Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье

В провинциях до сих пор женщины носят бурки[1 - Бу?рка – верхняя одежда, служащая полному сокрытию тела женщины (и с сеткой, закрывающей лицо). – Прим. ред.], редко работают и вообще не выходят из дома без своих мужей. Большинство браков доныне заключают без их согласия[6 - «Большинство браков по-прежнему заключается без согласия…» UNIFEM Afghanistan Mission, «UNIFEM Afghanistan Fact Sheet 2007», unifem.org. Этот документ констатирует: «70–80 % женщин в Афганистане сталкиваются с принудительным браком».], и «убийство чести» – не такая уж редкость[7 - «…«убийство чести» – не такая уж редкость…» Human Rights, United Nations Assistance Mission in Afghanistan Kabul, Office of the United Nations High Commissioner for Human Rights Geneva, Harmful Traditional Practices and Implementation of the Law on Elimination of Violence against Women in Afghanistan, December 9, 2010, unama.unmissions.org. Этот отчет упоминает одну из нескольких вредоносных традиционных практик: «Так называемые «убийства чести» признают право мужчины убить женщину безнаказанно по причине вреда, который ее безнравственные поступки нанесли семейной чести. Это убийство члена семьи одним или несколькими родственниками, которые полагают, что жертва навлекла на семью позор».], а в случае изнасилования любое соприкосновение с системой правосудия[8 - «… соприкосновение с системой правосудия в случае изнасилования…» Human Rights, United Nations Assistance Mission in Afghanistan Kabul, Office of the United Nations High Commissioner for Human Rights Geneva, Silence Is Violence: End the Abuse of Women in Afghanistan, Kabul, July 8, 2009. В этом отчете говорится о высоком уровне изнасилований в Афганистане, равно как и о том, почему жертвы неохотно сообщают о них или ищут компенсации. В частности, отчет отмечает: «Позору предают жертв изнасилования, а не насильников. Жертвы часто подвергаются судебному преследованию за преступление зина (адюльтер), им отказывают в доступе к правосудию».] обычно означает, что в тюрьму отправится сама жертва, обвиненная в адюльтере или добрачном сексе (если только ее по традиции не заставят выйти замуж за своего насильника). Здесь женщины устраивают самосожжения[9 - «… женщины устраивают самосожжения…» Human Rights, United Nations Assistance Mission in Afghanistan Kabul, Office of the United Nations High Commissioner for Human Rights Geneva, Harmful Traditional Practices and Implementation of the Law on Elimination of Violence against Women in Afghanistan, December 9, 2010, unama.unmissions.org. «Среди самых трагичных последствий вредоносных традиционных практик – самосожжение… очевидно растущая тенденция в некоторых частях Афганистана».], облившись керосином, чтобы избежать домашнего насилия, а дочери по-прежнему остаются принятой неформальной валютой[10 - «… дочери по-прежнему остаются принятой неформальной валютой…» Human Rights, United Nations Assistance Mission in Afghanistan Kabul, Office of the United Nations High Commissioner for Human Rights Geneva, Silence Is Violence: End the Abuse of Women in Afghanistan, Kabul, July 8, 2009. В отчете говорится: «Денежная компенсация, или баад, часто тоже является частью решения, которое рассматривается как приемлемое для обеих сторон».], которой их отцы выплачивают свои долги и разрешают споры и разногласия.

Азита – одна из немногих женщин, имеющих возможность высказываться, но для многих она остается живой провокацией, поскольку ее жизнь отличается от жизни женщин в Афганистане, и угрозой для тех, кто держит женщин в подчинении. Вот ее собственные слова:

– Если вы съездите в отдаленные области Афганистана, то увидите, что в жизни женщин не изменилось ничего. Они по-прежнему напоминают рабынь. Животных. Нам еще далеко до того момента, когда женщину станут считать в нашем обществе человеком.

Азита сбрасывает с головы свой изумрудно-зеленый платок, под которым обнаруживается короткий черный «конский хвост», и приглаживает волосы. Я тоже избавляюсь от платка, спуская его на шею. Она с секунду смотрит на меня; мы с ней сидим в ее спальне.

