Избранное

Капитан Уудворд охотно принял пари; но я лично думаю, что выиграет Чарли Робертс.

Потомок Мак-Коя

Шхуна «Пиренеи», под тяжестью груза пшеницы глубоко осев железными бортами в воду, лениво покачивалась, и человек без труда взбирался на нее с маленького каноэ. Когда он поравнялся с перилами и мог заглянуть внутрь, ему показалось, что он видит легкий, еле заметный туман. Это казалось скорее обманом зрения: словно какая-то пленка внезапно покрыла его глаза. Он почувствовал желание сорвать ее и в этот момент подумал, что уже стареет и пришла пора посылать в Сан-Франциско за парой очков.

Шагая через борт, он бросил взгляд вверх на высокие мачты и затем на помпы. Они бездействовали. На этом огромном судне, казалось, все было в порядке, и он недоумевал, почему оно подняло сигнал бедствия. Он подумал о своих счастливых островитянах и надеялся, что это не болезнь. Может быть, шхуна терпела недостаток в воде или провизии. Он пожал руку капитану, исхудавшее лицо которого и утомленные озабоченные глаза ясно говорили о каком-то большом затруднении. В ту же минуту вновь прибывший почувствовал слабый, трудно определимый запах, напоминавший запах горелого хлеба, и все же иной.

С любопытством он посмотрел вокруг. В двадцати шагах от него матрос с изнуренным лицом конопатил палубу. Взгляд его остановился на этом человеке, и внезапно он увидел поднявшуюся из-под его рук тонкую, дымящуюся спираль, которая, клубясь, взвивалась и таяла. Наконец он вступил на палубу. Слабый жар охватил его голые ноги, быстро пронизывая затверделые, огрубевшие ступни. Теперь он понял, что постигло шхуну. Он быстро оглядел многочисленную толпу истощенных матросов, нетерпеливо уставившихся на него. Взгляд его ласковых карих глаз коснулся их, точно благословение, укрощая и окутывая их как бы мантией великого покоя.

– С каких пор она горит, капитан? – спросил он, и голос его был так мягок и спокоен, что походил на голубиное воркование.

Сначала капитан поддался овладевшему им чувству покоя и умиротворения, но сознание всего, что он вытерпел и терпит, больно ударяло, и злобное раздражение охватило его. Чего ради этот оборванец – поселенец[9 - Beach-comber – поселенец островов Тихого океана.] в грязных штанах и бумажной рубахе – внушает ему, измученному и изнемогающему, такие вещи, как мир и покорность? Капитан не старался разобраться в этом – бессознательное волнение, испытанное им, вызывало в нем досаду.

– Пятнадцать дней, – коротко ответил он. – Кто вы?

– Мое имя – Мак-Кой, – последовал ответ, и в тоне слышалось участие и соболезнование.

– Я спрашиваю, вы лоцман?

Мак-Кой обратил свой умиротворяющий взгляд на высокого широкоплечего человека с угрюмым, небритым лицом, который подошел к капитану.

– Я такой же лоцман, как и всякий, – был ответ Мак-Коя. – Мы все здесь лоцманы, капитан, и я знаю каждый дюйм этих вод.

Но капитан горел нетерпением.

– Мне нужно кого-нибудь из начальства. Я хочу переговорить с ними, и как можно скорей.

– Тогда я и в этом могу вам служить.

Опять это коварное внушение покоя, а под ногами яростное горнило корабля! Брови капитана нетерпеливо и нервно поднялись, и кулак сжался, словно для удара.

– Кто вы, черт возьми? – спросил он.

– Я здесь главное должностное лицо, – был ответ, и голоса мягче и нежнее нельзя было вообразить.

Крупный, широкоплечий человек разразился грубым хохотом, звучавшим скорее истерично, чем весело. Оба – он и капитан – недоверчиво, удивленно рассматривали Мак-Коя. Было невероятно, что этот босоногий поселенец занимал такой высокий пост. Его грубая бумажная блуза без пуговиц открывала обросшую седыми волосами грудь и демонстрировала полнейшее отсутствие рубахи. Старая соломенная шляпа едва покрывала его седые растрепанные волосы. До половины груди спускалась нечесаная патриархальная борода. В любой лавке готового платья за два шиллинга его одели бы совершенно так же, как был одет сейчас, когда стоял перед ними.

– Родственник Мак-Коя с «Боунти»? – спросил капитан.

– Он мой прадед.

