Сокровища Черного Бартлеми

Глава 9

Как я в третий раз побеседовал с леди Джоан Брэндон

Луна была уже высоко, когда, выбравшись из мрачного леса, я достиг стены, высокой и прочной, поросшей мхом и лишайниками; идя вдоль нее, я обнаружил то, что искал – место, где несколько кирпичей выпали из кладки, образовав пролом, благодаря которому можно было без труда взобраться на стену; сколько раз многие годы тому назад случалось мне по ночам забираться по нему наверх ради моих мальчишеских проказ. Какое-то время я стоял и смотрел на этот пролом, а потом, крепко ухватившись за массивную кирпичную кладку, взобрался на стену и спрыгнул в сад. Идя вдоль аккуратных, ухоженных клумб, я вдыхал воздух, напоенный ароматом чабреца и лаванды и тысячами других запахов, воздух, в котором витали воспоминания о солнечных днях моей радостной юности; и при этих воспоминаниях я еще крепче сжал кулаки и ускорил шаг. Я спешил мимо темных деревьев с громадными стволами и ветвями; мимо тихих прудиков, где в отражающемся лунном свете плавали кувшинки; мимо мраморных фавнов и дриад, что выглядывали, словно призраки, из темной листвы; мимо резной скамьи с солнечными часами, мимо заботливо подстриженных зеленых изгородей и извилистых аллей, пока не остановился перед большим красивым домом, и скрытый тенью, задержался, чтобы рассмотреть его. И, стоя на обсаженной зеленью аллее и глядя на его черепичную крышу, я услышал, как вдалеке башенные часы пробили десять.

Огромный темный дом был погружен в безмолвие, и ни одного огонька не светилось в его окнах, кроме самого нижнего. Я терпеливо ждал, не отрывая взгляда от этого огонька, а ласковый ночной ветерок шевелил листья у меня над головой, и шелест этот был похож на чьи-то горестные вздохи.

Так я стоял какое-то время, а свет все горел, и терпение мое иссякло, и, продолжая держаться в тени, я стал осторожно красться вперед, потом, сойдя с тропинки, приблизился к увитому разросшимся плющом крылу дома. Ощупывая поросшую листьями стену, я нашел то, что искал, – прочную скобу, глубоко вбитую между кирпичами, над нею еще одну, а еще выше – третью, которые вместе образовывали нечто вроде лестницы, по которой еще мальчишкой я ночью и днем спускался и поднимался, когда хотел.

Цепляясь за плющ, я тотчас начал взбираться вверх по этим скобам, пока наконец пальцы мои не ухватились за каменный подоконник; и так как оконная решетка была открыта, мне удалось (правда, с большим трудом) забраться в комнату. Это была просторная спальня; искоса падающий лунный свет освещал огромную резную кровать с роскошным тканым пологом. Сейчас эти шелковые занавеси были подняты, и я увидел на постели расшитую всевозможными лентами и кружевом одежду, при виде которой я внезапно остановился. Потом взор мой обратился туда, где на стене вместе с поясом и ремнями висела большая рапира; ее серебряный эфес, гарда и изогнутый клинок поблескивали под лучами лунного света. Я подошел, протянул руку, вынул из ножен рапиру и увидел, что на ухоженном заботливой рукой клинке выгравирован герб Конисби и надпись:

НЕ БУДИ МЕНЯ

Я стоял и смотрел, как лунные лучи играют на длинном клинке; внезапно мелькнул свет, и я услышал звук быстрых шагов, спускающихся по лестнице за дверью, и голос (тихий и мелодичный), который вдруг запел:

Пение приближалось, а я стоял с мечом в руке и ждал; вдруг песня оборвалась, и нежный голос позвал:

– О, Марджори, разбуди меня пораньше, завтра мне нужно выйти с восходом солнца… Доброй ночи, милое дитя!

Я спрятался за пологом; щелкнула дверная задвижка, и комната заполнилась слабым, мерцающим светом свечи. Вскоре опять послышался голос:

– О, Марджори, утром я надену зеленое платье из тафты. Да, и не нужно мне помогать, я сама разденусь сегодня.