– Я ни в коем случае не желаю своим дочерям тех страданий, что пришлось вынести мне. Мне пришлось убить многие свои мечты. У меня четыре дочери. И я этому очень рада.

Четыре дочери. Только дочери? Да что за странности происходят в этом семействе?! Я на миг задерживаю дыхание, надеясь, что Азита проявит инициативу и поможет мне разобраться.

И она это делает.

– Хотите посмотреть наш семейный альбом?

Мы снова перемещаемся в гостиную, где она достает из-под маленького плетеного письменного стола два фотоальбома. Дети часто разглядывают эти фотографии. Они рассказывают историю становления семьи Азиты.

Первый. Серия снимков с празднования помолвки Азиты, лето 1997 г. Двоюродный брат Азиты, за которого ей предстоит выйти замуж, юн, тощ и долговяз. На его лице маленькие островки растительности все еще с трудом силятся сойтись посередине, чтобы образовать настоящую бороду – непременное требование для взрослого мужчины времен правления Талибана. На невесте надеты тюрбан и коричневый шерстяной камзол поверх традиционных белых перан тонбан – длинной рубахи и свободных брюк. Ни один из примерно сотни гостей не улыбается. По афганским меркам, где на празднике запросто может присутствовать более тысячи человек, это было небольшое и ничем не впечатляющее сборище. Этакий моментальный снимок «смычки города и деревни». Азита – получившая элитное образование дочь профессора Кабульского университета. А ее будущий муж – сын крестьянина.

Засняты несколько постановочных моментов. Жених пытается накормить свою будущую жену розово-желтым тортом. Она отворачивается. В свои девятнадцать Азита – более худая и более серьезная версия себя взрослой, в кобальтово-синем шелковом кафтане со скругленными подплечниками. Ее ногти выкрашены ярко-красным лаком под стать карминным губам, оттеняемым напудренной до белизны кожей, из-за чего ее лицо кажется маской. Прическа – туго заплетенное, топорщащееся от лака «птичье гнездо». На другом снимке будущий муж подает Азите праздничный кубок, из которого ей полагается выпить. Она напряженно смотрит в камеру. Ее матовое, запудренное лицо изборождено вертикальными линиями, бегущими вниз от темно-карих глаз.

Через несколько альбомных страниц дочери-близнецы позируют вместе с матерью Азиты – женщиной с высокими скулами и волевым носом, с лицом, изрезанным глубокими морщинами. И Бенафша, и Бехешта посылают воздушные поцелуи своей биби-джан, которая по-прежнему живет с их дедом на северо-западе Афганистана. Вскоре на фотографиях появляется и третья маленькая девочка. Средняя сестра, Мехрангис, выделяется косичками и чуть более округлым личиком. Она позирует рядом с двумя одинаковыми мини-Азитами, которые вдруг выглядят очень взрослыми в своих белых платьях с оборками.

Азита переворачивает страницу: Новруз, персидский Новый год в 2005 г. Четыре маленькие девочки в платьицах цвета сливок. Все выстроились по росту. У самой маленькой в волосах бант. Это Мехран. Азита указывает на фотографию пальцем. Не поднимая глаз, говорит:

– Вы уже знаете, что мой младший ребенок – тоже девочка, да? Мы одеваем ее как мальчика.

Я бросаю взгляд на Мехран, которая слоняется поблизости все время нашего разговора. Она запрыгивает в другое кресло и снова разговаривает с пластиковой фигуркой.

– О моей семье сплетничают. Когда у тебя нет сыновей, это большое несчастье и всем тебя жаль.

Азита произносит эту фразу, словно простое объяснение.

Наличие хотя бы одного сына – обязательное требование для хорошей репутации в этой стране. Семья без сына не просто неполна; в стране, где нет власти закона, это расценивают как слабость и уязвимость. Так что должностная обязанность любой замужней женщины – быстро зачать сына. Это ее абсолютная цель в жизни, и если женщина ее не исполняет, то в представлении людей с ней явно что-то не в порядке. Ее могут отвергнуть как докхтар зай, или «ту, что приносит лишь дочерей». И это еще не столь тяжкое оскорбление, как то, которое бросают бездетной женщине, – санда или кхошк, что на дари означает «сухая» или «яловая». Но в патрилинейной культуре женщина, которая не может родить сына, в глазах общества и своих собственных считается имеющей некий фундаментальный изъян.

