Кризис

Поскольку данная книга побуждает читателя распределять свое внимание между семью государствами, мне, как ни мучительно это осознавать, приходится в своем изложении быть достаточно лаконичным. Сидя за письменным столом и поворачивая голову, я вижу позади себя, в моем кабинете, дюжины стопок книг и бумаг на полу: каждая высотой до пяти футов, каждая охватывает материал для отдельной главы. Было поистине невыносимо уплотнять пять футов материала по вертикали в главу о послевоенной Германии из 11 000 слов. Вы не поверите, сколько всего интересного пришлось опустить! Но у лаконичности есть свои достоинства: она помогает читателям сравнивать основные проблемы послевоенной Германии с проблемами других стран, не отвлекаясь на захватывающие подробности, исключения из правил, авторские фантазии и тому подобное. Для читателей, которые желают узнать о любопытных подробностях описанных событий, в конце книги я привожу библиографию, где указываются книги и статьи, посвященные отдельным случаям.

Стиль изложения этой книги – повествовательный, традиционный, если угодно, стиль изложения исторических трудов, основу которого заложили «отцы истории» как научной дисциплины, знаменитые древнегреческие авторы Геродот и Фукидид, жившие более 2400 лет назад. «Повествовательный стиль» означает, что аргументы обосновываются и развиваются посредством прозаических рассуждений, без использования уравнений, числовых таблиц, графиков или статистических данных, лишь на малом количестве изучаемых случаев. Этот стиль можно противопоставить новому и модному квантитативному подходу в современных социальных исследованиях, который подразумевает интенсивное использование уравнений, математически доказуемых гипотез, таблиц данных, графиков и больших статистических выборок (то есть изучение множества случаев) на основании накопленных сведений.

Я научился ценить могущество этого современного квантитативного метода. Я сам использовал статистику при исследовании обезлесевания семидесяти трех полинезийских островов, дабы подкрепить выводы, которые невозможно убедительно доказать из простого рассказа о вырубке лесов на ряде островов[7 - Barry Rolett and Jared Diamond. Environmental predictors of pre-European deforestation on Pacific islands. Nature 431: 443–446 (2004).]. Я также выступил редактором-составителем другой книги, в которой некоторые мои коллеги изобретательно применяли квантитативный метод для освещения вопросов, прежде долго и безрезультатно обсуждавшихся историками-«нарративистами»[8 - Jared Diamond and James Robinson, eds. Natural Experiments of History. (Harvard University Press, Cambridge, MA, 2010).]. Скажем, позитивно или негативно отразились наполеоновские завоевания и политические потрясения той эпохи на последующем экономическом развитии Европы.

Первоначально я надеялся включить в данную книгу кое-какие сведения, полученные современными квантитативными методами. Я посвятил этим усилиям несколько месяцев, но в итоге пришел к выводу, что такую задачу следует выделить в отдельный проект на будущее. Все дело в том, что предназначение данной книги – выявить посредством повествовательного исследования гипотезы и переменные, необходимые для последующего квантитативного анализа, призванного их подтвердить или опровергнуть. Мой «диапазон», всего семь государств, слишком узок, чтобы извлекать из него статистически значимые выводы. Понадобится гораздо больше работ, чтобы «операционализировать» мое повествование и такие квалитативные понятия, как «успешное разрешение кризиса» и «честная самооценка»; чтобы преобразовать эти вербальные выражения в то, что возможно оценить через цифры. Посему данная книга является повествовательным исследованием, которое, я надеюсь, побудит к квантитативному тестированию.

Из более чем 210 стран мира в данной книге рассматриваются только семь государств, с которыми я знаком. Я неоднократно посещал все семь стран. На протяжении длительных периодов я жил в шести из них, и началось это еще 70 лет назад. Я говорю (или говорил раньше) на языках этих шести стран. Мне нравятся все эти народы, я восхищаюсь ими и с радостью возвращался в места их обитания; в каждой стране я побывал снова за последние два года и всерьез обдумываю, не перебраться ли на постоянное место жительства в две из них. В результате я получил возможность писать, скажем так, сочувственно, опираясь на собственные впечатления из первых рук и на рассказы моих давних друзей в этих странах. Мой опыт и опыт моих друзей охватывают достаточно долгое время, а потому нас вполне можно считать очевидцами крупных и важных перемен. Среди семи указанных стран о Японии я знаю, пожалуй, меньше всего, поскольку не говорю на японском языке и наезжал туда лишь на краткое время, причем впервые побывал в Японии всего двадцать один год назад. Зато этот недостаток восполняется тем, что мне выпало счастье иметь японских родственников по браку и моих японских друзей и учеников, к которым я всегда мог обратиться за советом.

