушка. – Гляди, благословенный мой сыночек: вот стоит в шкафу горшок, в котором положена отрава. Смотри, дорогой, не принимай злого соблазна дотронуться до него, не то можешь ножки протянуть». «Боже сохрани, – отвечал Вардьелло. – Отрава твоя до меня не касается. Так что мудра ты, что об этом подумала, да дура, что сказала. Если б случилось мне и разбить тот горшок, ничего б со мной не сделалось».

Итак, ушла из дому матушка, а Вардьелло остался на хозяйстве. И чтоб не терять времени даром, сразу пошел в огород: делать повсюду ямы и прикрывать хворостом, на случай если влезут соседские ребята, чтобы сразу попа?дали в них. И вот в самый жаркий рабочий час обнаружил он, что курочка вышла из сарая и гуляет по двору. И стал приговаривать: «Цып-цып-цып, иди сюда, уходи оттуда…» Но наседка и не думала следовать его призыву. Тогда Вардьелло, рассердившись, что курица ведет себя вроде осла, вместо «цып-цып» затопотал ногами, а после ног запустил в нее шапкой, а после шапки пустил в ход скалку для теста и наконец так ее хорошо уговорил, что курочка вытянула шею с лапками и приказала долго жить.

Увидев такое несчастье, Вардьелло подумал, как возместить потерю; добровольно делая то, чего требовала необходимость[91 - В оригинале: fatto de la necesset? vertute – выражение, заимствованное из «Анналов» Корнелия Тацита (I, 30) и ставшее афоризмом.], он, чтобы яйца не простыли, спустил штаны и уселся на них; но не удержал равновесия и плюхнулся задом оземь, в одно мгновение устроив большую яичницу. Видя, какой двойной ход в игре ему удалось сделать, Вардьелло хотел разбить себе голову об стену: но потом, поскольку хороший кусочек способен утолить в душе любую скорбь, он, слыша, как урчит в животе, решил съесть курицу и в том найти утешение. Ощипав ее и насадив на хороший вертел, он разжег огонь посильней и принялся ее поджаривать. И когда она уже была почти зажарена, он, чтобы сделать все, как принято у добрых людей, застелил старый ларь лучшим полотном из матушкиных запасов, взял большую кружку и спустился в погреб распечатать бочонок. Вардьелло уже ее почти наполнил, как вдруг сверху послышался шум, грохот, что-то вообще невообразимое – будто по дому скакали кони в железных доспехах. Встревоженный всем этим, он, оглядевшись, увидел, как толстый котище тащит курицу вместе с вертелом, а за ним с воплем гонится кошка, не желая упустить свою часть. Вардьелло, спасая хозяйство от убытка, бросился за котом, словно выпущенный из клетки лев, но впопыхах забыл заткнуть бочонок. После погони по всем углам и закоулкам он все-таки отбил курицу, но тем временем вытекло все вино из бочки. Вернувшись в погреб, Вардьелло обнаружил, какое доброе дело учинил, и новые ручьи потекли из бочки его души через отверстия глаз. Вскоре его рассудительность подсказала ему средство сделать так, чтобы матушка не узнала о происшествии: он взял мешок, до краев полный муки, и принялся рассыпать ее вокруг в надежде засыпать лужу.

После всего этого, посчитав на пальцах ущерб, нанесенный произошедшим в одночасье бедствием, он подумал, что из-за всех этих невероятных глупостей потеряет любовь Граннонии, и мужественно решил, что не должен встретить матушку живым. Запустив руку в горшок с засахаренными орехами, тот самый, о котором матушка сказала ему, что там отрава, он не переставал есть, покуда не дошел до самого дна, и, хорошо наполнив брюхо, спрятался в печке, готовясь к смерти.

Тут вернулась и матушка. Долго она стучала и громко звала сына, а потом, видя, что никто не открывает, ударила хорошенько в дверь ногой и вошла внутрь. Не находя нигде сына и предчувствуя беду, она, будто застигнутая родовыми схватками, завопила во весь голос: «Вардьелло! Вардьелло! Ты оглох и не слышишь? Или разбил тебя паралич и не встанешь? Или типун тебе сел на язык и ответить не можешь? Ты где, рожа твоя висельная? Куда смылся, отродье паршивое? Да лучше бы мне тебя между ног задавить, когда я тебя рожала!»

Вардьелло, долго внимавший этим воплям, наконец издал из печи жалобный-прежалобный голос: «Вот он я, здесь. Здесь, в печке, – и больше не увидите меня, дорогая матушка!» «Почему?» – взывает бедная матушка. «Потому, что я отравился», – отвечает сын. «Ох, горюшко мое, – стонет матушка. – И как же ты это сделал? Что за причина тебе была убивать себя? Кто тебе отраву дал?»

И Вардьелло рассказал ей по порядку все подвиги, что совершил, и почему избрал смерть, не желая более испытывать дела мира сего.

Слыша это, матушка почувствовала себя в великом несчастье и поняла, что должна сделать и сказать все возможное, чтобы выгнать из головы сына эту меланхолию. И, любя его беззаветно, надавала ему и других сладостей, внушая, что засахаренные орехи были не отравой, но, напротив, лекарством для желудка. Так, ублажив его нежными словами и оказав ему тысячу ласк, она вытянула его из печи. А потом дала ему оставшийся у нее добрый кусок холста и послала продать его в городе, предупредив, чтобы он не болтал лишнего с посторонними людьми.

