Не только апельсины

Так оно и было.

На следующее утро царила суматоха. Мама вытащила меня из кровати, крича, что уже половина восьмого, что она глаз не сомкнула и что папа ушел на работу, не прихватив с собой обед. Она вылила в раковину чайник кипятка.

– Почему ты не ложилась? – спросила я.

– Какой смысл, если через три часа вставать вместе с тобой?

– Но ты могла бы лечь пораньше, – подсказала я, сражаясь с пижамой.

Пижаму мне сшила одна старая женщина, но отверстие для горловины сделала того же размера, что и для рук, поэтому у меня вечно саднили уши. Когда у меня воспалились аденоиды и я на три месяца оглохла, этого тоже никто не заметил.

Как-то ночью я лежала в кровати, думая о славе Господней, как вдруг сообразила, что все кругом стало слишком уж тихим. Я, как обычно, посещала церковь, пела громко – тоже как обычно, – но мне уже некоторое время казалось, будто я одна издаю какие-либо звуки. Я решила, что у меня «состояние молитвенного экстаза» – вполне обычное явление в нашей церкви. Позднее я обнаружила, что мама предположила то же самое. Когда Мэй спросила, почему я никому не отвечаю, моя мама ответила: «Это Бог».

– Что Бог? – растерянно переспросила Мэй.

– Его пути неисповедимы, – заявила моя мать и занялась чем-то еще.

И так – неведомо для меня – в нашей церкви распространилась весть, что я в молитвенном экстазе и что никто не должен со мной заговаривать.

– Как, по-твоему, почему это случилось? – поинтересовалась миссис Уайт.

– Ничего удивительного, ей семь лет, сама знаешь. – Мэй для пущего эффекта помедлила. – Это священное число, странные вещи случаются с семерками, взять хотя бы Элси Норрис.

Элси Норрис (или Глаголющая Элси, как ее называли) была большим подспорьем для нашей церкви. Всякий раз, когда пастор просил привести пример милости Господа, Элси вскакивала и кричала: «Послушайте, что Бог сделал для меня на этой неделе».

Ей нужны были яйца, и Бог их послал.

У нее были колики, и Бог их унял.

Она всегда молилась по два часа в день: в семь утра и в семь вечера.

В качестве хобби она выбрала нумерологию и не приступала к чтению Писания, не бросив кости, которые указали бы ей, с чего начать. «Одна костяшка для главы, другая – для стиха» – таков был ее девиз.

Однажды кто-то спросил ее, как она поступает с теми книгами Библии, в которых больше шести глав.

«У меня свои пути, – чопорно ответила она, – у Господа – свои».

Она очень мне нравилась, потому что дома у нее было много всего интересного. Например, орган – чтобы извлечь из него звук, нужно нажать на педаль. Всякий раз, когда я к ней приходила, она играла «Поведи к благому свету». Она давила на клавиши, а я – на педали, потому что у нее была астма. Она коллекционировала иностранные монеты и хранила их в стеклянном ящике, от которого пахло льняным маслом. Она говорила, это напоминает ей о покойном муже, который играл в крикет за Ланкашир.

– Его прозвали Стэн Тяжелая Рука, – повторяла она всякий раз, когда я ее навещала.

Она никак не могла запомнить, что и кому говорит. Она никак не могла запомнить, как давно хранится тот или иной фруктовый пирог. Как-то раз она предлагала мне один и тот же кусок пирога пять недель кряду. Мне повезло, она ведь не помнила и того, что говорят ей самой, поэтому каждую неделю я приводила одно и то же оправдание своему отказу.

– Колики, – говорила я.

– Я за тебя помолюсь, – отзывалась она.

А самое главное – у нее был коллаж с Ноевым ковчегом. На нем двое Ноев-родителей выглядывали в окошко посмотреть на потоп, а другие Нои пытались поймать одного из зайцев. Наибольший восторг у меня вызвал съемный шимпанзе из губки для мытья посуды – в конце моего визита Элси разрешала мне пять минут с ним поиграть. У меня была уйма вариантов, но обычно я его топила.

Как-то в воскресенье пастор обратил внимание собравшихся на мою глубокую набожность. Он двадцать минут говорил обо мне, а я ни слова не слышала, просто сидела и читала Библию и думала, какая же длинная эта книжка. Разумеется, эта кажущаяся скромность лишь еще больше всех убедила.

Я думала, что никто со мной не разговаривает, а другие думали, что это я с ними не разговариваю, но однажды вечером я поняла, что вообще ничего не слышу, а потому спустилась вниз и написала на листке бумаги: «Мама, в мире очень тихо».

Кивнув, мама продолжила читать. Эту книгу она получила с утренней почтой от пастора Спрэтта. Там было про миссионеров, и называлась она «Другим континентам Он тоже ведом».

Я не могла привлечь внимание мамы, поэтому взяла апельсин и пошла в кровать. Мне пришлось разбираться самой.

На день рождения кто-то подарил мне ксилофон и сборник народных песен с нотами. Подложив себе под спину подушки, я спела пару куплетов «Милого старого Сайна».

Я видела, как двигаются мои пальцы, но никакого звука не получалось.

Я попробовала «Коричневый кувшинчик».

Ничего.

В отчаянии я начала тарабанить ритм «Стариковской реки».

Ничего.

И до утра я ничего не могла поделать.

На следующий день, едва встав, я твердо решила объяснить маме, что со мной что-то не так.

В доме никого не было.

Завтрак мне оставили с короткой запиской на кухне:

«Дорогая Дженет,

Мы ушли в больницу молиться за тетю Бетти, у нее вылетает коленный сустав.

С любовью

Мама».

Поэтому на весь день я оказалась предоставлена самой себе и наконец решила пойти погулять. Эта прогулка стала моим спасением. Я повстречала мисс Джюсбери, она была очень умная и играла на гобое. А еще она руководила хором сестринской общины.

– Но в ней нет святости, – сказала как-то миссис Уайт.

Наверное, мисс Джюсбери со мной поздоровалась, а я ее проигнорировала. Она давно не бывала в церкви, так как уезжала с Симфоническим оркестром Армии спасения на гастроли по центральным графствам и потому не знала, что я будто бы полна святого духа. Она стояла передо мной, открывала и закрывала рот – из-за гобоя он открывался очень широко – и сводила брови к переносице. Схватив мисс Джюсбери за руку, я повела ее на почту. Там я взяла ручку и написала на обороте бланка заявления на детское пособие: «Дорогая мисс Джюсбери, я ничего не слышу».

Она посмотрела на меня с ужасом, а потом, завладев ручкой, написала в ответ: «Что твоя мама предприняла в связи с этим? Почему ты не в постели?»

Но теперь на бланке не осталось места, поэтому мне пришлось писать на листовке «К кому обращаться в экстренных случаях».

«Дорогая мисс Джюсбери, – написала я. – Моя мама не знает. Она в больнице у тети Бетти. В постели я была ночью».

Мисс Джюсбери только смотрела на меня во все глаза. Она так долго смотрела, что я задумалась, а не пойти ли домой. Затем она схватила меня за руку и потащила в больницу. Когда мы туда пришли, моя мама и кое-кто из остальных стояли на коленях вокруг кровати тети Бетти и пели гимны. Когда мама увидела меня, она немного удивилась, но не встала. Мисс Джюсбери тронула ее за плечо и начала снова выделывать всякие штуки губами и бровями, а мама все качала головой. Наконец мисс Джюсбери закричала так громко, что даже я услышала.