Конечно, те семь стран, которые я выбрал на основе своего личного опыта, ни в коей мере не являются случайной выборкой среди народов мира. Пять из них относятся к богатым и промышленно развитым, одна богата умеренно и лишь одна принадлежит к числу бедных, но развивающихся. Среди них нет африканских, имеются две европейских, две азиатских, по одной американской (северо- или южноамеркианской) и Австралия, страна-континент. Пусть другие авторы проверяют, в какой степени мои выводы на основе этой неслучайной выборки применимы к прочим государствам. Я принял это ограничение и выбрал именно эти семь стран, потому что мне показалась неоспоримым преимуществом возможность исследовать только те страны, которые я изучил лично, изучал долго и интенсивно, которые познал близко благодаря дружеской поддержке и (в шести случаях) знакомству с языком.

Эта книга почти полностью посвящена современным общенациональным кризисам, случившимся при моей жизни, что позволило мне писать с точки зрения собственного современного опыта. Отступление, в котором я обсуждаю изменения, случившиеся ранее, касается, опять-таки, Японии, и я специально отвел этой стране сразу две главы. В первой обсуждается нынешняя Япония, а вот в другой речь идет об Японии эпохи Мэйдзи (1868–1912). Я включил в книгу главу об эпохе Мэйдзи, поскольку Япония тех лет олицетворяет собой яркий пример сознательных выборочных изменений, причем эти изменения произошли в относительно недавнем прошлом, а память о событиях и проблемах эпохи Мэйдзи до сих пор жива и актуальна в современной Японии.

Разумеется, общенациональные кризисы и перемены также происходили в прошлом и тоже вызывают аналогичные вопросы. Я не могу отвечать на вопросы о прошлом, опираясь на личный опыт, но укажу, что эти масштабные кризисы минувших лет хорошо изучены и описаны. К числу наиболее известных кризисов такого рода относятся упадок и гибель Западной Римской империи в четвертом и пятом столетиях от Рождества Христова; взлет и падение государства зулусов на юге Африки в девятнадцатом столетии; французская революция 1789 года и последующее преображение Франции, а также катастрофическое поражение Пруссии в битве при Йене в 1806 году, оккупация страны Наполеоном и последующие социальные, административные и военные реформы. Через несколько лет после того, как начал писать данную книгу, я обнаружил, что работа, название которой отсылает к моей теме («Кризис, выбор и перемены»), уже опубликована моим американским издателем «Литтл, Браун» в 1973 году![9 - Gabriel Almond, Scott Flanagan, and Robert Mundt, eds. Crisis, Choice, and Change: Historical Studies of Political Development. (Little, Brown, Boston, 1973).] Та книга отличается от моей, среди прочего, описанием ряда тематических кейсов из прошлого, а также в нескольких иных отношениях. (Это коллективный труд под общей редакцией, а метод исследований его авторов зовется «системным функционализмом»[10 - Имеется в виду методология социологической школы системного (структурного) функционализма (Т. Парсонс и др.). В рамках этой методологии общество рассматривается как социальная система (структура), элементы которой выполняют каждый собственную функцию.].)

Исследования профессиональных историков подчеркивают важность архивной работы, то бишь анализ сохранившихся письменных первоисточников. Каждая новая книга по истории обосновывает свое появление упоминанием малоизвестных или недостаточно используемых архивных источников – или переосмыслением выводов, сделанных другими историками. В отличие от большинства многочисленных книг, приводимых мною в библиографии, данная книга не основана на архивных исследованиях. Вместо того она отталкивается от новой методологии изучения индивидуальных кризисов, четко сформулированного сравнительного подхода и от перспективы, основанной на личном жизненном опыте и жизненном опыте друзей автора.

* * *

Это не журнальная статья о текущих делах, статья, которую станут читать и обсуждать в течение нескольких недель после ее публикации, а затем она устареет. Нет, я ожидаю, что эта книга будет переиздаваться многие десятилетия. Сей очевидный факт я привожу, чтобы объяснить, почему вас может удивить, что вы не найдете ничего на этих страницах о политике нынешней администрации президента Трампа в США, о самом президенте Трампе или о ведущихся переговорах по поводу британского «Брексита». Все, что я мог бы сказать сегодня относительно этих мимолетных проблем и событий, будет безжалостно поглощено жестоким временем прежде, чем моя книга увидит свет, а несколько десятилетий спустя окажется попросту бесполезным. Читатели, которых интересуют президент Трамп, его политика и «Брексит», найдут множество обсуждений этих тем в других публикациях. Тем не менее, в главах 9 и 10 я уделяю достаточно много места основным проблемам современных США – проблемам, что формировались последние два десятилетия и ныне требуют пристального внимания президентской администрации (не исключено, что они, вероятно, сохранятся еще, по крайней мере, на следующее десятилетие).

