Сокровища Черного Бартлеми
– Тогда, ради бога, выпусти меня, – простонал я.
– Суши весла, приятель! – сказал он, вертя ключ на пальце. – Вот посмотри-ка, я ведь тихий, робкий человек, а мне за последние полчаса пришлось пойти на немалый риск, и все это ради тебя. Но уговор дороже денег, так ведь?
– Ну… – с трудом проговорил я.
– Тогда, если я освобожу тебя, приятель, ты поклянешься быть моим верным другом? Ну так как – да или нет?
– Нет! – сказал я. – Скверное это дело – вступать в уговор с человеком, который, того и гляди, умрет. Нет.
– Зачем же тогда все это, – со вздохом проговорил он, – и горящая скирда, и проломленная голова Джона Ферди, церковного сторожа, я весь взмок от пота, и все это – увы! – напрасно, потому что тебе хочется остаться в кандалах.
– Дай мне только глоток воды, – попросил я.
– Воды нет ни капли! – сказал он, вертя ключ на пальце перед самым моим носом. – И представь, нет даже кружки доброго пенящегося кентского эля… такого темного эля…
– Ах ты, негодяй! – выдохнул я сквозь пересохшие губы. – Я еще отомщу за эти мучения… я буду жить!
– Человеческие законы, – сказал он, – пустая штука, человеческая сила тоже, а что касается мести, приятель, то как она может быть для тебя важнее, чем богатство?
Тут он помолчал, и поскольку я не отвечал, то он продолжил:
– Ну вот, прежде ты был такой могучий и сильный, настоящий сорвиголова; и что теперь? А теперь ты висишь вот так, беспомощный, жалкий глупец, и умираешь от жажды… Так ведь?
Тут я снова застонал.
– Да к тому же еще и воняешь! – произнес он, зажимая нос.
Тут я выругался, правда несильно, и он подошел на шаг ближе.
– Говорят, леди Брэндон и ее галантный кавалер, сэр Руперт Деринг, – это его ты сбросил с лошади – собираются прийти и взглянуть на тебя; для тебя это, конечно, позор, зато вот будет зрелище! Чтоб мне провалиться!
Тут мною овладела внезапная ярость, и я начал отчаянно пытаться освободиться, так что дьявольское приспособление, к которому я был привязан, закачалось и затрещало; но все мои усилия были напрасными, и я снова бессильно повис, израненный и задыхающийся, а Пенфезер все вертел ключ вокруг пальца, а потом, вздохнув, проговорил:
– Не надоело тебе, приятель, быть связанным? Скажи только слово, и я освобожу тебя, отведу в надежное убежище и угощу отменным элем. Можешь не сомневаться.
– Вот что, – простонал я, – дай мне только до завтрашнего дня покончить с моим делом, и тогда я твой!
– Решено! – ответил он и тотчас же вставил ключ в замок; но едва успел он освободить мне шею, как вдруг негромко выругался. – Спокойно, приятель! – прибавил он успокаивающе. – Потерпи еще немного… вон возвращается этот здоровый балбес, так что я сделаю вид, будто поношу тут тебя последними словами, пока он не уйдет.
Что он тотчас же и принялся делать, называя меня «презренным негодяем» и другими подобными словами. И, подняв голову, я увидел все того же длинного верзилу, главного моего мучителя, который направлялся в нашу сторону по лужайке.
– Всего-то скирда у Фармера Дарелла загорелась, – сообщил он Пенфезеру, – а я сказал: ну и пусть горит, Фармер Дарелл не мой друг. Пойду-ка лучше поразвлекусь немного с этим вот бродягой.
И он наклонился, чтобы поискать, чем можно запустить в меня; а я поднатужился, колодка у меня на шее поддалась, и прежде, чем верзила успел что-либо понять, я быстро подкрался к нему. Он был сбит с толку таким неожиданным нападением, а я, прыгнув на него, повалил его на спину и придавил коленями, сжав пальцами его горло. И так я душил его (и надо сказать, не без удовольствия), пока Пенфезер не схватил меня за руку.
