Гертруда

Вернувшись из столицы, мальчик просто сказал матери, что его приглашают в школу-интернат с физико-математическим уклоном.

– Я очень хочу поехать туда. Ну, пожалуйста, разреши мне. Я буду хорошо себя вести и вовремя буду кушать.

У него было слегка виноватое выражение лица, когда он просил её об этом. Конечно же, нутром она всегда понимала, что её мальчику не досталось тех крепких крестьянских генов, которые так привязывают её к земле. Они у него были совсем другие. Отцовские. Она не могла не догадываться и о том, что, по существу, её муж ушёл из жизни, не реализовав даже частичку заложенного в нём от природы потенциала. Она считала, что ей не нужно горевать об этом. Так уж сложилось. Сын же был преисполнен гораздо больших амбиций, чем его отец. Он хотел познавать тайны мироздания. А к ним в деревне не приобщишься.

Умом она всё понимала. Душой и сердцем просто недоумевала. Его жажда знаний порой просто пугала её. Но выбор был сделан. И она была обязана уважать его. Даже, если это и был выбор маленького человечка. Она поехала вместе с ним в столицу, обустроила мальчика в этом интернате. С тех пор, хотя бы раз в месяц, она была вынуждена приезжать к нему. Просто так, чтобы проведать его. Заглянуть в глаза. Покормить чем-то вкусным. Это было нужно прежде всего ей. Для самоуспокоения. Она никогда не спрашивала ни его, ни себя о том, а нужно ли это ему.

Закончив школу, он захотел уехать в Москву. В университет поступил легко. Теперь их встречи сводились к тому, что она во время своих поездок на сессии Верховного совета, заглядывала к нему в общежитие. Или же он приезжал к ней в гостиницу «Москва». Они обедали, говорили о том, о сём. Но при этом холодок между ними никогда не исчезал. Она стеснялась сына, казавшегося ей абсолютно чужим человеком. Боялась показаться ему глупой и никчемной. Женщиной, которая являлась, по существу, частью хлопкового поля. Коробочкой.

Иногда она с улыбкой убеждала себя в том, что на самом деле всё было изначально предопределено тем, что они смотрят в разные стороны. Он с самого детства смотрел вверх, в небо. Всё пытался понять, как же там всё устроено. А она всю свою жизнь смотрела вниз. На хлопковый куст. Вот поэтому им так трудно понять друг друга. Она плохо себе представляла, чем забита его голова. Лишь догадывалась, что чем-то нужным и важным. Но ей непонятным.

На лето в деревню он не приезжал. Оправдывался тем, что в лаборатории много работы. Отпуск брал редко. Времени на науку ему всегда не хватало. Он так не женился, хотя она прекрасно видела, что женщин в его жизни хватает. Утешала себя тем, что, может быть, он так и не встретил ту единственную. А может это, всё-таки, отцовские гены в чём-то себя проявляли. Правда, сын не пил и не курил. Но погуливать погуливал. Словом, чем старше он становился, тем дальше отдалялся от неё своим непонятным стремлением разгадывать те тайны природы, которые до него не успели разгадать, и побыть с теми женщинами, с которыми он ещё не успел тесно пообщаться.

Как же она жалела, что ей так и не довелось родить дочь. Наверняка, та не была бы такой холодной и равнодушной, каким вырос её сын. Нет, он безусловно любил её, относился к ней с огромным уважением. Но от него за версту веяло холодом. А может потому и не было в нем тепла, что, в своё время, он его недополучил от матери. Ведь, по существу, его вырастили воспитатели и учителя. Словом, чужие люди. А она, в это время, либо собирала хлопок, либо где-то заседала, либо решала множество проблем, очень и очень далёких от судьбы и интересов своего собственного сына.

Он так и не вернулся в Баку. Не то что в родное село. Она понимала, что он и Баку то рассматривает как провинцию. Научную провинцию. По скупым его рассказам она знала, что он работает там, где очень востребован и занимается чем-то очень важным. Она плохо разбиралась в этом. Когда её спрашивали, она говорила, что сын работает в каком-то институте. Без подробностей. Да, она их, попросту, и не знала.

Конечно же, она гордилась им. Но в этой гордости было и какое-то осознание собственной ущербности. В мечтах ей всегда представлялось, что её сын вырастет крепким хозяином. Что заботы родного села станут для него такими же близкими, какими они были для его матери. Редкие его приезды она воспринимала как праздник. При этом, она не могла не замечать, что практически на третий или четвёртый день, в глазах сына поселялась вселенская тоска и весь его облик говорил о том, как же он мечтает поскорее отсюда уехать. Вот так они и жили. Разделённые расстоянием в две тысячи километров и пропастью взаимного недопонимания. Он был один и она была одна. Но какие же разные были эти два одиночества.