* * *

Что ж, вот какова дорожная карта моей книги. В первой главе речь пойдет об индивидуальных кризисах, от которых нужно отталкиваться, чтобы посвятить оставшуюся часть книги общенациональным кризисам. Мы все видели, переживая наши собственные кризисы и становясь свидетелями кризисов наших родственников и друзей, что имеется множество вариаций в исходах кризисов. В лучшем случае люди справляются, обнаруживая новые и лучшие методы преодоления, и становятся сильнее. В худших случаях страдания берут верх, и люди возвращаются к застарелым привычкам – либо обращаются к новым для себя, но далеко не оптимальным способам преодоления испытаний. Некоторые даже совершают самоубийство. Психотерапевты выявили обилие факторов (о добром десятке из них мы поговорим в главе 1), влияющих на вероятность того, что индивидуальный кризис будет успешно преодолен. Именно в сравнении с этими факторами я буду проводить параллели, рассматривая результаты общенациональных кризисов.

Наверняка найдутся те, кто примется стенать: «Десяток факторов – это слишком много! Почему бы не сократить их число до одного или двух?» Отвечу так: нелепо думать, что все многообразие человеческих жизней или историй развития стран возможно свести к нескольким коротким и вроде бы убедительным выводам. Если вам, к несчастью, попадется в руки книга, притязающая на нечто подобное, – выбрасывайте ее, даже не открывая. А если вас постигнет несчастье заполучить книгу, предлагающую обсудить все 76 факторов, связанных с преодолением кризиса, выкиньте и ее – это автору книги, а никак не читателю, полагается изучить бесконечное разнообразие жизни и определить приоритеты в рамках некой полезной концепции. На мой взгляд, упомянутый десяток факторов обеспечивает приемлемый компромисс между двумя указанными крайностями: количество достаточно велико для того, чтобы объяснить многие проявления реальности, но не избыточно настолько, чтобы превратиться в сухую номенклатуру, бесполезную для постижения мира.

За вводной главой следуют попарно (три раза по две) шесть глав, посвященных каждая конкретному примеру общенационального кризиса. Первая пара рассматривает кризисы в двух странах (Финляндия и Япония), обернувшиеся внезапным возвышением вследствие воздействия другой страны. Вторая пара также повествует о кризисах, случившихся неожиданно, однако их причины были не внешними, а внутренними (в Чили и Индонезии). Наконец последняя пара глав описывает кризисы, которые не взорвались, так сказать, спонтанно, а разворачивались постепенно (в Германии и Австралии), в первую очередь из-за стресса, вызванного Второй мировой войной.

Финляндский кризис (глава 2) был спровоцирован нападением Советского Союза на Финляндию 30 ноября 1939 года. В ходе так называемой Зимней войны Финляндия, брошенная, по сути, номинальными союзниками, понесла тяжелые потери, но все-таки сумела отстоять свою независимость и отразить агрессию СССР, который по численности населения превосходил Финляндию в соотношении 40 к 1[11 - Численность населения СССР в 1939 г. составляла чуть более 170 млн человек, а численность населения Финляндии приближалась к 3 700 000 человек.]. Двадцать лет назад я провел в Финляндии целое лето, беседовал с ветеранами, вдовами и сиротами Зимней войны. Эта война привела к заметным выборочным изменениям и превратила Финляндию в уникальную мозаику, где смешиваются как будто несовместимые элементы: перед нами крохотная, но богатая либеральная демократия, проводящая такую внешнюю политику, которая делает все возможное для умиротворения своего обнищавшего гиганта-соседа, то есть реакционной советской диктатуры. Такую политику «финляндизации» считали постыдной и осуждали многие сторонние наблюдатели, не осознававшие исторической обоснованности подобной адаптации. Никогда не забуду, как тем летом в Финляндии я по своему невежеству высказал сходные мысли в присутствии ветерана Зимней войны: в ответ он вежливо перечислил мне те горькие уроки, которые финны усвоили, когда другие государства не пришли им на помощь.

Второй из кризисов, спровоцированных, скажем так, внешним шоком, затронул Японию, чья многолетняя политика изоляции от внешнего мира закончилась 8 июля 1853 года, когда американские военные корабли встали в Токийском заливе и под дулами орудий потребовали торгового договора и особых прав для американских судов[12 - Имеется в виду прибытие к берегам Японских островов т. н. «Черного флота» коммодора М. Перри. В результате Японии пришлось отказаться от многолетней политики добровольной самоизоляции от мира.] (глава 3). В конечном счете это привело к низвержению предыдущей системы управления страной, осознанному принятию программы радикальных широкомасштабных перемен при столь же осознанном сохранении многих традиционных черт. Как следствие, нынешняя Япония принадлежит к числу наиболее показательных богатых и промышленно развитых стран мира. Преобразование Японии в десятилетия после появления у японских берегов американского флота, так называемая эпоха Мэйдзи, замечательно иллюстрирует на общенациональном уровне проявление многих факторов, связанных с индивидуальными кризисами. Процессы принятия решений и вытекающие из них военные успехи эпохи Мэйдзи позволяют понять, почему Япония принимала в 1930-х годах иные решения, которые привели ее к сокрушительному военному поражению во Второй мировой войне.