В большинстве районов Афганистана уровень грамотности составляет не более 10 %[11 - «… уровень грамотности составляет не более 10 %…» Там же: «Уровень грамотности во взрослом возрасте среди афганцев старше 15 лет составляет 28 %, включая 12,6 % женщин. В сельских областях, где обитают 74 % афганцев, по приблизительным оценкам, 90 % женщин не умеет читать и писать».], и в обиходе крутится масса ни на чем не основанных «истин», которые никто не оспаривает. Среди них и распространенное убеждение в том, что женщина может выбирать пол своего нерожденного ребенка, просто упорно думая о нем. Как следствие, неспособность женщины рожать сыновей не вызывает никакого сочувствия. Напротив, и общество, и собственный муж порицают ее как женщину, которая просто недостаточно сильно хотела сына. Женщины тоже часто обвиняют собственное тело и слабый ум за то, что те не дают им родить сына.

В глазах других образ такой женщины сопровождается множеством недостатков: уж она-то и капризная, и несносная. Пожалуй, даже грешница. Тот факт, что на самом деле как раз отец ответствен за пол отпрыска (поскольку именно мужской сперматозоид, дополняя хромосомный набор будущего ребенка, определяет, кто родится, мальчик или девочка), большинству неизвестен.

В ситуации Азиты отсутствие сына готово было стать помехой всему, чего она пыталась достичь как политик. Когда она с семьей переехала в 2005 г. в Кабул, насмешки и подозрения по поводу отсутствия у нее сына вскоре неизбежно распространились и на ее способности как законодателя и общественной фигуры. Посетители рассыпались в соболезнованиях, узнавая, что у нее четыре дочери. Она обнаружила, что ее зачислили в разряд неполноценных женщин. Коллеги-парламентарии, избиратели и собственные родственники ничуть не сочувствовали ей: как можно верить, что она достигнет хоть чего-то в политике, если она не способна даже подарить мужу сына? Не имея сына, которым можно было бы похвастать перед непрерывным потоком наносящих визиты политических воротил, ее муж тоже испытывал нарастающий стыд.

Азита и ее муж обратились к своей младшей дочери с предложением: «Хочешь выглядеть как мальчик, одеваться как мальчик и заниматься всякими интересными делами, как делают мальчики, например, кататься на велосипеде, играть в футбол и крикет? Хочешь быть похожей на своего отца?»

О, еще бы – конечно, она хотела! Это было роскошное предложение.

Единственное, что потребовалось для его реализации, – стрижка, пара брючек с базара и джинсовая рубашка с надписью «суперзвезда» на спине. За один-единственный день родители превратились из семейства с четырьмя дочерями в семейство, которое Бог благословил тремя малышками и вихрастым сынишкой. Их младшее дитя теперь отзывалось не на девчачье имя Мануш, означающее «лунный свет», а на мужское – Мехран. В глазах окружающих – и особенно избирателей Азиты в Бадгисе – их семья наконец-то стала полной.

Конечно, некоторые знали правду. Но и они тоже поздравляли Азиту. Иметь подложного сына было лучше, чем не иметь никакого вообще, и люди хвалили ее за изобретательность. Когда Азита снова приехала в свою провинцию – более консервативную в сравнении с Кабулом, – она взяла с собой Мехрана. И обнаружила, что в компании шестилетнего сына ее встречают с бо?льшим одобрением.

Эта перемена удовлетворила и мужа Азиты. Злые языки теперь перестали трещать об этом несчастливом мужчине, обремененном четырьмя дочерями: ведь ему, бедняге, придется искать для всех них мужей, а его собственная родовая линия прекратится вместе с ним.

В пушту – втором официальном языке Афганистана – есть даже уничижительный эпитет для мужчины, у которого нет сыновей: мераат. Ведь здесь все наследование, например земельных активов, идет почти исключительно по мужской линии… Но, поскольку младшая дочь в семье взяла на себя роль сына, она стала источником гордости для своего отца. Изменившийся статус Мехрана обеспечил и его сестрам значительно бо?льшую свободу, поскольку они могут выходить из дома, играть на детской площадке и даже отважиться заглянуть в соседний квартал, если их сопровождает Мехран.

