Бюро слухов

В квартире моего друга-философа было очень спокойно. Окна выходили на реку, там всегда было светло. По воскресеньям мы ели блинчики и яичницу. Он перебивался случайными заработками и работал ночным диджеем на радио. «Я работаю с одним парнем – вот бы вам познакомиться. Он делает звуковые пейзажи города». Я взглянула на голубей за его окном. «Что это значит?» – спросила я.

Он дал мне диск, чтобы я послушала дома. На обложке был изображен старый желтый телефонный справочник, промокший под дождем. Я поставила диск и закрыла глаза. «И кто такое придумал?» – подумалось мне.

4

Я подарила тебе свою любимую вещицу из Чайнатауна, спьяну вложила тебе в ладонь. Мы сидели у меня на кухне в ту первую ночь. «Прекрасная марлевая маска», – гласила надпись на упаковке.

Наутро я пошла к своему другу-философу. «О нет, что же ты наделал?» – сказала я. Он приготовил мне завтрак и рассказал о своем свидании. «Где ты видишь себя через пять лет? – спросила его девушка. – А через десять? А через пятнадцать?» К концу свидания, когда он проводил ее до дома, она уже допытывалась, что будет через тридцать лет. «Как утка пошла на свидание с медведем», – сказала я. Философ задумался. «Скорее, утка с бокалом мартини», – ответил он.

Ты мне позвонил. Потом я тебе. Заходи. И ты заходи.

Я узнала, что ты не боишься любой погоды. Ты мог гулять по городу и в дождь, и снег, и в слякоть, и все записывать. Я купила теплую куртку со множеством полезных карманов. Ты грел в них руки.

Ночью я слушала тебя по радио. Однажды ты поставил в эфире звук сталкивающихся атомов. В другой раз – листьев, шелестящих на ветру. Ты называл их звуками со своих полевых вылазок. Я замерзала в квартире и слушала твою программу в кровати, натянув одеяло до подбородка. В шапке, перчатках и толстых мужских шерстяных носках. Однажды ты поставил трек, записанный специально для меня. Фургон с мороженым, крики чаек на Кони-Айленде, скрип крутящегося колеса обозрения.

В городе глупо иметь телескоп, но мы его все равно купили.

В том году я уже не путешествовала одна. Встретимся там, сказал ты. А когда увиделись на вокзале, было уже поздно передумывать. Ты подстригся в самой дешевой парикмахерской. Я тогда была намного толще, чем сейчас. Не было ли ошибкой тащиться на край света? Мы постарались не делать поспешных выводов.

Мы не понимали, куда едем, пока не сели на катер, плывущий на Капри. Стояло начало апреля. Над морем моросил легкий холодный дождик. От пристани мы поднялись на фуникулере; кроме нас, туристов не было. Кондуктор пожал плечами и сказал: вы рано приехали. На улицах пахло лавандой, и мы долго не замечали, что здесь нет машин. Мы остановились в дешевой гостинице; в жизни не видела такого красивого пейзажа, как из окон нашего номера. Вода чистейшего оттенка синего. Темный каменистый утес, выступающий в море. Хотелось плакать, ведь я не сомневалась, что никогда больше не вернусь в это красивое место. Давай пошатаемся по острову, сказал ты; как всегда, когда я начинала грустить. Мы пошли по тропинке вдоль утеса и набрели на автобусную остановку. Там стали ждать, взявшись за руки; не разговаривали. Я подумала: интересно, каково это – жить среди такой красоты? Подъехал автобус. Там были целых три человека: один продавал билеты, второй проверял, третий сидел за рулем. Нас это развеселило. Мы съездили в дальнюю часть острова, где на нас смотрели с любопытством. В магазине продавалась жвачка под названием «Бруклин»; ты мне ее купил.

5

Мы прошли диораму с антилопами. «У антилоп зрение в десять раз лучше, чем у человека», – сказала я, но ты не смотрел на меня. «В чем дело?» – спросила я. Ни в чем. Ни в чем. Но позже в зале минералов опустился на одно колено. Вокруг мерцали камни.

Гесиод говорил: Невесту выбирай из тех, кто живет рядом, а к выбору подходи тщательно, чтобы не взять в жены ту, что станет посмешищем для соседей. Нет ничего важнее хорошей жены и ничего ужаснее жены плохой.

После мы вернулись в гостиничный номер, упали на гостиничную кровать. Снаружи ждали почти все, кого мы любили. Ты взял мою руку, поцеловал ее и произнес: «Что же мы наделали? Что мы наделали?»

Когда мы только познакомились, я мучилась от хронического кашля. Кашель курильщика, хотя я никогда не курила. Я ходила по врачам, но никто не мог меня вылечить. Я тогда тратила очень много сил, сдерживая кашель. Лежала рядом с тобой по ночам и пыталась не кашлять. Одно время я вбила себе в голову, что у меня туберкулез. Здесь покоится та, чье имя начертано на водах, представляла я красивую эпитафию на своем надгробном камне. Но это оказался не туберкулез. А после замужества кашель сам прошел. Что же это было?

Может, одиночество?

Лежа в постели, ты бережно держишь мою голову, будто на ней до сих пор родничок, который нужно беречь. Не отдаляйся, говоришь ты. Почему ты так далеко?

Дом нужен для того, чтобы некоторых людей держать при себе, а некоторых не впускать. У дома есть периметр. Наш периметр иногда нарушали соседи, герлскауты, свидетели Иеговы. Никогда не любила звук дверного звонка. В него всегда звонили только неприятные люди.