– Бог ты мой! – вскричал он. – Ты что, хочешь задушить насмерть этого дурня?
– Именно этого я хочу!
– И чтоб тебя из-за него вздернули?
– Нет, вряд ли он этого заслуживает.
– Тогда, черт побери, отпусти его глотку!
Я разжал руки и, не обращая внимания на его слабое сопротивление, потащил по траве.
– Ну, что теперь, приятель? – спросил Пенфезер. – Теперь-то что, чтоб мне провалиться?
– Сейчас увидишь!
Я подтащил верзилу к позорному столбу и там приковал его вместо себя, а потом вырвал у Пенфезера ключ и запер замок. Проделав все это, я пнул его пару раз, а потом, подобрав дохлую кошку, повесил ее ему на шею; потом я выбросил ключ в пруд и, повернувшись, направился прочь, оставив его, стонущего, висеть там.
Глава 7
Как я узнал о сокровищах Черного Бартлеми
Покинув деревню, я почувствовал, как меня снова охватила тошнота и головокружение, я спотыкался и почти падал, а Пенфезер поддерживал меня, подставляя плечо. Только так и удавалось мне кое-как передвигаться, а он не давал мне даже остановиться, чтобы передохнуть (несмотря на мою слабость), пока наконец, идя вдоль ручья, он не привел меня под зеленый уединенный свод леса.
Тут я припал к ручью и принялся пересохшими, потрескавшимися губами втягивать прохладную, сладкую воду; и пил, пока Пенфезер не остановил меня, иначе я мог навредить себе. Силы постепенно возвращались ко мне, я промыл раны (которые хотя и причиняли мне сильную боль, но, к счастью, были немногочисленными) и принялся чистить, как мог, свое испачканное платье.
– Ну все, теперь-то мы товарищи! – произнес Пенфезер, сидя рядом и наблюдая за мной.
– Да… с завтрашнего дня.
– Думаешь, тебе удастся отомстить, приятель?
При этих словах я повернулся к нему и сжал кулаки.
– Погоди ты, тише едешь – дальше будешь, – проговорил он, даже не пошевелившись.
– И если из-за своего безрассудного желания отомстить ты впадешь в грех, то твой товарищ Адам Пенфезер снова придет к тебе на выручку. Так что суши весла!
– Так, значит, это ты поджег скирду?
– А кто же еще?
– Я слышал, за это вешают!
– А что, если человеку непременно надо пойти на риск ради товарища? А?
– Тогда я твой должник, Адам Пенфезер!
– Нет, – возразил он, – между товарищами из Братства не может быть никаких долгов, между ними все честно, все поровну!
И с этими словами он вытащил кошелек и вытряхнул из него все, что там было, на траву, прямо между нами, так что образовалась куча монет; потом поделил ее на две равные части и придвинул горку серебряных и медных монет ко мне.
– Что это? – спросил я.
– Все поровну, друг!
– До завтра я тебе не друг!
– Ага! – сказал он, пощипывая подбородок. – Опять за свое!
– Забери деньги, я их еще не заслужил! – тихо проговорил я.
– Черт возьми! А ты, оказывается, гордый! – сказал он. – Гордость пустая штука, а месть и более того. Господи, приятель, несмотря на твои лохмотья, сразу видно, что ты из знати… голубая кровь, благородное происхождение, noblesse oblige и всякое такое.
– Придержи язык! – сказал я, нахмурясь.
– То, что я сказал, ясно как божий день, – спокойно продолжал он. – Что касается меня, то я всего лишь простой, незнатный человек, и мне нет дела до какой-то там мести, и у меня нет ни капли гордости относительно собственной персоны. Вот что я тебе скажу – забудь ты про эту месть… просто вышвырни ее за борт, приятель, и тебе станет легче; да поищи чего-нибудь более полезного, золота например. Я слышал, это нужная штука, золото… Ну, как, с местью покончено?