Свет переместился в другой конец комнаты; осторожно приблизившись к двери, я закрыл ее и прислонился к ней спиною. Услышав легкий шум, она повернулась и, заметив меня, отпрянула назад; и я увидел, как свеча дрожит у нее в руке; потом она поставила свечу на резной столик.

– Кто здесь? Кто это? – спросила она, едва дыша, пристально всматриваясь в мое разбитое, распухшее лицо.

– Бродяга, которого вы, бездыханного и безжизненного, втащили на позорный столб!

– Вы? – изумленно выдохнула она. – Вы! Так они приковали вас к позорному столбу? Это было не по моему приказу.

– Это не имеет значения, леди. Такой бродяга, как я, заслуживает этого, – сказал я. – Но сейчас я ищу сэра Ричарда…

– Но… но вы не найдете его здесь.

– В этом я хочу убедиться сам! – проговорил я и положил руку на задвижку.

– Сэр, – произнесла она, все так же едва дыша, – почему вы не хотите мне поверить? Ищите его, если хотите, но говорю вам, сэр Ричард два года тому назад отправился в открытое море и пропал.

– Пропал? – переспросил я и, встретив ее правдивый взгляд, почувствовал охватившую меня дрожь. – Пропал, говорите? Как это – пропал?

– Его судно было захвачено испанцами с «Эспаньолы».

– Захвачено? – переспросил я в крайнем изумлении. – Захвачено?.. С «Эспаньолы»?

И тут, осознав всю жестокость насмешки судьбы, я почувствовал, как неудержимый гнев овладел мною.

– Вы лжете! – вскричал я. – Клянусь Господом Богом, лжете! Должна же быть хоть капля всевышней справедливости! Ричард Брэндон должен быть здесь!

– Кто вы? – спросила она, пристально разглядывая меня широко раскрытыми глазами. – Кто вы, такой сильный, такой молодой, но уже поседевший и так страшащийся слова правды? Кто вы? Отвечайте!

– Вы солгали, чтобы спасти его от меня! – вскричал я. – Вы солгали… да? Признайтесь!

И, сжимая в дрожащей руке длинный сверкающий клинок, я направился к ней.

– Вы собираетесь убить меня? – произнесла она, даже не дрогнув. – Неужели вы сможете убить беззащитную девушку, Мартин Конисби?

Рапира упала на ковер к моим ногам, а у меня захватило дыхание, и так мы стояли какое-то время, не отрываясь глядя в глаза друг другу.

– Мартин Конисби мертв! – произнес я наконец.

Вместо ответа она указала на стену прямо у меня над головой, и, посмотрев туда, я увидел портрет молодого, богато одетого кавалера, серые глаза и мягкие губы которого светились радостной, свойственной юности беззаботной улыбкой; а чуть ниже были начертаны слова:

МАРТИН КОНИСБИ, ЛОРД ВЕНДОВЕР

в возрасте 21 года

– Мадам, – молвил я наконец, повернувшись спиною к портрету. – Этот невинный юноша был насмерть запорот кнутами на борту испанского галеаса много лет назад; вот почему я, несчастный бродяга, пришел сюда, чтобы найти того, кто уничтожил его.

– Сэр, – сказала она, в отчаянии заламывая руки и с тревогой глядя на меня. – О, сэр… о ком вы говорите?

– Я говорю о том, кто, убив отца, продал сына в рабство, где в кромешном аду испанской темницы и под ударами кнута на гребной скамье тот прошел через немыслимые позор и страдания, о том, кто справедливостью Божьей должен теперь быть отдан в мои руки, – я говорю о Ричарде Брэндоне.

– О боже милосердный! Мой отец! О нет! Нет!.. Этого не может быть! Мой отец? Тут, должно быть, какая-то чудовищная ошибка.

– Вы его дочь и должны прекрасно знать, что это правда! Вы из семьи Брэндон, и вам должно быть известно о той непримиримой вражде, что с незапамятных времен ведется между нашими родами, об этом нескончаемом кровавом раздоре!