Была и еще одна причина для такого превращения. Азита говорит об этом, сопровождая свои слова взрывом тихого смеха, чуть наклоняясь ко мне, чтобы признаться в своем маленьком акте бунтарства:

– Я хотела показать своей младшенькой, какова жизнь с другой стороны.

В этой жизни возможны запуски воздушного змея, беготня во все лопатки, истерический хохот, бешеные прыжки (просто потому, что тебе весело), лазанье по деревьям – чтобы ощутить сладкий трепет, когда повисаешь на ветке. Это еще и возможность разговаривать с другим мальчишкой, сидеть рядом с отцом и его друзьями, ездить на переднем сиденье машины и наблюдать за людьми на улицах. Смотреть им в глаза. Высказываться без страха, знать, что тебя выслушают, и редко слышать от других вопрос, почему это ты в одиночку шатаешься по улицам в удобной одежде, которая не стесняет никаких движений. Все это немыслимо для девочки-афганки.

Но что будет, когда наступит половая зрелость?

– Вы имеете в виду, когда он вырастет? – переспрашивает Азита, и ладони ее рисуют в воздухе женские формы. – Это не проблема. Мы снова превратим его в девушку.

Глава 2

Иностранка

Кэрол

Есть в Кабуле один маленький ресторанчик – любимое заведение тех почти несуществующих кабульских дам, которые имеют привычку ходить на ланч, где подают местные вариации на тему киш-лорен и изящные маленькие сэндвичи, в то время как война бушует где-то в провинциях, оставаясь невидимой здесь. Этот желтый домик с маленьким садиком приютился в проулке позади одной из правительственных служб и окружен достаточным числом блокпостов, чтобы стать приемлемым местом выхода в свет для иностранных дипломатов и профессионалов из гуманитарных организаций. Как и во многих других местах, электричество здесь пропадает примерно каждые полчаса, но гости быстро обзаводятся привычкой продолжать свои беседы в абсолютной тьме до тех пор, пока переключение между генераторами не вернет к жизни маленькие светильники, – и притом сохранять спокойствие, когда мелкие живые тварюшки время от времени шмыгают мимо их ног под столом.

Я пришла сюда, чтобы встретиться с гранд-дамой кабульских экспатов – в надежде, что она сможет пролить свет на то, что кажется мне еще одной из многочисленных тайн Афганистана.

До сих пор я в основном встречала сопротивление.

После первого визита в семью Азиты я принялась шерстить газетные и сетевые архивы, полагая, что пропустила нечто фундаментальное в своей «домашней работе» по этой стране. Но мои поиски не выявили ни одной другой девочки, которую в Афганистане одевали бы как мальчика. Может быть, Азита – просто необыкновенно творческая женщина? А может быть – как я все еще подозревала, – и какие-нибудь другие афганские семьи превращают своих дочерей в сыновей, чтобы одновременно и прогнуться перед невероятно закоснелым обществом, и бросить ему вызов?

Я даже консультировалась со специалистами, коих существует множество – есть из кого выбирать.

Проблемы девушек и женщин стали одной из нескольких неотложных задач для сообщества международной гуманитарной помощи после падения Талибана, и многочисленные знатоки этой темы курсировали в Афганистан и обратно, приезжая ненадолго из Вашингтона и разных европейских столиц. Поскольку страны-благотворители нередко требовали проектов по развитию – от сельского хозяйства до политики, – чтобы предметно разобраться, как следует улучшать жизнь афганок[12 - «… как следует улучшать жизнь афганок…» Информацию о помощи Европейской комиссии Афганистану и о включении «гендера» в ее программы см. в документе European Commission, Country Strategy Paper Islamic Republic of Afghanistan 2007–2013,eeas.europa.eu (http://eeas.europa.eu/).], Кабул стал местом, кишмя кишащим «гендерными экспертами». Этот термин охватывает множество гуманитарных работников – иностранцев по рождению: социологов, консультантов и исследователей с какой угодно специализацией, от конфликтологов до феминисток.