– Нет! – сказал я, нахмурясь. – Нет, нет и еще раз нет. Ни за какие сокровища Бартлеми!
– Ага! – вкрадчиво произнес он. – Значит, ты все-таки слышал о них?
– Я слышал о них от моряка прошлой ночью в пещере.
– Как? – удивился он, острым взглядом окидывая окрестности. – Моряк? Здесь?
– Да, здесь, будь я проклят! – воскликнул я. – Эта местность просто кишит моряками!
– Ты так считаешь? И как он выглядел?
– Пришлый бродяга, который пел странную песню.
– А-а! – сказал Пенфезер, прищурив глаза. – Песню, говоришь? Странную? А какую?
– Вся она была про мертвецов и про убийства.
– А помнишь ли ты, приятель, хоть строчку из нее?
– Да. Слова у нее были примерно такие:
Расстались с жизнью одни от ножа,Одни приняли пулю вдруг.Но…Но тут я остановился в растерянности, потому что мой спутник почти неосознанно подхватил мотив и негромко продолжил:
И трижды все трое приняли смерть,Нанизаны вместе на крюк.– Друг, – сказал он все тем же тихим голосом, – не видел ли ты среди этих моряков однорукого человека, такого высокого человека с крюком вместо левой руки… с таким сверкающим острым крюком?
С этими словами он схватил меня за руку, и меня поразило, какой железной была его хватка.
– Нет, – ответил я.
– Нет… – повторил он, отпустив мою руку. – Как ты думаешь почему? Потому что он мертв вместе с другими, такими же, как он. С ним покончено… с ним и с его крюком, чтоб его черти припекли!
Нанизаны трое на прочный, железный,Длинный и крепкий крюк!– А! – вскричал я. – Так вот что это был за крюк!
– Да, – кивая, ответил Пенфезер. – Такой вот. Пуля – плохо, нож – еще хуже, но стальной крюк, приятель, очень и очень острый… знаешь, такой смерти не пожелаешь никому. Знаешь, приятель, я видел, как много людей погибло от этого самого крюка… много людей – разодраны и пропороты насквозь, будто собачьими клыками! Много смертей я видел раньше, но такая… это зрелище не для хлюпиков!
– Так он, этот человек с крюком, вроде мертв, ты сазал?
– Да. И горит у дьявола в преисподней!
– Ты уверен?
– Я сам убил его, приятель!
– Ты?!
– Я, приятель. Мы дрались на выступе скалы высоко над морем, мой нож против его ножа и крюка – именно от этого самого крюка остался у меня шрам на лице, – мы дрались, и я все теснил и теснил его к обрыву, пока он не свалился в море. И еще три дня я наблюдал там за берегом, питаясь одними моллюсками, все искал его, чтобы убедиться, что покончил с ним навсегда.
– А те, другие разбойники?
– Как они выглядели, приятель?
Тут я описал (насколько мог полно) троих матросов, с которыми дрался в придорожной таверне (конечно же не упоминая о девушке), а Пенфезер слушал, то и дело кивая и пощипывая свой вытянутый подбородок.
– А тот, другой человек, – произнес он, когда я закончил, – тот, что пел? Не знаешь, его, случайно, звали не Скряга? А, приятель?
– Так точно! – воскликнул я.
– Странно, – промолвил Пенфезер и, мрачно уставившись в журчащие воды ручья, сидел так некоторое время в задумчивости. – Интересно, – проговорил он наконец. – Интересно.
– Как ты думаешь, что бы могло их заставить забраться так далеко от побережья? Чего они здесь ищут?
– Меня, приятель!
– Тебя?! – переспросил я, удивляясь его странному спокойствию. – И что им может быть от тебя нужно?