– Да, – прошептала она. – Я это знаю.

– Так вот, мадам, пять лет тому назад или около того мой отец по ложному обвинению в государственной измене был приговорен к смерти и умер в тюрьме, а меня, подмешав мне в пищу снотворное, хитростью затащили на корабль и продали в рабство на плантации, откуда мало кто возвращается… а Ричард Брэндон, обогатившись за наш счет и став влиятельным при дворе, вообразил, что окончательно уничтожил род Конисби и что с вековой враждою покончено раз и навсегда.

– Господи, – произнесла она, гордо вскинув голову. – Я отрицаю все это! Таким подлым и необоснованным подозрением вы позорите сами себя. Вы осмелились ворваться в мой дом посреди ночи, а теперь… О! Теперь вы клевещете на моего отца в его отсутствие, обвиняя его в чудовищных преступлениях… И все это вы говорите мне, его дочери! Достаточно! Не желаю больше слушать! Убирайтесь, или я позову прислугу, и вас вышвырнут вон!

С этими словами она схватилась за висевший на стене шнурок колокольчика и повернулась ко мне лицом. Грудь ее высоко вздымалась, плотно сжатые руки побелели, а пристально смотревшие на меня глаза выражали презрение.

– Звоните! – проговорил я и сел на стул рядом с ее огромной постелью.

– Осталась ли у вас хоть капля стыда?

– Нет, мадам, его выбили из меня кнутами на борту «Эсмеральды». Звоните, мадам! Но я не уйду, пока окончательно не узнаю, здесь ли сэр Ричард или нет.

Тут шнурок выпал из ее рук, и, закрыв лицо руками, она стояла так некоторое время.

– Господи, помоги мне! – со стоном произнесла она наконец. – Я не могу забыть, как вы спасли меня от…

Тут она содрогнулась, затем снова заговорила, но уже едва слышно, почти шепотом:

– Вы смотрели на меня с этого портрета по утрам и вечерам все эти два года и… О, Мартин Конисби, я вас себе не таким представляла!

– Я бродяга, только что вырвавшийся из рабства! – проговорил я.

– Да, – вдруг закричала она, подняв голову и снова окинув меня полным горького презрения взглядом, – и который к тому же оклеветал человека в его отсутствие!

– Оклеветал?! – вымолвил я, поперхнувшись на этом слове. – Оклеветал, мадам? Тогда… откуда же здесь взялся мой портрет… и мой герб вон там, над камином, и щит Конисби на ваших воротах? И что вы делаете здесь, в Конисби-Шин?

В глазах ее вдруг появилось сомнение, растущий страх; затаив дыхание, она отпрянула назад, к стене, и прислонилась к ней, а тревога в ее взгляде все росла.

– Ну, моя милая леди? – продолжал я. – Можете вы ответить?

– Мне сказали… я слышала… что не осталось никого из рода Конисби.

– Даже если так, все равно как достался сэру Ричарду этот… наш дом?

– Нет… нет, я… я мало знаю о делах отца, он всегда был молчаливым человеком, а я… я жила в Лондоне и за границей. Но вы… скажите, зачем вы ищете моего отца?

– Это дело касается только его и меня!

– Вы что, хотите убить его? Значит, это месть? О господи!

Я не отвечал. Она подошла ко мне и положила мне на плечо тонкую руку; я хотел подняться, но не смог.

– Говорите! – прошептала она. – Вы хотите отнять у него жизнь?

Встретив взгляд ее больших, нежных глаз, я молчал какое-то время, не зная, что ответить; потом молча кивнул.

Я почувствовал, как рука ее задрожала на моем плече, потом она отдернула ее, и, подняв глаза, я увидел, что она стоит, сложив руки и склонив голову, словно в молитве.

– О, Мартин Конисби, – шептала она, – слава Господу, что в милосердии Своем Он остановил тебя и не дал совершить убийство!

Так она стояла какое-то время, потом подошла к резному столику, вынула из него какие-то бумаги и подала их мне.