Глава 4 посвящена Чили, первой из тех стран, где разразился внутренний кризис, вызванный провалом политического компромисса между гражданами. 11 сентября 1973 года, после многих лет политического тупика, демократически избранное правительство Чили во главе с президентом Альенде пало жертвой военного переворота. Лидер заговорщиков генерал Пиночет оставался у власти почти 17 лет. Мои чилийские друзья, с кем я общался, пока жил в Чили за несколько лет до переворота, не предвидели ни сам переворот, ни мировые рекорды по садизму, если можно так выразиться, которые установило правительство Пиночета. Более того, эти друзья с гордостью объясняли мне, что у Чили имеются давние демократические традиции, в отличие от большинства других стран Южной Америки. Сегодня Чили вновь стала оплотом демократии в Южной Америке, но страна претерпела ряд выборочных изменений, приняв элементы моделей Альенде и Пиночета. Для моих американских друзей, которым я показывал свою рукопись на этапе подготовки книги, эта глава о Чили оказалась самой страшной: их напугало то, как быстро и решительно демократия превратилась в садистскую диктатуру.

В паре с этой главой о Чили идет глава 5, посвященная Индонезии, где провал политического компромисса между гражданами также привел к внутреннему взрыву и попытке военного переворота – в данном случае 1 октября 1965 года. Впрочем, результат переворота принципиально отличался от чилийского: второй переворот ознаменовался геноцидом той фракции, что предположительно стояла за первым переворотом. Индонезия вдобавок олицетворяет собой разительный контраст всем прочим государствам, обсуждаемым в настоящей книге: это беднейшая, наименее развитая и наименее вестернизированная среди семи стран, обладающая самой «свежей» национальной идентичностью, которая крепла на протяжении тех сорока лет, когда я там трудился.

В следующих двух главах (главы 6 и 7) обсуждаются немецкий и австралийский общенациональные кризисы, которые как будто разворачивались постепенно, а не вспыхнули одномоментно. Некоторые читатели усомнятся в обоснованности употребления слов «кризис» и «потрясение» применительно к таким постепенным изменениям. Но даже пускай кто-то предпочтет использовать иное определение, лично я считаю целесообразным анализировать эти случаи в тех же рамках, которые применяются для изучения более резких трансформаций, поскольку здесь возникают те же образцы выборочных изменений и поскольку эти случаи иллюстрируют те же факторы, оказывающие влияние на конечный результат. Кроме того, разница между «взрывными кризисами» и «постепенными изменениями» видится в значительной мере произвольной, ведь одно перетекает в другое. Даже при очевидно резких трансформациях, как было в Чили, к перевороту ведут десятилетия мало-помалу нарастающей напряженности, а за мгновением «взрыва» следуют десятилетия поэтапных изменений. Поэтому я характеризую кризисы, о которых идет речь в главах 6 и 7, как мнимо «постепенные», ведь на самом деле послевоенный кризис в Германии начался с грандиозного опустошения, подобного которому не переживала ни одна из стран, упоминаемых в этой книге: достаточно вспомнить плачевное состояние Германии на момент капитуляции во Второй мировой войне 8 мая 1945 года. Точно так же в послевоенной Австралии кризис будто бы разворачивался постепенно, но спровоцировали его три шокирующих военных поражения, понесенных менее чем за три месяца.

Первая из двух стран, служащих примером «эволюционного кризиса», Германия (глава 6) после Второй мировой войны была вынуждена одновременно избавляться от наследия нацистского правления, переформировывать иерархическую организацию своего общества и справляться с травмой политического раскола на Западную и Восточную Германии. В рамках моего сравнительного анализа характерные черты преодоления кризиса в послевоенной Германии охватывают и исключительно яростные столкновения поколений, суровые геополитические ограничения и процесс национального примирения со странами, которые стали жертвами зверств нацистов в годы войны.

Другим примером «эволюционного кризиса» выступает Австралия (глава 7), сумевшая изменить собственную национальную идентичность за те пятьдесят пять лет, на протяжении которых я в ней бывал. Когда я впервые приехал туда в 1964 году, Австралия воспринималась как отдаленный британский форпост в Тихом океане, она все еще цеплялась за Великобританию в формулировании своей идентичности и проводила политику «белой Австралии», подразумевавшую отчуждение неевропейских иммигрантов. Но Австралия столкнулась с кризисом идентичности, поскольку «белая» и британская идентичности все сильнее противоречили географическому положению Австралии, потребностям ее внешней политики, оборонной стратегии, принципам развития экономики и переменам в демографии. Сегодня торговля и политика Австралии ориентируются прежде всего на Азию, городские улицы и университетские кампусы изобилуют представителями азиатских национальностей, а австралийские избиратели едва не взяли верх на референдуме, что предлагал отказаться от признания королевы Англии главой австралийского государства[13 - Имеется в виду австралийский референдум 1999 г., в ходе которого за республиканскую форму правления высказались более 45 % проголосовавших.]. Тем не менее, как в Японии эпохи Мэйдзи и в Финляндии, изменения были выборочными: Австралия по-прежнему остается парламентской демократией, ее государственным языком по-прежнему является английский язык, а большинство австралийцев составляют британцы по происхождению.