– Моя жизнь, приятель. И еще кое-что. А что это за штука, я расскажу тебе, когда мы побратаемся кровью. Но, кажется, мне нужно идти. Когда будешь искать меня (а ты ведь будешь искать, приятель), спроси обо мне в таверне под названием «Кружка эля». Это тихое местечко на дороге в Беджбери-Кросс. Стоит тебе прийти туда в любое время дня и ночи и сказать только два слова: «Верный друг», и ты найдешь там надежное убежище. Помни, друг, нужно сказать только два слова: «Верный друг», и еще: лучше приходить ночью.
С этими словами он поднялся.
– Подожди! – проговорил я, указывая на монеты, все еще лежавшие на траве. – Забери свои деньги!
– Они не мои, – сказал он, покачав головой. – Оставь их себе или выброси – мне все равно.
И он скрылся в лесу; и, видя, как он удаляется, я почувствовал, что в его походке появилась некая настороженность.
Глава 8
Как я познакомился с неким Годби Дженкинсом, коробейником
Приближалась ночь, когда я добрался до небольшой пивной, что стояла возле самой дороги, уютно окруженная деревьями. В нее-то я и вошел, перебирая в кармане деньги Пенфезера, и был настроен решительно. Но вдруг остановился, потому что, проходя мимо открытой решетки, услышал громкий смех и веселый голос.
– И тут, можете мне поверить, – молвил этот голос, – это так же точно, как вот этот кусок мяса, что лежит передо мной, – да-да, и притом хорошего мяса, зажаренного как раз в меру, хозяюшка, – так вот, там был этот здоровенный верзила, первый задира в деревне Том Баттон, прикованный к позорному столбу, и клянусь вот этим добрым элем, вид у него был прежалкий: под глазами синяки, нос разбит в кровь, камзол порван, а на шее дохлая кошка. Ха-а! Том Баттон, этот горлопан, у которого вечно кулаки чешутся, дай ему только подраться, Том, который наводит страх на всю округу, и вдруг висит, привязанный за шею, и стонет, поверите ли, громко-прегромко! И самое смешное, что ключ куда-то пропал, это так же верно, как и то, что я грешен. Так что им пришлось сломать замок, чтобы выпустить его. И это здоровяк Том, которому нет равных по силе во всей округе!
Но тут веселый голос и смех прервались, и в окне показалась улыбающаяся пышногрудая, румяная женщина, лицо ее (как и голос) было приветливым, и она обратилась ко мне:
– Чего угодно, молодой господин?
– Немного поесть, хозяюшка, – сказал я и надвинул свою видавшую виды шляпу пониже, чтобы прикрыть свое разбитое и распухшее лицо.
– Тогда заходите, господин, заходите… Здесь нет никого, кроме моего Роджера да Годби, коробейника, его все знают.
Я вошел в небольшую, чистую комнату и, усевшись в самом темном углу, ответил на приветствия обоих мужчин, а миловидная хозяйка засуетилась вокруг меня, и вскоре на столе передо мной появился отменный кусок жареной говядины, хлеб и пиво, и я с жадностью набросился на еду.
Оба мужчины уселись, подперев руками подбородок, в дальнем конце стола, один – здоровяк с красным, румяным лицом, другой – невысокий, костлявый человечек, который без конца смеялся и ел, ел и смеялся и при этом все время заводил разговор, так что за ним было очень забавно наблюдать.
– Вы направляетесь в Ламберхерст, господин? – обратился он вдруг ко мне.
– Да, – кивнул я в ответ, не отрываясь от мяса.
– А не довелось ли вам видеть, как развлекались там с цыганом, что был на позорном столбе… с тем, что напал на леди Брэндон?
– Да, – кивнул я в ответ и еще ниже склонился над тарелкой.
