Лунная долина

– Верни деньги, пес!

– Держи их, Тим!

– Ты их честно выиграл, Тим!

– Верни, грязный вор!

Дружеские советы перемешались с непечатной бранью. Столкновение грозило перейти в свалку. Сторонники Тима совершенно запарились, приподнимая его так, чтобы тянувшиеся к нему жадные руки не могли достать до свертка. Один раз он на мгновение опустил руку, затем поднял снова, но бумага все же разорвалась, и Тим последним отчаянным усилием вытряхнул из нее деньги, которые пролились серебряным дождем на головы стоявших внизу людей. Затем начались долгие и скучные споры.

– Скорее бы кончали, мы могли бы хоть разочек еще потанцевать. Тут совсем не весело, – сказала Мери.

Судейскую трибуну с трудом очистили от народа, распорядитель подошел к краю балкона, поднял руку и призвал к молчанию. Сердитый ропот внизу затих.

– Судьи постановили, – прокричал он, – пусть будет этот день днем товарищества и братства…

– Слушайте! Слушайте!

Более рассудительные зааплодировали:

– Вот это правильно!

– Долой драку!

– Долой грубость!

– …и поэтому, – стал вновь слышен голос распорядителя, – судьи еще раз назначают приз в двадцать пять долларов, – будет перебежка.

– А Тим? – заревели десятки голосов. – А как же с Тимом? Его ограбили! Долой судей!

Снова распорядитель жестом успокоил толпу:

– Готовые идти навстречу желаниям публики, судьи решили: пусть Тимоти Мак-Манус тоже бежит. Победит – деньги его.

– Разве это справедливо? – проворчал Билл с негодованием. – Если Тим может быть допущен сейчас, он мог быть допущен и в первый раз. А если он мог быть допущен в первый раз, то, бесспорно, деньги его.

– Ну уж теперь рыжий из кожи будет лезть! – восторженно заявил Берт.

– И Тим тоже, – добавил Билл. – Он, наверное, взбешен и себя не пожалеет.

Еще четверть часа ушло на то, чтобы очистить беговую дорожку от возбужденной толпы, и на этот раз у старта остались только Тим и рыжий. Остальные трое молодых людей выбыли из состязания.

– Я все-таки думаю – он профессионал, и хороший, очень хороший, – заметил Билл. – Вы только посмотрите, как он бежит!

Сделав полукруг, Тим пошел на пятьдесят шагов впереди и, сохраняя это расстояние, легко и красиво понесся по беговой дорожке к финишу. И тут-то, когда он поравнялся с нашей группой на склоне холма, случилось нечто неожиданное и немыслимое. У внутренней стороны беговой дорожки стоял щегольски одетый молодой человек с тонкой, как хлыст, тросточкой. Он казался совершенно не на месте в этой толпе, и его вид говорил о том, что он не имеет никакого отношения к рабочему классу. Впоследствии Берт говорил, что он выглядел как шикарный учитель танцев, а Билл называл его хлюстом.

Но, поскольку дело касалось Тимоти Мак-Мануса, молодой человек сыграл роковую роль: как только Тим поравнялся с ним, хлюст с чрезвычайно независимым видом метнул свою трость Тиму в ноги. Тим перекувырнулся в воздухе и упал лицом вниз, подняв облако пыли.

На миг воцарилась мертвая тишина, у всех перехватило дыхание. Даже сам молодой человек, казалось, был поражен низостью своего поступка. Понадобилось немало времени для того, чтобы и он и зрители поняли, что произошло. Но вот они опомнились, и из тысячи глоток вырвался воинственный рев ирландцев.

Когда рыжий достиг финиша, не раздалось ни одного хлопка. Буря гнева обрушилась на молодого человека с тростью. Услышав рев, он с минуту колебался, затем повернулся и побежал по дорожке.

– Беги, парень! – кричал ему вслед Берт, махая шляпой. – Хорош! Дальше некуда! Что придумал! Нет, что придумал! Скажи, а? Скажи! – повторял он.

– Ну и ну! Такого ловкача поискать надо! – сказал Билл с насмешливым восхищением. – Только зачем это ему понадобилось? Он не каменщик.