Все общенациональные кризисы, о которых шла речь выше, хорошо изучены и были успешно преодолены (или, по крайней мере, давно преодолеваются), в результате чего у нас есть возможность оценить их результаты. В последних четырех главах настоящей книги описываются текущие и будущие кризисы, чьи результаты пока трудно предугадать. Начинаю я с Японии (глава 8), пускай о ней уже говорилось в главе 3. Япония сегодня сталкивается со множеством фундаментальных проблем, и некоторые из них вполне осознаются японским народом и правительством, тогда как существование других попросту отвергается. В настоящее время сколько-нибудь практического способа разрешить эти проблемы нет, но будущее Японии действительно определяется выбором народа. Возможно, память о трансформации эпохи Мэйдзи поможет современной Японии мужественно преодолеть испытания и добиться успеха.

Следующие две главы (главы 9 и 10) посвящены моей родной стране – США. Я выделяю четыре текущих кризиса, которые грозят американской демократии и американскому могуществу в следующем десятилетии – и чреваты повторением того, что когда-то произошло в Чили. Конечно, я не уникален и не одинок в своих открытиях: многие американцы публично обсуждают все четыре кризиса, а общее ощущение близящейся катастрофы широко распространяется по США. На мой взгляд, все четыре проблемы на данный момент не имеют решения; более того, ситуация неуклонно ухудшается. Впрочем, США, подобно Японии эпохи Мэйдзи, обладают памятью о преодоления кризисов, особенно того, что спровоцировал нашу длительную и кровопролитную гражданскую войну, и того, который побудил нас в мгновение ока отказаться от политической изоляции ради участия во Второй мировой войне. Помогут ли эти воспоминания моей стране?

Наконец мы обсудим мир в целом (глава 11). Разумеется, велико искушение перечислить бесконечную череду проблем, стоящих перед миром, но я сосредоточусь на тех четырех, которые видятся мне актуальными: если тенденции продолжатся, это приведет к падению уровня жизни во всем мире в следующие несколько десятилетий. В отличие от Японии и США, где налицо долгая история национальной идентичности, самоуправления и воспоминаний об успешных коллективных действиях, у мира в целом нет чего-то подобного. Без таких воспоминаний, которые бы нас воодушевляли, справится ли человечество, впервые за свою историю столкнувшись с вызовами, потенциально смертоносными для планеты?

Эта книга заканчивается эпилогом, где сопоставляются исследования семи государств и мира в целом с точки зрения упомянутого десятка факторов. Я пытаюсь ответить на вопрос, обязательно ли стране нужен кризис, чтобы стимулировать радикальные изменения. Понадобился шок от пожара в клубе «Коконат-гроув», чтобы случилась реформа психотерапии; отважатся ли государства на реформирование без такого шока? Также я обсуждаю, оказывают ли руководители и лидеры определяющее влияние на историю; намечаю направления будущих исследований и обозначаю те уроки, которые мы могли бы реально почерпнуть из изучения истории. Если люди – или хотя бы их лидеры – решат поразмыслить над минувшими кризисами, их понимание прошлого может помочь нам преодолеть нынешние и будущие кризисы.

Часть первая. Индивиды

Глава 1. Индивидуальные кризисы

В двадцать один год я испытал самое сильное потрясение в своей профессиональной карьере. Я вырос в Бостоне и был старшим ребенком образованных родителей: мой отец-профессор преподавал в Гарварде, мать занималась лингвистикой, играла на пианино и учила детей; оба они поощряли мое стремление к знаниям. Я учился в отличной средней школе (Латинская школа Роксбери)[14 - Тж. Бостонская латинская школа, элитное учебное заведение, программа которого построена на следовании классическим образцам «латинского», т. е. гуманитарного образования. Среди выпускников этой школы, существующей с 1635 г., – Б. Франклин, Дж. Сантаяна, Дж. П. Кеннеди (отец президента Кеннеди) и другие известные американцы.], затем поступил в отличный колледж (Гарвардский колледж[15 - Колледж свободных искусств при Гарвардском университете, старейшее учебное заведение сферы высшего образования в США.]). Я преуспевал в школе, был среди первых по всем учебным дисциплинам, выполнил и опубликовал еще студентом два лабораторных исследовательских проекта и окончил колледж с лучшими отметками среди сокурсников. По примеру своего отца-врача и опираясь на удачный и успешный опыт студенческих исследований, я решил получить докторскую степень по физиологии. В сентябре 1958 года я прибыл в аспирантуру английского университета Кембридж, считавшегося в ту пору мировым лидером в области изучения физиологии. Дополнительные преимущества переезда в Кембридж включали первую для меня возможность пожить вдали от дома, попутешествовать по Европе и поднатореть в иностранных языках (к тому времени я освоил уже шесть, но по книгам).