– Скверное это развлечение, травить вот так беспомощного беднягу. Я думаю… Не знаю, но я сам там был и, должен сказать, сам запустил в него разок-другой… В свое время я любил это дело, да уж!.. А вы швырялись в этого бродягу, господин?
– Нет!
– И почему?
– Потому что, – сказал я, отрезав себе еще мяса, – я и есть этот самый бродяга.
Тут Роджер, хозяин, изумленно уставился на меня, а его толстушка-жена отпрянула назад, и даже разговорчивый коробейник вдруг замолчал ненадолго, внимательно глядя на меня своими веселыми, проницательными глазами.
– Ах, вот оно что! – произнес он наконец. – Значит, это был ты?
– Да, я!
– Ну и зачем тебе понадобилось нападать на знатную леди?
– Я этого не делал!
– А Грегори клянется, что так оно и было.
– Твой Грегори лжец!
– Что верно, то верно! – кивнув, подтвердил хозяин.
– И притом жестокий и безжалостный человек, – прибавила его жена. – Но бог мой, молодой господин! Что они с вами сделали! Лицо у вас все разбито, даже распухло!
– Да-да! – кивнул Роджер. – Как будто порезано! Вам, наверное, больно. И я, как тут говорил Годби, не смог бы бросаться в вас, если бы был там, хотя в таких случаях это всегда естественно. Как вы думаете?
– Вполне естественно! – согласился я.
– Тогда зачем было, – спросил щупленький коробейник, – выламывать калитку?
– Чтобы войти!
– Так-так! – сказал Годби-коробейник, хитро подмигнув мне. – Наверное, хотел своровать что-нибудь или, может быть, ходил высматривал, а? Скажи уж честно, тут все свои.
– Я не вор, – сказал я, – а также не мошенник, и не соглядатай, и не какой-нибудь там беглый.
– Тише, приятель, тише! Я тоже, знаешь ли, не вор, хотя не испытываю любви к судебным исполнителям, вот и Роджер подтвердит. Я коробейник, и притом, удачливый, чтоб мне пусто было! Да, все любят доброго Годби, особенно женщины и дети… Конечно, ведь у меня всегда найдутся ленты, кружева, подвязки, булавки, пряничные человечки, позолоченые свинки и слоны – все это всегда имеется у доброго Годби, все это для них! И все равно у меня и товар грозят отобрать, и ходят за мной по пятам проклятые судебные приставы, пропади они все пропадом! А все из-за этого проклятого Грегори Брэгга, чтоб ему сдохнуть!
– Чего не знаю, того не знаю, – сказал я, – но в чем я могу поклясться, так это в том, что ты хороший человек, коробейник Годби, и в груди у тебя храброе и доброе сердце.
– Как это? – спросил он, и в глазах его загорелись огоньки. – Как это, мой храбрец, а?
– А кружка воды?
– Которая тебе не досталась, дорогой мой забияка!
– Однако это было весьма мужественно с твоей стороны – поднести ее мне. – Да уж. А Том Баттон разлил ее!
– А ты сбил его с ног за это!
– Клянусь Священным Писанием, Роджер и Сайсли, ловко я это проделал – Том тогда здорово треснулся… да-а, а ведь он не привык валяться вот так, распластанным на глазах у всех, чтоб меня черви съели!
– Давай-ка, – предложил я, отрезав себе еще мяса, – выпьем с тобой пива за все это!
– С удовольствием! – вскричал коробейник.
– Тогда, – продолжал я, выкладывая на стол деньги, – давайте все выпьем за дружбу, потому что пиво, как и дружба, хорошая штука, а хороших вещей не так уж много в этом мире!
– Это точно, сказать по чести! – улыбнулась добродушная пышногрудая Сайсли.
– И лучшего пива, чем наше, не сыскать! – промолвил Роджер.
– В этом я могу поклясться! – рассмеялся коробейник. – Чтоб мне пауков наесться!