Её не раз снова звали замуж. Но никто из этих новоявленных кандидатов в мужья не смог зацепить её сердце настолько, чтобы она дала своё согласие. Похоронив мужа и мать, она привыкла к своему одиночеству.

Когда много лет тому назад, ей предложили стать председателем колхоза, первым её порывом было сказать категорическое нет. Было страшно. Неуютно и боязно. Во-первых, председатель просто обязан быть мужчиной, а она женщина. Во-вторых, председатель должен быть в летах, а она молода. И, наконец, председатель должен быть суровым и грозным человеком, а она не умела даже толком сердиться. Добрых же председателей не может быть в принципе. Но председателем она в конце концов стала. И став им, она смогла разрушить множество стереотипов о том, что такое женщина, на, так называемой, руководящей должности.

Она была уверена, что на востоке, да и не только на востоке, за спиной женщины всегда должен стоять защитник и покровитель. Если этого нет, то жизнь женщины превращается либо в ад, либо в постоянную борьбу за выживание. Эта борьба порой убивает в ней настоящую женщину. Ломает и ужесточает её. Несмотря на образование, наличие или отсутствие ума, в этом обществе, выстроенном по сугубо мужским законам, женщина – это всегда чья-то женщина. Принадлежность её какому- то мужчине, предопределяет её место и положение в обществе. Лишь состарившись, она приобретает собственный вес и авторитет. Нередко даже занимает положение главы рода. Уважение и почёт в преклонном возрасте предопределяются многими вещами. В том числе и тем, что в старости пол перестаёт играть такую важную роль, как это бывает в молодости.

Она чётко понимала лишь одно. Она одна и за ней никто не стоит. Одна – одинёшенька. Ей надо было поверить в собственный ум, в свою интуицию, в свои организаторские способности, чтобы состояться как руководитель. Это было очень непросто. Она знала только одно. С самого начала осознавала, что в мире есть единственная сила, на которую она может всегда опереться. Этой силой были, конечно же, такие женщины, как она сама. Те, кто вместе с ней собирал хлопок. Все те, с кем её объединяла радость общего труда. И чувство удовлетворения оттого, что работа сделана настолько хорошо, что можно гордиться плодами своего труда.

Женщины их села никогда ничего не слышали о гендерном балансе, о правах женщин, о феминизме. Но они с молоком матери впитали в себя уверенность в том, что мужик должен зарабатывать и нести всё в дом. А женщина обязана вести хозяйство и воспитывать детей. Других вариантов этого сюжета традициями не предусматривалось. Колхозы разрушили всё это в одночастье. Появилась новая оптика восприятия жизни.

Так уж сложилось, что хлопок, как стратегическое сырьё, определял весь уклад и распорядок жизни в колхозе. А хлопок – дело тонкое. Машинная сборка портила этот нежный продукт. Ему нужны были заботливые женские пальчики и любовь. Собранный машиной хлопок пахнул железом и бензином. Хлопок же, собранный женскими руками, пахнул только самим хлопком. Да и качеством он был на порядок выше. Именно хлопок сделал женщин их села самыми главными действующими лицами в этой колхозной эпопее. Они собирали хлопок. Много хлопка. Осенью получали деньги, которые не только позволяли им безбедно прожить весь год, но и начать строительство нового дома, справить свадьбу детям, купить в дом всё то, о чём раньше и мечтать не могли. Благо, наконец то, за каждый килограмм собранного хлопка, перестали платить гроши. И это было просто замечательно.

Она гордилась тем, что при ней колхоз, действительно, стал опорой каждой семьи. Она многого смогла добиться. Прежде всего того, что их колхоз стал колхозом – миллионером. За эти годы она узнала о колхозах практически всё, что можно было узнать. Много раз ездила в Среднюю Азию, по обмену опытом. Восторгалась качеством их хлопка. Постигала простую истину, что колхоз может быть миллионером, но сами колхозники при этом могут бедствовать. А буквально, где-то рядом может быть нищенский колхоз, в котором люди нормально живут. Непросто было найти баланс между потребностями каждой семьи и нуждами колхоза. Через несколько лет она поняла, что смогла достичь такого баланса. Вопреки всем писаным и неписаным законам колхозной жизни.