Учеба в Англии очень быстро показала, что мне придется гораздо труднее, чем было в Роксбери и Гарвардском колледже – или даже чем в студенческих изысканиях. Мой наставник в Кембридже (мы с ним делили лабораторию и офис) был отличным физиологом и изучал, как электрические угри порождают энергию. Он поручил мне фиксировать перемещения заряженных частиц (ионов натрия и калия) в электрогенерирующих мембранах угрей. Для этого потребовалось спроектировать необходимое оборудование. Увы, я никогда не умел хорошо работать руками. В школе я не справился в одиночку с постройкой простейшего радиоприемника. В общем, у меня не было ни малейшего представления о том, как проектировать камеру по изучению мембран, равно как и обо всем, что касалось каких-либо более или менее сложных приборов, связанных с электричеством.

В Кембридж я приехал с наилучшими рекомендациями моего научного руководителя из Гарвардского университета. Но теперь для меня самого и для моего руководителя в Кембридже стало очевидно, что я никуда не гожусь. В качестве научного сотрудника я был для него бесполезен. Он перевел меня в отдельную лабораторию, где я мог бы придумать исследовательский проект самостоятельно.

В попытке подыскать проект, лучше подходящий под мои слабые познания в технологиях, я ухватился за идею изучения транспортировки натрия и воды в желчном пузыре, простом мешковидном органе. Тут требовались элементарные условия: просто каждые десять минут аккуратно фиксировать состояние наполненного жидкостью рыбьего желчного пузыря и замерять объем воды в желчном пузыре. Даже я наверняка на это способен! Желчный пузырь сам по себе не имел ценности, но его ткань относилась к классу тканей под названием эпителий, который присутствовал в намного более важных органах, например, в почках и кишечнике. В ту пору, в 1959 году, считалось, что все известные эпителиальные ткани, которые транспортировали ионы и воду, подобно желчному пузырю, порождают электрическое напряжение в процессе транспортировки заряженных ионов. Но всякий раз при попытке замерить напряжение желчного пузыря у меня получался ноль. В те дни это считалось убедительным доказательством того, что либо я не овладел даже простейшей технологией замера напряжения желчного пузыря, либо ухитрился погубить ткань образца и она перестала функционировать. Так или иначе, я допустил очередной провал в качестве лабораторного физиолога.

Мою деморализованность усугубило посещение в июне 1959 года первого конгресса Международного биофизического общества в Кембридже. Сотни ученых со всего мира выступали с докладами о своих исследованиях, а у меня не было результатов, которые я мог бы обнародовать. Я чувствовал себя униженным. Я привык всегда и во всем быть первым, а сейчас вдруг стал никем.

Меня начали посещать философские, экзистенциальные сомнения по поводу карьеры научного исследователя. Я прочитал и перечитал знаменитую книгу Торо «Уолден»[16 - Сочинение американского писателя Г. Торо «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854) пересказывает личный опыт автора, который добровольно разорвал все связи с обществом и провел более двух лет в самодостаточном лесном уединении.]. Меня потрясло то, что я расценил как послание, обращенное лично ко мне: реальным побуждением к занятиям наукой является эгоистическое желание получить признание других ученых. (Да, это действительно важный мотив для большинства ученых!) Но Торо убедительно показал, что не стоит идти на поводу у пустого притворства. Основное послание «Уолдена» было следующим: я должен понять, чего в самом деле хочу добиться в жизни, и не обольщаться соблазнами признания. Торо укрепил мои сомнения в том, следует ли и дальше заниматься научными исследованиями в Кембридже. Момент принятия решения приближался, второй год аспирантуры начинался в конце лета, значит, мне пришлось бы повторно подавать документы, если я вознамерюсь продолжать учебу.

В конце июня я уехал в месячный отпуск в Финляндию. Это был великолепный и незабываемый опыт, о котором мы подробнее поговорим в следующей главе. В Финляндии я впервые стал изучать язык, сложный и красивый финский язык, не по книгам, а в живом общении, просто слушая и разговаривая с людьми. Мне это понравилось. Все было просто здорово и радовало в той же степени, в какой мои физиологические исследования внушали тоску и угнетали.

К концу этого месяца в Финляндии я всерьез задумался о том, чтобы забыть о карьере в естественных науках (даже в науке как таковой). Вместо этого мне захотелось перебраться в Швейцарию, поддаться своей страсти и способности к изучению языков и стать синхронным переводчиком при Организации Объединенных Наций. Это означало бы разрыв с моими академическими потугами, научной творческой мыслью и академической славой, которую я себе воображал и которую олицетворял для меня мой отец-профессор. Переводчикам платили не очень-то много. Но, по крайней мере, я стану заниматься тем, что, как я думал, мне нравится и в чем я преуспею – так мне казалось тогда.

Мой кризис достиг высшей точки после возвращения из Финляндии, когда я встретился в Париже с родителями (которых не видел целый год) и с которыми поделился своими практическими и экзистенциальными сомнениями относительно исследовательской карьеры, а также поведал о намерении податься в переводчики. Должно быть, моим родителям было морально тяжело наблюдать растерянность и упадок духа их сына. Но, по счастью, они просто выслушали меня и не стали указывать, что мне надлежит делать.