– Хорошо! – оживился Вардьелло. – Сейчас я тебе услужу на славу, не сомневайся!

Схватив холст, он пошел по всему Неаполю, крича: «Холст! Кому холст?» Но когда прохожие спрашивали его: «А какой у тебя холст?» – отвечал: «Э, да с тобой дело не пойдет, слишком много говоришь!» – а если спрашивали: «Почем продаешь?» – отзывался так: «Иди своей дорогой, болтун. От твоей болтовни уши болят и виски ломит!»

Наконец во дворе одного здания, оставленного жителями из-за проказ домового, он увидел глиняную статую. Изнуренный и обессиленный долгой и бесполезной ходьбою, бедняга присел на кочку и, удивляясь, что по дому никто не ходит и он стоит, будто разграбленный хутор, сказал статуе: «Скажи-ка, друг: или вовсе никто не живет в этом доме?» А так как статуя ничего не отвечала, он подумал, что наконец встретил человека неболтливого, и спросил: «Хочешь купить этот холст? Я тебе скидку сделаю». Статуя промолчала опять, и Вардьелло сказал: «Честное слово, нашел-таки я, кого искал. Ну так бери же холст, проверь хорошо, и дашь мне сколько захочешь; завтра приду за деньгами».

С этим словом он оставил холст там, где сидел. И первый же случайный прохожий, зашедший после него во двор по малой нужде, найдя здесь такую добрую вещь, порадовался своей удаче и унес его. А Вардьелло, вернувшись к матушке без холста и без денег и рассказав, как было дело, чуть было не лишил ее чувств. И сказала она ему: «Когда же встанут у тебя мозги на место? Гляди, сколько бед ты мне в один день сотворил: век жить – не позабыть. Но вина моя, что слишком слаба я духом; не научила тебя вовремя добру – и вот – получаю свое. Не зря говорит пословица: врач жалостливый сделает язву неисцелимой. Так и будешь меня казнить, пока дотла не разоришь, только тогда и будем с тобой в расчете». А Вардьелло отвечает: «Молчи, милая маменька, да не будет того, что ты говоришь. Хочешь, принесу тебе завтра кучу монеток новехоньких? Погоди до завтра и увидишь, умею ли я приделать к лопате ручку».

Настало утро, – когда тени Ночи, преследуемые сыщиками Солнца, бегут вот из страны, – и Вардьелло, вернувшись во двор, где была статуя, сказал: «Доброе утро, хозяин! Согласен ты дать мне за холст четыре медяка? Давай-ка плати, да пойду, нет времени долго с тобой разбираться». Но, видя, что статуя остается безгласна, схватил камень и метнул с размаху ей в самое подреберье, пробил ей живот, и явилось тут спасение дому его. Ибо отпали от нее четыре куска, а внутри ее нашел Вардьелло кастрюлю, полную золотых монет. Схватив ее обеими руками, он побежал сломя голову к дому, громко крича: «Матушка, матушка! Гляди, сколько бобов несу! Говорил я тебе, голодны не будем!»

Матушка, увидав монеты и зная, что сын все растрезвонит по округе, велела ему стать перед дверью и следить, когда пройдет молочник, чтобы купить у него молока на один торнезе. Вардьелло, который поесть был всегда непрочь, уселся перед дверью, а матушка добрых полчаса сыпала на него сверху изюм и сушеные фиги. Вардьелло ползал, собирал их в рот, не поднимая головы, и все кричал: «Матушка, выноси тазы, ставь корыта, готовь бадьи сколько есть в дому! Лишь бы этот дождь лил подольше, тогда точно станем богаты!» Итак, набив себе брюхо до отвала, он еле заполз по лестнице в дом и уснул крепким сном.

Прошло сколько-то дней, и побранились на улице два прохвоста – оба из суда подсадные утки, – споря чуть не до драки за один золотой, которые будто бы на улице подобрали. Вардьелло увидал и говорит им: «Ну и ослы же вы, из-за одного боба спорите. У меня таких дома полна кастрюля». Судейские, услыхав, навострили уши и мигом поволокли его на допрос: как, когда и с кем нашел он эти монеты. А Вардьелло и не думал таить: «Я нашел в пустом дворе, у немого в животе, в день, когда с неба изюм и фиги сушеные дождем падали; разве не помните?» Судья, выслушав это странное показание, в деле разобрался как умел и послал его малость подлечиться в больнице[92 - Базиле не уточняет, какое лечение в больнице ожидало Вардьелло. Читатели, однако, хорошо знали, о чем идет речь. Документы и народная память свидетельствуют, что в неаполитанской больнице для душевнобольных, основанной в 1519 г., больных из простонародья пользовали следующим образом: заставляли до полного изнеможения поднимать воду из глубокого колодца, потом давали съесть сотню яиц для укрепления нервных центров, а венчала процедуру лечения порка. Успешно применявший эту методику в первой половине XVII в. доктор Джорджо Каттанео остался в памяти потомков как Mastro dei matti (Мастер по дуракам).]. Так тупость сына обогатила матушку, а рассудительность матушки помогла исцелить тупость сына. Из чего видится ясно, что

кораблю, коль правит добрый лоцман,

бесчестие – на скалы напороться.