– Читайте! – приказала она.

Изучая эти бумаги, я нашел неопровержимые доказательства тому, что весь свой путь сюда я проделал в самом деле напрасно, что корабль, на котором сэр Ричард уплыл в западном направлении, был захвачен испанцами с «Эспаньолы», а сам он, попав в плен, исчез неизвестно куда.

Прочтя эти бумаги, я порывисто отложил их, поднялся и, спотыкаясь, направился к открытому окну.

– Господи, что же это? – как-то странно и едва дыша, произнесла она. – Что же теперь?

– А что теперь? – устало проговорил я. – Месть пока не совершилась, и, похоже, поиски мои продолжаются.

– Месть? – вскричала она. – Пощади вас Господь! Неужели у вас в жизни не осталось ничего другого?

– Ничего!

– Но месть – это всепожирающее пламя!

– Поэтому я и ищу ее!

– О, Мартин Конисби, одумайтесь! Ведь месть – всего лишь безумие… это как изнуряющий недуг…

– Поэтому я и ищу ее!

– Но для того, кто живет лишь ради мести, этот прекрасный мир блекнет и теряет смысл.

– Мне нужна только месть и ничего больше в этом мире!

– О, несчастный… какой же вы несчастный человек! Мне жаль вас!

– Мне не нужна ничья жалость.

– Но я женщина и буду жалеть вас всегда!

И когда я уже намеревался взобраться на оконную решетку, она заметила меч, который все так же лежал там, где я уронил его, наклонилась, подняла его и вложила в ножны.

– Говорят, когда-то он был вашим, – произнесла она. – Возьмите его, Мартин Конисби, уберегите его от бесчестья и предоставьте вершить вашу месть Господу.

– Ну нет! – сказал я, качая головой. – У меня есть нож, и он больше подходит к моим лохмотьям!

С этими словами я перелез через решетку, так же как и пришел сюда. Спустившись на землю, я поднял голову и увидел, как она в лучах лунного света, склонившись, стоит и смотрит на меня.

– Неужели вы живете лишь ради мести? – мягко спросила она.

– Да поможет мне Бог! – молвил я.

– Тогда мне всегда будет жаль вас, Мартин Конисби! – повторила она и, вздохнув, исчезла.

Я медленно повернулся и снова пустился в свой одинокий путь.

Глава 10

Как я вступил в Кровавое Братство

Луна ярко светила, когда я добрался до травянистой лужайки (или это была просто дорожная колея) и увидел перед собой небольшую, уютного вида таверну с дощечкой на двери, на которой была надпись:

КРУЖКА ЭЛЯ У ДЖОЭЛЯ БИМА

Оглядев ее всю от чистеньких белых ступенек перед дверью до аккуратной соломенной крыши, я подивился ее процветающему виду; ибо она стояла здесь, вдалеке от дорог и человеческого жилья, такая затерянная и укрытая среди деревьев (ее окружала небольшая рощица), и трудно было даже представить, что какой-нибудь путник может отыскать дорогу сюда.

В доме было тихо, нигде не было видно ни огонька, и дверь была крепко заперта, и в этом не было ничего удивительного, так как час был поздний. Поднявшись на крыльцо, я громко постучал в дверь посохом, ответа не последовало; тогда я постучал еще раз, и грубоватый голос из-за двери спросил:

– Кто там?

– Верный друг! – ответил я.

Тут дверь внезапно распахнулась, и в самое лицо мне сунули фонарь; я, ослепленный, отшатнулся, но потом, постепенно привыкнув к яркому свету, смог различить в дверном проеме фигуру – это был здоровенный малый с такой косматой гривой волос, что за нею трудно было разглядеть черты лица, и видны были только два круглых глаза да большой крючковатый нос.

– И кого же ты ищешь, Верный друг? – спросил он.

– Господина Адама Пенфезера.