Кризис разрешился однажды утром, когда мы с родителями сидели на скамейке в парижском парке, снова обсуждая, стоит ли мне забрасывать занятия наукой прямо сейчас или лучше повременить. В конце концов мой отец внес осторожное предложение, подчеркнув, что не собирается давить на меня. Он признал обоснованность моих сомнений насчет научно-исследовательской карьеры. Но ведь минул всего первый год аспирантуры, а желчный пузырь я изучал всего несколько месяцев. Разве не слишком рано отказываться от запланированной карьеры всей жизни? Почему бы не вернуться в Кембридж, не дать науке еще один шанс и не посвятить еще полгода попыткам совладать с изучением желчного пузыря? Если окажется, что это не мое, у меня будет возможность все бросить весной 1960 года; не нужно принимать необратимое серьезное решение сию секунду.

Отцовское предложение свалилось на меня как спасательный круг, брошенный тонущему человеку. Я действительно смогу отложить важное решение по веской причине (хотя бы на полгода), и в этом нет ничего постыдного. Такой шаг отнюдь не обрекал меня безвозвратно на продолжение исследовательской карьеры. Через полгода я вполне мог, если захочу, податься в синхронные переводчики.

Так тому и быть. Я вернулся в Кембридж на второй год обучения. Я возобновил исследования желчного пузыря. Два молодых сотрудника физиологического факультета, которым я буду вечно благодарен, помогли решить технологические проблемы изучения желчного пузыря. В частности, один из них подсказал, что мой метод замера напряжения в желчном пузыре был совершенно правильным: в самом деле возникали напряжения, которые можно было замерить (так называемая «диффузия потенциалов» и «потоковые потенциалы») в соответствующих условиях. Просто-напросто желчный пузырь не порождал напряжение при транспортировке ионов и воды, причем по замечательной причине, уникальной для передающего эпителия при тогдашнем уровне знаний: он транспортировал одновременно положительные и отрицательные ионы, а потому отсутствовал чистый заряд и напряжение не возникало.

Результаты моих исследований начали интересовать других физиологов и даже вызывать мое собственное любопытство. Когда мои эксперименты с желчным пузырем увенчались успехом, экзистенциальные сомнения по поводу признания у других ученых пропали сами собой. Я пробыл в Кембридже четыре года, защитил докторскую диссертацию, вернулся в США, получил хорошую должность в университете и начал заниматься исследованиями и преподаванием физиологии (сначала в Гарварде, затем в Калифорнийском университете), став вполне успешным физиологом.

Это был мой первый серьезный профессиональный кризис, распространенный тип личного кризиса. Конечно, это отнюдь не единственный и не последний кризис в моей жизни. Позже случились два более «мягких» профессиональных кризиса (1980-й и 2000-й годы), связанные с изменением направления моих исследований. Впереди меня ожидали суровые личные проблемы, сопряженные с первым браком и первым разводом полтора года спустя. Но описанный выше первый профессиональный кризис был для меня весьма специфическим и даже уникальным: сомневаюсь, что какой-либо другой человек в мировой истории когда-либо решал для себя, отказаться ли ему от физиологических исследований желчного пузыря, чтобы стать синхронным переводчиком. Но, как мы увидим далее, те широкие вызовы, которые поставил передо мной мой кризис 1959 года, совершенно типичны для индивидуальных кризисов как таковых.

* * *

Почти все читатели настоящей книги наверняка испытывали или испытают в будущем потрясения, воплощающие собой личный кризис, как это случилось со мной в 1959 году. В разгар кризиса, в который вы угодили, вы не задумываетесь об академических дефинициях термина «кризис»; вы просто знаете, что вам плохо. Потом, когда кризис минует и появится свободное время на осмысление, можно будет оценить его в ретроспективе как ситуацию, в которой вы столкнулись с важным вызовом, не поддававшимся преодолению посредством ваших обычных методов и способов. Вы отчаянно пытались изобрести новые способы преодоления трудностей. Подобно мне, вы ставили под сомнение свою личность, свои ценности и свой взгляд на мир.

Несомненно, вы видели, как личные кризисы возникают в разных формах и по разным причинам, как они развиваются, следуя различным траекториям. Одни принимают форму единичного и непредвиденного шока – например, внезапная смерть любимого человека или увольнение без предупреждения, серьезный несчастный случай или стихийное бедствие. Осознание утраты способно ввергнуть в кризис не только из-за практических последствий самой потери (например, у вас больше нет супруга), но также из-за эмоциональной боли и опровержения веры в справедливость мироздания. Именно так все обстояло для родственников и близких друзей жертв пожара в клубе «Коконат-гроув». Другие кризисы принимают форму проблем, что накапливаются медленно, но в итоге взрываются, – примером может служить неудачный брак, хроническое тяжелое заболевание, свое или дорогого человека, или финансовые и рабочие проблемы. Есть также «эволюционирующие» кризисы, которые обычно проявляются на определенных «переходных» этапах в жизни, будь то подростковый возраст, средний возраст или возраст выхода на пенсию и ощущение старости. Например, при кризисе среднего возраста человеку может казаться, что лучшие годы его жизни остались позади, и он принимается искать новые цели на остаток жизни.