Жить всё же стало веселее. Из деревни исчез голод и недоедание, бывшие нормой и в годы войны, и после неё. Все эти машины, трактора, комбайны, в какой-то мере, обеспечили работой мужчин. А ещё село стало застраиваться, расти, расширяясь и хорошея. Количество осенних свадеб свидетельствовало о том, что молодые не бегут отсюда в город. Наверное, всё это могло появиться здесь и без неё. Но ведь появилось именно после того, как председателем стала она. Может совпадение, а может и нет. Кто знает.

А потом грянула перестройка. Поначалу всем казалось, что это сказка. Хорошая и добрая сказка, которая может стать былью и сделать жизнь всех намного лучше. А потом оказалось, что это страшная сказка. Из этой сказки, как из ящика Пандоры, стали вылезать на свет невиданные чудовища. Эта сказка смогла напоить немало людей таким ядом, что они стали одержимы демонами разрушения. Сказку тиражировали, размножали, внушали людям ложные иллюзии, которые не имели ничего общего с реальной жизнью.

Её сельчане были очень законопослушными людьми. Проблемы для всех них создавали лишь несколько деревень. Их жителей называли пришлыми. Все в их селе знали, что, когда их сюда переселяли, коренных жителей лишили летних пастбищ. Раньше их край жил по чётким, сложившимся не за один век, правилам. Их тучные стада паслись на зимних пастбищах, дожидаясь весны. Но как только она наступала, все перемещались с равнины в горы, на летние пастбища.

Вроде бы такое небольшое расстояние отделяло эти пастбища друг от друга, но как же они разнились. Если на равнине уже в мае солнце превращало зелёную траву в несъедобную ссохшуюся труху, то горных пастбищах она была настолько сочной, что просто радовала глаз. После переселения пришлых, вся эта система отгонного животноводства была уничтожена. На их летних пастбищах пришлые поставили дома.

Когда в конце 80-х годов возник первый конфликт с пришлыми, в село приехали корреспонденты и брали у неё интервью. Кто-то из них спрашивал её о том, что читала ли она знаменитое письмо Грибоедова. Она честно ответила, что нет. Он протянул ей несколько листочков:

– Можете оставить их себе. Это интересно.

Дома она прочитала эти странички и поразилась тому, насколько чётко был поставлен вопрос о том, что отобранные у коренных жителей летние пастбища для заселения переселенцев, нарушают веками сложившийся уклад жизни и неизбежно должны привести к конфликтам и столкновениям.

В ту ночь она не спала. Всё думала, что каким же мудрым был этот поэт и дипломат. Всё учёл, кроме одного фактора. Коренные жители этих мест были слишком терпеливыми людьми. Чтили закон и порядок. В их дальней и ближней истории, было немало случаев, когда у них много чего отнимали. Они умели мириться с потерями и учились жить в новых условиях.

Но пришлые были совсем другими. Им было нелегко на новом месте. Местные все помогали, им чем могли. И как данность, как решение каких-то непонятных им сил, восприняли то, что теперь они соседи. Такая обречённость на соседство предполагала выстраивание нормальных отношений. Их они смогли выстроить. Усилиями обоих сторон. Конфликты возникли лишь тогда, когда здесь появилось множество подстрекателей, призывающих к установлению абсолютно новых порядков.

А потом сюда начали приезжать эмиссары и завозить оружие. Они уверяли всех, что нужно совсем немного усилий и их цели будут достигнуты. Большая страна вот-вот развалится, и тогда их маленькая, но гордая общность, сможет обрести невиданные ранее права. Жизнь станет раем, в котором каждый из них заживёт припеваючи. Только ради этого стоит рискнуть и изгнать всех из этих краёв. Они говорили, что всё здесь заминируют и будет это называться поясом безопасности.

У пришлых была чёткая цель, выработанная стратегия и тактика. Всё это было явно хорошо продумано очень умными людьми, живущими очень далеко от этих мест. А у таких наивных людей, как она, были лишь растерянность и недоумение. Потом пришлые взяли в руки оружие и стали стрелять. Это уже был беспредел. В такое невозможно было поверить. А ещё труднее было смириться с этим, как с новой реальностью.

Жители села начали постепенно покидать его. Когда снаряды попадают в дом справа и в дом слева, поневоле, принимаешь решение уехать. Скрыться. Поселиться там, где ружья не стреляют, бомбы не взрываются, и ты не становишься живой мишенью для какого-то снайпера. Сначала вывезли стариков, женщин, детей. Потом очень быстро пришло понимание того, насколько неравны силы. И тогда наступила пора, когда и мужчины начали уезжать. При этом они говорили, что их участь была изначально предрешена – они были обречены на поражение. Потом пришли они. Пришлые. Начали всё минировать. Строить окопы и блиндажи. Новая реальность вступала в свои права.