Но и в самом доме были нарушители. Мыши; много мышей. Мы взяли напрокат кота, безжалостного мышеубийцу; он поймал и сожрал их всех. Его звали Карл; по ночам я слышала, как он хрустит мышиными косточками на кухне. Мне становилось не по себе, хуже чем от звуков мышиной возни. Парень из Нового Орлеана, моя старая любовь, однажды рассказал, как боролся с мышами его отец – варил их заживо в кипятке. Меня так это поразило, что я даже не спросила, как он их ловил и зачем убивать таким способом, но позже мне стало любопытно. Его отец родился в другой стране, может, там так было принято.

В моей старой квартире мыши бесчинствовали в открытую. Совсем стыд потеряли, не боялись ни света, ни метлы. Они жили в кладовой, и однажды, когда мы лежали в постели, дверь кладовой сорвалась с петель и упала на пол. «Они, наверно, готовились использовать ее как таран», – сказал ты.

6

Когда мы пошли смотреть квартиру, к нам приехала его мать и пошла с нами. Заметила, что церковь как раз напротив. Чуть высунешься из окна, и видно Христа на кресте. Хороший знак, сказала она; сын ее, правда, больше в Христа не верил, но это так, мелочи.

Увидев квартиру, мы обрадовались, что там есть дворик, а потом расстроились – весь двор занимала детская площадка с горками и шведской стенкой, а нам она была не нужна. Впрочем, когда мы подписывали договор аренды, я узнала, что беременна, и мы обрадовались детской площадке, потому что теперь стало ясно, что та пригодится. Но сразу после переезда выяснилось, что сердце ребенка перестало биться, и теперь я смотрела на детскую площадку в окно и мне становилось грустно.

Я хорошо помню тот день: ты взял такси с работы за пятьдесят долларов, обнял меня на пороге и держал, пока я не перестала дрожать. Мы уже всем рассказали. Теперь придется рассказывать другое. Ты взял это на себя, чтобы мне не пришлось. Потом приготовил ужин из всего, что мне нельзя было есть – вяленое мясо, непастеризованный сыр. Мы выпили две бутылки вина и уснули.

Я кормила птиц, что жили у нас за окном. Кажется, это были воробьи.

Вопрос: Обитают ли воробьи в Америке?

Ответ: Да, но так было не всегда.

Вопрос: А зачем воробьев завезли в Америку?

Ответ: Насекомые уничтожали деревья; воробьев завезли, чтобы бороться с насекомыми.

Вопрос: И как, помогло?

Ответ: Да, деревья спасли.

Вопрос: Голодают ли воробьи зимой, когда нет насекомых и выпадает снег?

Ответ: Да, зимой воробьям приходится туго и многие умирают от голода.

Усатая тетка с белыми волосами вечно задерживала очередь в аптеке. Иногда приходилось ждать по полчаса, чтобы купить лекарство от изжоги. Я снова забеременела и глотала по пачке антацидов в день. Но тетку не смущал даже мой огромный живот. Она никуда не спешила. Однажды я терпеливо стояла на кассе и ждала, пока она выложит все свои товары перед симпатичным аптекарем.

– Вам повезло, – сказала она. – У вас еще все впереди. У нас с сестрой один из самых высоких результатов в IQ-тесте, на уровне гениев. Я училась в Корнелле. Знаете Корнелл?

Аптекарь улыбнулся, но покачал головой.

– Это университет Лиги плюща. Но какая разница. В конце концов это образование никому не пригодилось.

Аптекарь аккуратно сложил ее покупки в пакет. Зубная паста, крем от зуда, самые дешевые леденцы.

– Будьте здоровы, – сказал он ей на прощание, но она остановилась на пороге.

– Когда ваша смена? – спросила она. – У вас есть постоянное расписание?

7

Глаза у малышки были темные, почти черные, и когда я кормила ее ночью, она смотрела на меня растерянно, как жертва кораблекрушения. А мое тело было островом, куда ее прибило.

Манихейцы верили, что мир полон осколков невидимого света – фрагментов Бога, который уничтожил себя, потому что больше не хотел существовать. Этот свет заперт в телах людей и животных, и даже в растениях, а цель манихейца – попытаться его освободить. По этой причине манихейцы воздерживаются от секса; младенец, по их мнению, – не что иное как новая тюрьма, где заперт божественный свет.

Помню, как впервые произнесла это слово. «Это для моей дочери», – сказала я, и сердце забилось так часто, будто я совершила преступление и боялась, что меня арестуют.

В первые дни я выходила из дома и брала ее с собой, лишь когда у нас заканчивалась еда или памперсы. Да и тогда ходила только в аптеку. Ближайшая находилась в квартале от нашего дома. В лютый холод с ребенком на руках я могла дойти только до этой аптеки. Ушла бы дальше – не успела бы добежать до дома, если бы малышка вдруг начала кричать. Эти расчеты были важны, потому что кричала она постоянно. Соседи даже начали отворачиваться, встречая нас на лестнице, а мне казалось, что у меня в голове постоянно срабатывает автомобильная сигнализация.

Ты уходил на работу, а я еще долго смотрела на дверь, словно ждала, что та откроется.

Мне казалось, что моя любовь к ней обречена и надеяться на взаимность не стоит. Почему никто не сочиняет песни о безответной любви матерей к своим детям? Я не знала ни одной.

Она тогда еще была совсем маленькой и засыпала у тебя на груди. Иногда я кормила тебя ужином с ложечки, чтобы тебе не приходилось шевелить руками – иначе она бы проснулась.

Больше всего она любила скорость. Если я брала ее на улицу, приходилось идти очень быстро, даже бежать иногда. Стоило чуть замедлить шаг или, не дай Бог, остановиться, она тут же начинала скулить. А дело было лютой зимой, и иногда мне приходилось ходить и бегать часами, тихо напевая колыбельные.