– А! – сказал капитан и затем, опомнившись, прибавил: – Мое имя – Давенпорт, а это мой первый помощник, мистер Кониг.

Они обменялись рукопожатием.

– А теперь к делу.

Капитан говорил быстро, необходимость крайней спешки заставляла его быть немногословным.

– Под нами огонь уже больше двух недель. Каждую минуту этот ад может вырваться наружу. Вот почему я держал на Питкэрн. Я хочу ее доставить на берег или просверлить ее и спасти корпус.

– В таком случае вы ошиблись, капитан, – сказал Мак-Кой. – Вам следовало бы направиться к Мангареве. Там прекрасный берег в лагуне, где вода точно в мельничной запруде.

– Но мы ведь здесь, разве не так? – спросил помощник. – И в этом все дело. Мы здесь, и мы должны что-нибудь предпринять.

Мак-Кой добродушно покачал головой.

– Здесь вы ничего не сделаете. Здесь негде пристать, даже негде бросить якорь.

– Ерунда! – сказал помощник. – Ерунда! – повторил он, когда капитан сделал ему знак выражаться помягче. – Не говорите мне таких нелепостей. Где же причаливают ваши лодки, шхуны, катера, – что у вас там имеется? Ну, отвечайте же мне.

Мак-Кой улыбнулся так же мягко, как говорил. Его улыбка была лаской, объятием, обвивавшим усталого матроса и пытающимся приобщить его к тишине и спокойствию безмятежной души Мак-Коя.

– У нас нет шхун или катеров, – возразил он. – И мы втаскиваем наши каноэ на вершину скалы.

– Не продемонстрируете ли вы это? – фыркнул помощник. – Каким же образом вы плаваете дальше, к другим островам, а? Расскажите мне!

– Мы далеко не заходим. Как губернатор Питкэрна, я иногда путешествую. Когда я был помоложе, я совершал много поездок – иногда на торговых шхунах, а чаще на миссионерском бриге. Но теперь он ушел, и мы зависим от идущих мимо судов. Иногда их здесь проходит немало – до шести в год. В другое время за целый год, а не то и больше, не проходит ни одного. Ваше – первое за семь месяцев.

– И вы хотите мне рассказать… – начал помощник.

Но капитан Давенпорт вмешался:

– Довольно об этом. Мы теряем время. Что можно предпринять, мистер Мак-Кой?

Старик обратил свои карие, ласковые, как у женщины, глаза по направлению к берегу, и оба – капитан и помощник – следили за его взглядом, вернувшимся от одинокой скалы Питкэрна к матросам на баке, и тревожно ждали объявления какого-нибудь определенного решения. Мак-Кой не торопился. Он обдумывал спокойно и медленно, как человек, который никогда не подвергался мучительному издевательству жизни.

– Ветер сейчас слабый, – наконец сказал он. – Здесь сильное течение к западу.

– Вот это нас и отнесло к подветренной стороне, – прервал его капитан, желая засвидетельствовать свою опытность в морском деле.

– Да, это вас и отнесло, – продолжал Мак-Кой. – Хорошо, но сейчас вам не удастся пробраться против течения. А если и пройдете, здесь негде пристать. Ваша шхуна погибнет.

Он смолк; капитан и помощник обменялись взглядами, полными отчаяния.

– Но я скажу вам, что вы можете сделать. Бриз посвежеет сегодня ночью, приблизительно около полуночи. Видите те перистые облака и их скопление на подветренной стороне вон там? Оттуда, с юго-востока, и придет сильный ветер. До Мангаревы триста миль. Отправляйтесь туда! Там прекрасное ложе для вашей шхуны.

Помощник покачал головой.

– Зайдем в каюту и посмотрим на карту, – предложил капитан.

В маленькой каюте Мак-Коя охватила удушливая, ядовитая атмосфера. Проникавшие сюда струи невидимого газа щипали и разъедали ему глаза. Пол был горячий, почти невыносимо горячий для его голых ног. Тело покрылось потом. Почти с испугом он оглядывался вокруг. Эта жара внутри поражала. Казалось невероятным, что каюта до сих пор не загорелась. Он чувствовал себя словно в раскаленной печи, где жара с каждой секундой могла еще больше усилиться и иссушить его, как стебелек травы.

Когда он поднял одну ногу и потер горячую ступню о свои штаны, помощник дико, озлобленно засмеялся.

– Преддверие ада, – сказал он. – Преисподняя прямо внизу, под вашими ногами.

– Большая жара! – вскрикнул Мак-Кой, вытирая лицо ярким носовым платком.