Когда наступила пора сбора хлопка выяснилось, что он отныне никому и не нужен. Практически, все коробочки уже раскрылись. Ветер выдёргивал нити хлопка и разносил их по окрестностям. Прекрасный урожай просто пропадал. В конце концов он так и погиб.

В ту ночь она долго не могла уснуть. Забылась лишь под утро. Ей приснился удивительной красоты сон. Она стояла посередине хлопкового поля. Хлопок уже созрел и требовал уборки. Такой прекрасного хлопка, она не видела никогда в жизни. Поневоле она спросила:

– Откуда такое чудо?

И неведомый голос отвечал ей.

– Это твоё поле. Но таким оно будет только через 30 лет. Запомни эту дату. Ещё 30 лет эти поля никто засевать не будет. Ещё 30 лет эта земля будет оставаться мёртвой. И ничего не родит. И на ней и из-за неё будут умирать люди. Вначале подрываясь на минах, которыми её начинили. А потом, возвращая себе право обладание ею. Посмотри на этого человека. Запомни его лицо. Именно он освободит эти земли. И вернёт каждому из вас чувство собственного достоинства. А это, наверное, самое главное для человека. Помолись за него.

– Как же это так? Ещё 30 лет? Я столько не проживу.

– Да, не проживёшь. Но ты должна знать, что это произойдёт. Помни это. А твоё хлопковое поле всегда будет помнить тебя. Оно всегда помнит тех, чьим трудом становится возможным появление такого белоснежного чуда. И ты помни об этом, Коробочка.

Она проснулась в холодном поту. Именно тогда она приняла решение, что всё-таки надо уезжать. Впервые за многие годы она чувствовала свою обречённость. И свою беспомощность. Подумать только – ей велели помолиться. Какой парадокс судьбы. Она выросла в стране воинствующего атеизма. Она не умела молиться. Её никто и никогда этому не учил. Священные книги всех народов в этой стране заменил манифест коммунистической партии. Страны, сделавший атеизм своей официальной идеологией, уже не существовало. Но истинная вера продолжала жить в людских сердцах. Ничем себя не выдавая. Она смогла вобрать в себя не только мудрость священных книг, но и отразить те древние верования, которые бытовали на этой земле много веков тому назад. Такие как вера в древо желаний.

У них в селе все свято верили в то, что достаточно завязать на ветке огромного дуба, стоящего у старинного кладбища лоскуток от собственной одежды и желание могло исполниться. Но только в том случае, если это было идущее от сердца искреннее желание. Этот дуб они и называли древом желаний. Знали, что у дуба не стоит просить ничего, что хотя бы отдалённо было связано с жаждой обогащения. Но если помыслы твои были чисты, то желание обязательно исполнялось. Прежде чем уезжать из села, она всё же решила пойти к древу желаний.

Подошла к дубу. Желаний загадала два. Первое было о том, чтобы все они вернулись. Вновь вернулись в своё родное село. И неважно вернётся ли лично она или не вернётся. Но пусть обязательно вернутся все, оставшиеся в живых, жители, их дети, внуки, правнуки. И главное, пусть из небытия вновь возродится их село. Такое же красивое, каким оно было.

Второе желание её было связано с человеком, который в её сне освобождал эту землю. Она не смогла запомнить его лица. Что то в нём казалось ей смутно знакомым. Она повязала все эти лоскутки на древе, пожелав, чтобы никто и ничто не смогло бы остановить этого Освободителя. Чтобы дорога, ведущая его к победе, была легка, а все его планы смогли стать реальностью. Всем сердцем она желала этого.

А потом она заглянула на старинное кладбище. Сейчас здесь уже никого не хоронили. Сюда изредка наведывались учёные. Но гораздо чаще них приходили бездетные женщины. Некоторые приезжали издалека. Кладбище было не только старинным, но и странным. На могилах вместо памятников располагались фаллосы. Покрытые мхом и лишайником, почерневшие от времени, они казались порождением чьих-то буйных эротических фантазий.

Никто на селе и не помнил сколько лет этому странному ритуалу. Согласно нему, каждая женщина, жаждущая стать матерью, выбирала один из этих фаллосов и тёрлась об него животом. Как правило, приезжала через год уже с младенцем. Поблагодарить. Принести в жертву барана или петуха и раздать жертвенное мясо. Если кто-то не беременел, то сведущие в этом люди уверяли, что фаллос был выбран неправильно. Не тот фаллос или не для этой женщины. Пробовали вновь. Но следующий контакт мог состояться лишь через год.