Это разные формы индивидуальных кризисов. Среди них наиболее частыми являются проблемы взаимоотношений: развод, разрыв близких отношений или глубокая неудовлетворенность, побуждающая вас или вашего партнера к сомнениям в целесообразности продолжения отношений. Развод часто заставляет людей задаваться вопросом: что я сделал неправильно? Почему он / она хочет меня бросить? Почему я сделал такой плохой выбор? Что я могу сделать иначе в следующий раз? А возможен ли для меня вообще следующий раз? Если я не в состоянии добиться успеха даже в отношениях с человеком, который для меня ближе всего и которого я сам выбирал, на что я вообще гожусь?

Помимо проблем во взаимоотношениях, другими частыми причинами личных кризисов выступают смерть и болезни близких, а также проблемы со здоровьем, карьерой или финансовой безопасностью человека. Ряд кризисов связан с религией: истово верующие вдруг могут осознать, что оказались во власти сомнений, а неверующие, наоборот, могут сообразить, что их влечет к религиозной вере. Но, каковы бы ни были причины всех этих типов кризисов, общим для них выступает осознание того, что нечто важное в жизни перестало работать и нужно искать новые подходы.

Мой личный интерес к индивидуальным кризисам, как и у многих других людей, изначально возник вследствие кризисов, которые я испытал на себе или которые наблюдал у своих друзей и родственников. Для меня этот личный опыт и личный интерес получили дополнительный стимул благодаря моей супруге Мари (по профессии она – клинический психолог). В первый год нашей совместной жизни Мари трудилась в общественном центре психического здоровья, и клиника предлагала краткосрочную психотерапию для клиентов, угодивших в кризисное состояние. Пациенты обращались в клинику лично или по телефону, не в силах самостоятельно справиться с той грандиозной проблемой, которая на них обрушилась. Когда открывалась дверь или звонил телефон, когда очередной клиент входил или начинал рассказывать, консультант, разумеется, даже не догадывался, с какой именно проблемой конкретный человек столкнулся. Но консультант знал, что этот пациент, как и все предыдущие пациенты, находится в состоянии острого личного кризиса, а еще признался сам себе, что проверенных способов справляться с трудными ситуациями уже недостаточно.

Результаты консультаций в медицинских центрах, предлагающих кризисную терапию, варьируются весьма широко. В самых печальных случаях некоторые клиенты пытаются покончить жизнь самоубийством. Другие пациенты не в силах отыскать новый способ преодоления кризиса, эффективный для них: они возвращаются к прежним методам и могут в итоге поддаться горю, гневу или разочарованию. В лучшем же случае пациент находит новый способ справиться с невзгодами – и выходит из кризиса сильнее прежнего. Этот результат красиво передает китайский иероглиф, толкуемый как «кризис»: фонетически он звучит примерно как «вэй-цзи», а на письме состоит из двух символов, причем иероглиф «вэй» означает «опасность», а иероглиф «цзи» означает «удачная возможность, критическая точка, подходящий случай»[17 - Считается, что на Западе такое толкование иероглифа приобрело популярность благодаря президенту Кеннеди, который дважды ссылался на него в своих обращениях к нации. В данном случае автор указывает сразу все значения второго символа иероглифа, но гораздо чаще – в риторических целях – упоминают всего об одном его значении, а именно «благоприятная возможность».]. Немецкий философ Фридрих Ницше выразил аналогичную идею своим афоризмом: «Что нас не убивает, делает нас сильнее»[18 - Точная цитата из работы «Ecce Homo»: «Все в жизни, что меня не убивает, делает меня сильнее».]. Уинстон Черчилль имел в виду то же самое, когда повторял: «Не позволяйте хорошему кризису пропадать впустую!»

Часто от тех, кто помогает другим, можно услышать, что при остром индивидуальном кризисе нечто происходит за короткий промежуток времени, равный шести неделям. За этот краткий «переходный» период мы успеваем поставить под сомнение свои заветные убеждения и становимся гораздо более восприимчивыми к переменам по сравнению с предыдущим длительным периодом относительной стабильности. Мы не сможем жить дальше, не найдя какого-то способа справиться с ситуацией, пускай и продолжаем горевать, страдать или изнывать от безработицы и злости намного дольше. За шесть недель мы либо начинаем изучать новый способ преодоления кризиса, такой, который в конечном счете окажется успешным, либо выбираем «негативно удачный» способ – либо же возвращаемся к проверенным (и уже не годящимся в данном случае) способам «по умолчанию».