Они принесли пива, и Годби, подняв большую пивную кружку с пенящимся напитком, улыбнулся и произнес:
– Чтоб их колики пробрали, всех этих приставов и судебных исполнителей и прочий сброд, всех, отсюда и до самого Лондона! – проговорил он и поднес кружку к губам; но вдруг, так и не отпив из нее, поставил ее и вскочил. – Братцы, я, кажется, попался! – промолвил он. – Вон они, смотрите!
В этот момент узкий дверной проем заслонили собою двое свирепого вида молодцев, у каждого из них в руках было по внушительной дубине.
– Так, – сказал один из них, что поздоровее (голос у него был грубый). – Нас двое, ты один, так что лучше сразу сдавайся – и смотри без фокусов!
– Спокойно, ребятки, тише едешь – дальше будешь! – отвечал Годби, нимало не смутившись. – Годби кроткий, как ягненок… Да что там! Все ягнята, голуби и младенцы просто рычащие львы по сравнению с Годби, так что тише едешь – дальше будешь. Ну, и что на этот раз? Чудаки вы, ей-богу!
– А вот что: четыре часа на позорном столбе, три – под палками и месяц в Мэйдстоунской тюрьме.
– Ну хватит! – прорычал хозяин Роджер, сжимая волосатые кулаки и украдкой поглядывая на ржавый меч, висевший над очагом.
– Да брось ты, Роджер, я само послушание! – со вздохом проговорил коробейник. – И я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности. И потом, у тебя здесь так чисто и опрятно – совсем неподходящее место для мордобоя! Так что до встречи, друзья!
И он повернулся и встал между двух своих поимщиков, готовый идти с ними, но в какое-то мгновение его блестящие глаза встретились с моими, и в них я прочел мольбу.
Едва они вышли за дверь, я тут же вскочил на ноги, и хозяин тоже.
– Что теперь делать? – спросил он, переводя тоскливый взгляд с меня на ржавый меч.
– Вот что, – сказал я, быстро прикинув, как действовать дальше, – ты оставайся здесь ради твоей доброй жены.
– Да, пожалуйста, Роджер! – взмолилась та. – Для нас это будет полное разорение!
– Кроме того, – сказал я, взявшись за свою дубину, – их только двое, так что оставайся здесь.
Я вышел из таверны и вскоре догнал этих двоих, они вели своего пленника, обступив его с обеих сторон, а он шагал довольно смиренно. Когда я приблизился, все трое остановились.
– Что тебе нужно? – грубо спросил один из них.
– Вы!
– И чего тебе от нас надо?
– Вашего пленника.
– Зачем он тебе?
– Он мне нужен!
– Ишь ты! Надо же!
– Да. Так я заберу его?
– Да провались ты пропадом, грязный бродяга!
– Это не ответ!
– Это все, что ты получишь от нас, не считая, конечно, хорошей взбучки, – сказал он и, поплевав на ладони, крепко схватился за свою дубинку.
– Так, значит, я могу его забрать? – спросил я.
– Попробуй, будь ты проклят! – заревел детина. – Эй, Джим, давай живее!
И, подняв дубину, он сломя голову бросился на меня, но я отпрыгнул в сторону, так что он пронесся мимо и мой ответный удар пришелся ему прямо между запястьем и локтем, дубина выпала у него из рук и полетела в придорожные заросли. Изрыгая проклятия, он бросился на меня, чтобы схватиться в рукопашной, но, не подпуская его к себе, я ударил его (весьма удачно) и продолжал бить, куда придется, пока он (с висевшей беспомощно рукой), совершенно забитый моею дубиной, не видя в моих глазах пощады и смекнув, что дело его плохо, не бросился наутек. Я повернулся и увидел, что его приятель лежит на земле, а маленький коробейник, взобравшись на него сверху и придавив ему горло, держит кулак у самого его носа.