Когда она впервые попала на это кладбище, то была поражена. Её пронизывали два противоречивых чувства – безумный стыд и безграничное любопытство. Жизнь в деревне, как правило, рано приобщает всех к естественным тайнам природы. Ей было совсем не стыдно видеть здесь эти каменные изваяния мужских достоинств. Ей было стыдно за то, с каким остервенением женщины тёрлись об эти бесчувственные камни. В этом было что- то одновременно и сакральное, и интимное. Как будто мир мёртвых помогал миру живых в исполнении самых сокровенных желаний. Почему-то от одного вида этих женщин ей тогда стало жутко. Но вместе с тем именно здесь на кладбище она поняла одну простую вещь. Оказывается, что жажда материнства может вынудить женщину переступить через многое. Иногда даже через то, что когда-то казалось ей очень правильным.

Рядом с дубом располагался дом сторожа, присматривающего за этим кладбищем. Его как-то поставили этнографы, опасаясь за сохранность этого уникального исторического объекта. Они же и платили зарплату сторожу. Ещё раз попрощавшись с древом желаний, она почувствовала некую лёгкость на душе. Только ведь попросила, а ей уже казалось, что всё это обязательно исполнится. А ещё она постаралась запомнить всё это. И дуб, и кладбище многое хранили в своей памяти. Так много человеческая память вместить не может. Она, вообще, мало что может, особенно если эта память старого человека.

Она последняя уезжала из села. Далеко уехать не смогла. В них начали стрелять именно у этого старинного кладбища. Ребята, которые вывозили её из села, были убиты выстрелами снайперов рядом с этой сторожкой. Верхом на мотоциклах они представляли собой идеальную мишень. Она же осталась в коляске мотоцикла, заваленная их телами. Живая. Когда обстрел прекратился, она доползла до дома сторожа. Сняла с плеч рюкзак, легла на пол и отдышалась. Домик был уже разграблен, но из него их село просматривалось, как на ладони. Она вытащила из рюкзака военный бинокль, настроила его и стала смотреть. В селе уже хозяйничали пришлые.

У неё было два бинокля. Один из них был театральным. Он напоминал ей о тех счастливых днях, когда, будучи депутатом, она ходила в театр. В Баку и в Москве. Как депутат она могла купить любые билеты в любой театр. Но, по-настоящему, она любила лишь оперетту и балет. В те годы у неё было стопроцентное зрение и, конечно же, этот красивый театральный бинокль был ей абсолютно не нужен. Разглядывать в упор чужие морщины ей не хотелось. Но она купила его лишь потому, что он был красив. В сегодняшней реальности он напоминал ей о той фантастической жизни, которая когда-то у неё была. Стал символом и свидетельством того, что всё это было, а не приснилось ей.

А потом у неё появился военный бинокль. Чисто случайно. Он тоже, фактически, тогда был ей не нужен. Понадобился он лишь тогда, когда пришлые развернули свою военную кампанию. Он также смог стать символом. Символом трагедии, печали и невосполнимых утрат. Они всегда лежали перед ней. Рядом. Счастье и несчастье в одном комплекте. Заботливо завёрнутые в мягкую замшу. Укрытые от пыли и грязи. Уезжая, она захватила лишь военный бинокль. Именно в него она и разглядывала всё то, что начало происходить в её родном селе.

Первой их жертвой стал её памятник. Она чётко видела в окулярах бинокля, как они его «казнят». Сначала было выпущено множество пуль именно в глаза Гертруде. Потом сбили нос. Не пощадили ни ушей, ни рта. Скоро подошло подкрепление. И мощный залп какого- то, неведомого ей оружия, полностью уничтожил бронзовую женщину. Её Гертруду. У неё было такое ощущение, что именно в этот момент, её сердце превратилось в холодный камень.

Когда не стало памятника, пришлые взялись за её дом. Она гордилась тем, что он хоть и не был большим, но безусловно был самым красивым в их селе. Просто так получилось. Она не приглашала архитекторов, ни с кем не советовалась, кроме сельского каменщика. Он и построил ей дом её мечты. Только мечтала она жить в нём с мужем и детьми. А жила одна. Сын был далеко, муж – в могиле.

Сначала они вынесли мебель. Потом снесли и увезли крышу. А когда очередь дошла до стен, то их начали разрушать очень быстро, складывая кирпичи в какую- то телегу. Видимо рассчитывали на то, что где-то поблизости будут что-то возводить. Навряд ли новый дом. Скорее всего окопы или блиндажи.