– Тогда проходи, Верный друг! – сказал он и, посторонившись, чтобы пропустить меня, закрыл дверь (которая, как я заметил, была довольно крепкой); заперев ее и опустив засов, он укрепил ее прочным железным бруском, вставив его в основательные углубления, проделанные в стенах по бокам от двери.

– Вы, я смотрю, неплохо тут укрепились! – сказал я.

– Вот что, петушок, – проговорил великан, медленно оглядев меня с ног до головы, – не надо бы тебе кудахтать так много, а будешь кудахтать – мы тебя любить не станем. Так-то, петушок.

– Ладно, – сказал я и тоже оглядел его. – Мне не нужно, чтобы меня любили!

– Ого, петушок! – молвил он, запустив огромную ручищу в косматую бороду и дернув за нее. – Таким ты мне больше нравишься. Никогда бы не подумал. Сюда, петушок.

И он повел меня по широкому, выложенному плитами коридору, потом вверх по просторной лестнице с массивными резными перилами; и, следуя за ним, я понял, что помещение оказалось гораздо более обширным, чем мне показалось на первый взгляд, на стенах здесь была обивка, из чего я сделал вывод, что когда-то это было частью знатного дома. Наконец мы подошли к двери, в которую мой провожатый осторожно постучался и тут же вежливо пропустил меня в просторную комнату, залитую светом восковых свечей, где за столом с разложенными перед ним бумагами и пером в руке сидел Адам Пенфезер.

– А-а, приятель, – проговорил он, указывая мне на стул, – ты пришел даже раньше, чем я ожидал. Позволь, я покончу с этим делом… садись, друг, садись! А ты, боцман, принеси-ка бутыль испанского вина… с черной печатью.

– Слушаюсь, кэп! – ответил тот и, убрав рукой волосы со лба, вышел из комнаты, затворив за собою дверь.

Наблюдая, как Пенфезер сидит, склонившись над письмом, видя его худое лицо с орлиным профилем, такое гладкое и молодое по сравнению с седыми волосами, я был поражен, как изменился весь его облик: теперь он казался не отпетым морским разбойником, каким он представлялся мне раньше, а прилежным студентом, несмотря на пистолеты, что торчали у него за поясом, и длинную рапиру, покачивавшуюся рядом со спинкой стула; и кроме того, во всем его облике чувствовалась какая-то скрытая сила, которой я не замечал в нем раньше.

Вскоре, закончив писать, он встал и потянулся.

– Ну что, приятель, готов побрататься со мною?

– Да! – ответил я. – Когда мы отплываем?

Тут он быстро искоса посмотрел на меня.

– Э-э, вот оно как! – быстро проговорил он, пощипывая подбородок. – Похоже, ветер сменился, ты становишься нетерпеливым… что это с тобой?

– Не важно.

– Знаешь, приятель, – проговорил он, качая головой, – ведь мы с тобой поплывем как братья и как хорошие товарищи, и между нами не должно быть никаких секретов. Так что рассказывай!

– Ну, как хочешь! – сказал я, откинувшись на спинку стула. – Я узнал, что ты будешь капитаном на судне, которое отплывает в открытое море на поиски сэра Ричарда Брэндона, захваченного испанцами два года тому назад. Сэр Ричард Брэндон – тот человек, которого я ищу с тех пор, как вырвался из этого чертова рабства, куда я был продан по его милости. А теперь слушай, Адам Пенфезер, – проговорил я, вскочив и схватив его за руку, – слушай… помоги мне найти этого человека, помоги мне добраться до него, и тогда я твой, и душой и телом… до скончания века! В этом я могу поклясться!

Голос мой охрип от сильного душевного волнения, пальцы крепко вцепились в его руку, а Пенфезер стоял, пощипывая подбородок и наблюдая за мною из-под черных бровей; когда я закончил, он повернулся и принялся расхаживать взад и вперед по комнате, словно это была узкая корма корабля.