Подгоняемый бешеным воем, молодой человек, точно затравленный кролик, несся по дорожке к открытому месту на склоне холма. Тут он вскарабкался наверх и исчез между деревьями. За ним гналась, запыхавшись, сотня жаждущих мести преследователей.

– Экая жалость, он так и не увидит, чем все кончится, – сказал Билл. – Посмотри на эту публику.

Берт был вне себя. Он подпрыгивал и все время кричал:

– Смотри! Смотри! Смотри!

Оклендская партия была оскорблена. Ее фаворита дважды лишили выигрыша. То, что произошло сейчас, – было, несомненно, тоже гнусными кознями партии Фриско. Поэтому Окленд грозил Сан-Франциско своими увесистыми кулаками и жаждал крови. И хотя совесть другой партии была чиста, она ничего не имела против того, чтобы помериться силами с противником: обвинение в подобном злодействе не менее чудовищно, чем само злодейство. Кроме того, ирландцы и так уже сдерживали себя в течение стольких утомительных часов, и теперь пять тысяч мужчин упоенно рвались в драку. К ним присоединились и женщины. Весь амфитеатр был вовлечен в эту потасовку. Шло наступление и отступление, люди бросались в атаку и контратаку. Более слабые отряды были оттеснены на склоны холма. Другие группы хитрили, рассыпались между деревьями, вели партизанскую войну, внезапно набрасываясь на зазевавшихся противников. Десятку полисменов, специально нанятых правлением Визел-парка, обе стороны надавали по загривку, не жалея сил.

– Разве кто любит полицию? – засмеялся Берт, прижимая платок к поврежденному уху, из которого все еще шла кровь.

В кустах за ним раздался треск, он отскочил в сторону, и мимо них под откос покатились двое сцепившихся парней – каждый, как только оказывался наверху, колотил того, кто лежал под ним, – а следом бежала женщина, вопя и осыпая ударами того из противников, который не принадлежал к ее клану.

Во время второй истории с призом судьи на своей вышке мужественно оказывали сопротивление бешеному натиску толпы, пока наконец шаткое сооружение не рухнуло.

– Что эта старуха собирается делать? – спросила Саксон, указывая мужчинам на пожилую женщину внизу на дорожке: она села наземь и начала стаскивать с ноги весьма почтенных размеров башмак на резинках.

– Верно, собирается купаться, – засмеялся Берт, когда за башмаком последовал и чулок.

Удивленные, они продолжали наблюдать за женщиной. Башмак был снова надет, но уже на босу ногу. Затем она засунула в снятый чулок камень величиной с кулак и, размахивая этим древним и ужасным оружием, неуклюже переваливаясь, ринулась в свалку.

– Ого! Ого! – вскрикивал Берт при каждом ее ударе. – Ах ты, чертова перечница! Держись! Берегись, а то как бы самой не нарваться! Ловко! Вот прелесть! Видали? Да здравствует старушка! Смотрите, как она взялась за них! Держись, мамаша!.. А… а… ах!..

Он огорченно смолк, когда другая амазонка, подбежав сзади, схватила женщину с чулком за волосы и завертела ее.

Напрасно Мери висла на его руке, трясла его и бранила.

– Неужели ты не уймешься? – кричала она. – Это же ужасно! Говорю тебе, ужасно!

Но Берт был неукротим.

– Так ее! Так, старушка! – поощрял он ту. – Ты победишь! Держу за тебя! Не зевай, теперь тебе повезло! О! Ловко! Прелесть! Прелесть!

– Я, кажется, такой зверской свалки еще не видел, – сказал Билл, обращаясь к Саксон. – На это способны только ирландцы. Но зачем понадобилось этому типу выкинуть сегодня такую штуку, вот чего я никак не пойму! Он, во всяком случае, не каменщик и даже не рабочий – настоящий хлюст; у него тут в парке ни души знакомой не было. Но если он хотел вызвать драку, то добился своего. Посмотрите-ка, дерутся везде.

Вдруг он рассмеялся так искренне, что на глазах даже выступили слезы.

– Почему вы смеетесь? – спросила Саксон, боясь что-нибудь упустить.

– Да все этот хлюст! – объяснял Билл между приступами смеха. – Нет, зачем ему понадобилось бросать трость? Вот что мне не дает покоя! Зачем?

В кустах опять послышался треск, и оттуда вынырнули две женщины – одна убегала, другая ее преследовала.