После наблюдения (скорее игнорирования) за жестоким обращением Талибана с женщинами на протяжении многих лет ныне иностранцы сошлись во мнении о необходимости скорейшим образом подтолкнуть афганок к западной версии равенства. «Гендерные семинары», казалось, проходили в каждом высококлассном отеле в Кабуле, где европейки и американки, разодетые в этническую бижутерию и расшитые туники, устраивали семинары и рисовали круги на школьных досках вокруг таких слов, как «расширение возможностей женщин» и «осознанность». На всей территории Афганистана полным ходом шли сотни не связанных друг с другом гуманитарных проектов, чьи эвфемистически заявленные цели состояли в том, чтобы просвещать афганцев в отношении «гендерного мейнстрима» и «гендерного диалога».

Однако высокопоставленные чиновники Организации Объединенных Наций и эксперты как правительственных, так и независимых гуманитарных организаций лишь апатично отмахивались, когда я к ним обращалась: нет, афганцы не одевают дочерей как сыновей, чтобы противостоять своему сегрегированному обществу. Да и зачем бы им вообще это делать? Если бы существовали еще такие девочки, как Мехран, говорили мне, эти эксперты, всей душой неравнодушные к положению афганок, наверняка знали бы об этом. Антропологи, психологи и историки тоже наверняка не остались бы в неведении, поскольку подобные вещи явно противоречили бы общепринятому пониманию культуры Афганистана, где люди одеваются строго согласно своему полу. Были бы написаны книги, были бы проведены научные исследования.

Следовательно, такая практика – если бы только это была действительно практика, а не просто диковинный случай, – никак не должна существовать. Гендерная сегрегация в Афганистане – одна из самых строгих в мире, что делает подобный поступок немыслимым, твердили мне. Даже опасным.

И все же настойчивые расспросы среди афганцев открывали иную, пусть и путаную, точку зрения. Мой спутник и переводчик (мужчина) как-то походя заметил, что он слыхал о своей отдаленной родственнице, которая одевалась как мальчик, но никогда ее не понимал, да и не придавал этому особого значения. Другие афганцы порой пересказывали единичные слухи о таких девочках, но в один голос советовали мне не поднимать эту тему: совать нос в частные семейные дела и традиции всегда было не самым разумным поступком для иностранца.

Один афганский дипломат в конечном счете рассказал, что сам был свидетелем подобного случая, припомнив одного своего приятеля по дворовой футбольной команде еще во времена правления Талибана, в 1990-е годы. Однажды этот приятель попросту исчез, и несколько товарищей по команде отправились в поисках парнишки к нему домой. Его отец вышел на порог и сказал, что, увы, их друг больше не вернется. Он снова стал девочкой. Двенадцатилетние мальчишки, толпившиеся на улице возле дома, потеряли дар речи.

Это, однако, была аномалия, как уверял меня тот дипломат. Вину за любые подобные отчаянные и нецивилизованные шаги можно целиком и полностью списать на ужасы эпохи Талибана. Снятый в 2003 г. афганский кинофильм «Усама» тоже рассказывал историю юной девушки, которая во время правления Талибана маскировалась под мальчика. Но это, дескать, был чистый вымысел. И кроме того, теперь в Афганистане наступили новые, просвещенные времена, уверял меня дипломат.

Но так ли это на самом деле?

Мне как репортеру такой одинаково агрессивный отпор со стороны как экспертов-иностранцев, так и афганцев показался интригующим. Что, если он указывает на нечто большее, чем одно только семейство Азиты, – на явление, которое могло бы заставить задуматься: а что еще мы упустили в наших десятилетних попытках понять Афганистан и его культуру?

Я надеялась, что у Кэрол ле Дюк, возможно, найдется, что сказать на эту тему. Кэрол, со своими рыжими волосами и расшитыми бижутерией шелковыми шальварами, кажется, никогда не высказывала самоуверенных и часто повторяющихся тезисов об афганцах или о том, что нужно их стране в плане основ понимания западных ценностей. «Я ни в коем случае не назвала бы себя феминисткой, – сообщила она, к примеру, когда мы с ней только познакомились. – Нет-нет, пусть этим балуются другие».