– Ах вот оно что! Бог ты мой! Теперь мне кое-что понятно! – сказал он, внезапно остановившись передо мной. – Я моряк и, наблюдая, как ты стонал во сне там, возле «Герба Конисби», я по твоему кольцу догадался, что ты из этого рода, а так как я родился и вырос здесь, в Кенте, то очень хорошо помню местную поговорку «Ненавидеть, как Брэндон, и отомстить, как Конисби», и клянусь Господом Богом, ты, похоже, и впрямь настоящий Конисби! Месть! – проговорил он, и острые черты его лица сделались жестче и суровее. – Да, немало повидал я мести на пиратском судне и на диких островах в Карибском море! Приходилось мне видеть зверства испанской, португальской и кровавые ужасы индейской мести, но чтобы такая хладнокровная, свирепая жестокость, такая неискоренимая жажда мести, только и ждущая своего часа и питаемая смертельной ненавистью, жила в сердце потомка знатного рода, в сердце дворянина!!!

Тут он отвернулся и медленно прошел в конец комнаты, а когда снова повернулся ко мне, от суровости на его лице не осталось и следа, и теперь на нем, как и прежде, было жесткое и в то же время хитроватое выражение, свойственное морским бродягам.

– Черт возьми! – сказал я, нахмурившись. – Ты пригласил меня сюда, чтобы читать мне проповеди?

– А-а, приятель, – произнес он с печальной улыбкой, – то говорил молодой, прилежный студент богословия, много лет назад совершивший грех, ушедший под парусами на Золотой Запад и ставший впоследствии неким Адамом Пенфезером, моряком, о котором можно услышать повсюду – и в Санта-Кит, и в Тортуге, и в Санта-Каталине, и еще во многих и многих местах на самых дальних берегах. А что до тебя, приятель, ну что ж, месть так месть. С ней рано или поздно будет покончено, и тогда… только ветер будет свистеть в парусах! А вот и боцман! Входи, Джо, дружище, входи. Это именно он, мой верный Джоэль Бим, дал мне первый урок по мореходству. Так ведь, Джо?

– Так точно, кэп, – прорычал косматый великан, – клянусь петухом, то-то были времена! Попутный ветер, зоркий глаз, и никаких тебе никчемных любезностей. Да-а, славные были времена, клянусь петушиной головой!

С этими словами он поставил на стол бутыль вина и изящный серебряный бокал и по знаку Пенфезера оставил нас одних.

– А теперь, приятель, – обратился ко мне Пенфезер, наполняя бокал, – бери стул и делай, как я.

Мы сели друг против друга, Пенфезер засучил левый рукав и, выхватив нож, сделал им себе на запястье разрез и выдавил из него несколько капель крови в вино; проделав это, он передал мне нож, и я (хотя это было мне не очень-то приятно) все же сделал то же самое.

– Мартин, – сказал он, – дай мне свою руку. А теперь повторяй за мной слова клятвы!

И вот, сжав друг другу руки, мы торжественно поклялись в Братстве:

1. Ничего не скрывать друг от друга.

2. Всегда и во всем содействовать друг другу и держаться вместе в любом противостоянии.

3. Утешать и поддерживать друг друга в любом несчастье.

4. Быть преданным друг другу до самой смерти.

Потом по его знаку я отпил вина, в котором перемешалась наша кровь, и он сделал то же самое.

– Ну, – произнес он, откинувшись на стуле и глядя на меня с задумчивой улыбкой, – теперь, когда мы побратались, скажи, нравлюсь я тебе?

– Больше, чем раньше, – ответил я под действием внезапного порыва, – хотя ты, конечно, самый необыкновенный плут, которому когда-либо удавалось избежать виселицы.

– Ага, – проговорил он, пощипывая подбородок, – но меня пока еще не вздернули и не убили, и в один прекрасный день, Мартин, ты увидишь меня почтенным членом магистрата, совета старейшин или кворума – custos rotulorum. Вот такие у меня планы на будущее. А что до тебя, Мартин, лорд Вендовер, то что у тебя есть, кроме твоего врага да кровавых замыслов? Что у тебя есть, кроме мести?

– Ну, это уж мое дело! – возразил я резко. – И послушай, раз уж мы теперь друзья, забудь, кто я такой и каков я!