– А ну-ка понюхай, понюхай вот этого, Джоб, – говорил он. – Понюхай, приятель. Это кулак человека, который, ей-богу, добрался бы до твоей печенки, если бы не уважение к твоей старушке-матери… разрази меня гром! Так что скажи спасибо своей старушке, приятель, во-первых, за то, что у тебя есть печенка, а во-вторых, за то, что тебе удалось спасти эту самую печенку. А теперь вставай, Джоб, да проваливай поживее, беги, догоняй своего дружка и всем расскажи, какой добрый Годби, потому что хоть и было у него сильное искушение запустить тебе пальцы в самую печенку, но он не сделал этого, и все благодаря твоей старенькой матери… ну, давай, уноси ноги!
Тот вскочил на ноги (вид у него был плачевный) и бросился догонять своего товарища.
– Друг, – сказал маленький коробейник, протягивая мне руку, – теперь мы полностью в расчете за ту кружку воды, которая тебе так и не досталась! Ну, что скажешь?
– Скажу, – ответил ему я, – что надо нам вернуться и выпить доброго эля!
– Друг, – промолвил коробейник, сверкая зубами в улыбке, – с радостью!
Мы вернулись в таверну и увидели, что хозяин стоит и в одной руке держит ржавый меч, а жена его крепко вцепилась в другую. Увидев нас, он уронил оружие и радостно взревел, а Сайсли, бросившись к нам навстречу, простерла руки для сердечного приветствия. Все четверо уселись за столом, и, пока мы потягивали пиво, Годби со всеми подробностями описывал нашу недавнюю стычку.
– Друг, – сказал он некоторое время спустя, через стол протягивая мне руку для рукопожатия, – как твое имя?
– Мартин.
– А что, Мартин, есть у тебя друзья или родственники?
– Нет!
– И у меня нет. Послушай, после того, что случилось сегодня, нам с тобой тут нечего делать. Так я вот что скажу: давай с тобой отправимся странствовать, друг, бродить по дорогам, по чудным, просторным дорогам. А? Что скажешь, Мартин?
– Нет!
– Почему, друг?
– Потому что если после сегодняшней ночи я останусь жив и не попаду в тюрьму, то отправлюсь в море.
– Скверная это жизнь, друг!
– Жизнь вообще скверная штука! – ответил я.
– Нет, друг. Иногда жизнь может быть очень даже хорошей штукой… Да, брат, бывают времена… хорошие времена!
– Какие еще времена?
– Знаешь, Мартин, бывает, лежишь где-нибудь уютненько под кустом, на небе звезды, и костер твой мирно потрескивает, и звезды поблескивают из-за листьев, моргнешь – они задвигаются, и так моргаешь, моргаешь, пока, наблюдая за ними, не забудешь на время обо всех своих тревогах и думаешь только о чем-нибудь светлом. Да-да, много раз лежал я вот так под звездами, они мигнут мне – и все мои волнения долой. Потом наступает время, когда просыпаются птицы, встает солнце, роса блестит на траве, и жизнь пробуждается внутри тебя и снаружи, а птицы – ох, эти птицы, Мартин! Весь мир вокруг заполняется их веселым пением, провозглашающим надежду зарождающегося дня. Сколько раз будили они меня вот так по утрам, и душа моя наполнялась светлой радостью – благослови Господь их клювики и крылышки! А еще есть время душистого запаха сена и трав, вечернее время, когда повсюду разливается нежный, сладкий аромат, сладкий, как первый поцелуй; есть полуденное время, когда до ушей доносится легкий скрежет косы о точильный камень; а есть ночь, Мартин, и длинная, окутанная во мрак, дорога, когда дует ветер, и лишь один луч света падает сверху, да, друг, это добрый свет, напоминающий, что путь окончен и что рядом с тобой приятный спутник, а может быть, и глаза, полные любви, которые…
– Отличный эль! – промолвил Роджер, ставя перед нами три огромные полные кружки. – Нигде нет лучше, чем у нас! Правда, жена?