Чайная роза

После этих вычетов у Кейт оставался фунт и девять шиллингов. Все это она могла бы потратить на еду, хотя и таких денег не хватило бы на достойный стол. Кейт ограничивала себя двадцатью шиллингами в неделю на покупку мяса, рыбы, картошки, фруктов и овощей, муки, хлеба, крупы, нутряного сала, молока, яиц, чая, сахара, масла, джема и патоки. Из всего перечисленного она умудрялась трижды в день готовить еду на шестерых (маленькая Айлин не в счет). За похоронную страховку отдавали шиллинг в неделю. Еще один – на случай, когда чья-то одежда или обувь прохудится и потребует починки. Два шиллинга Кейт откладывала на «последствия забастовки», начав пару месяцев назад. В этом она не делала себе никаких послаблений. Монеты добавлялись регулярно, даже если ей приходилось изымать их из денег на еду. Оставшиеся деньги – что-то около четырех шиллингов – уходили на оплату врача, сапожную ваксу, сухари, леденцы для горла, спички, иголки и нитки, воротнички, мыло, травяную настойку, марки и мазь для рук. После всех расходов в семейной копилке оставалось лишь несколько пенсов.

Их нынешний уровень жизни был результатом усердного, самоотверженного труда Пэдди и Кейт. Пэдди имел постоянную работу и, таким образом, занимал привилегированное место среди грузчиков. А когда они только поженились, он перебивался случайными заработками. Каждый день поднимался затемно и шел на берег в расчете, что где-то понадобятся рабочие руки. Распорядитель отбирал самых сильных, платя по три пенса в час. Когда подросшие Фиона и Чарли тоже начали работать, их деньги заметно облегчили положение семьи. Семья Финнеган относилась к числу бедных, но они были уважаемыми бедняками, имеющими работу, а это значило очень много. Кейт не закладывала вещи, чтобы купить еды. Ее дети ходили опрятными, в чистой одежде и в целой обуви.

Постоянная борьба за сведение концов с концами иногда выматывала Кейт. Однако судьба не оставляла им выбора: или так, или… полная нищета. Для Кейт это было немыслимо. Жизнь превращалась в кошмар. Нечем платить за жилье? Домовладелец вышвырнет твою семью на улицу вместе с пожитками. А дальше – убогая комнатенка в меблирашке, где вся семья быстро подцепит вшей. Прозябание, когда одежда превращается в лохмотья, когда твой муж целыми днями пропадает в пабах, потому что ему невыносимо смотреть на тощих, оголодавших детей. На своей улице Кейт видела такое не раз, когда глава семьи терял работу или заболевал. У тех семей, как и у ее собственной, не было сбережений, кроме нескольких монет в жестяной коробке. Бедность всегда виделась ей пропастью, в которую гораздо легче скатиться, чем выкарабкаться из нее. Кейт старалась, чтобы их семья находилась как можно дальше от пропасти. Забастовка угрожала толкнуть их к самому краю.

– А я знаю, как мы поступим, миссис Финнеган, – захихикала Лилли. – Я в газетах читала: за поимку Уайтчепельского Убийцы объявлена награда. Сто фунтов. Это же куча денег! Вот мы с вами его и поймаем.

Кейт тоже засмеялась:

– Еще бы, Лилли! А какая парочка получится из нас! Темной ночью пойдем в самый глухой переулок. Я возьму метлу, ты – молочную бутылку. И не знаешь, у кого сильнее поджилки трясутся.

Они поговорили еще немного, потом Кейт допила чай, поблагодарила подругу и сказала, что ей пора. Лилли открыла кухонную дверь. Чтобы выбраться на улицу, Кейт требовалось завернуть за угол, выйти через боковые ворота в узкий проход, тянувшийся вдоль дома. Она вечно задевала костяшками пальцев за кирпичную стену. Проще было бы выйти через парадную дверь. Но вдруг кто из соседей увидит и скажет миссис Бранстон? Улица считалась приличной; в здешних домах жили люди среднего класса, и прислуга не смела входить и выходить через парадную дверь.

– Пока, миссис Финнеган.

– Пока, Лилли. Дверь запереть не забудь.

Громадная корзина с бельем заглушала голос Кейт и делала ее похожей на диковинное существо.

Глава 6

«Вот уже и осень», – думала Фиона, кутаясь в шаль. Куда ни посмотришь – везде приметы осени: листья падают, дни короче, угольщик с телеги призывает подумать о скорых холодах. Сентябрь есть сентябрь. Воскресный день выдался пасмурным. «СЕЗОН СМЕРТИ» – кричал газетный заголовок. «УАЙТЧЕПЕЛЬСКИЙ УБИЙЦА ПО-ПРЕЖНЕМУ НА СВОБОДЕ».

Фиона сидела на ступеньке крыльца, читая отцовскую газету. Шейми играл рядом. И как только женщины отваживались гулять по закоулкам с незнакомцем, зная, что где-то рядом бродит убийца? «Он дьявольски обаятелен», – сказала ее ма. Скорее всего, мать права. Нужно обладать изрядным обаянием, чтобы женщина согласилась пойти с ним неведомо куда, когда вокруг темень и густой туман.

На ее улице и по всему Уайтчепелу люди отказывались верить, что кто-то способен совершать зверские убийства и затем бесследно исчезать. Полицейские выглядели шутами. Их критиковал парламент, над ними издевались газетчики. Фиона знала, как это сказывается на дяде Родди. Он так и не оправился после убийства Полли Николс. Ему продолжали сниться кошмары.

Мало того, что убийца был чудовищем. Газеты сделали его символом всех бед общества. В рабочей среде это был символ насилия и беззакония, в высших слоях – разврата. Богатые видели в убийце члена некой тайной организации низов, двуногого зверя, обозленного на весь мир. Бедные, наоборот, считали его аристократом, джентльменом, получавшим извращенное наслаждение от охоты на проституток. Для католиков он был протестантом, для протестантов – католиком. Иммигранты, живущие в Восточном Лондоне, считали его сумасшедшим англичанином, пропившим мозги и необычайно опасным. Соотечественники Джона Буля видели в нем грязного, безбожного иностранца.

Фиона не пыталась представить, как выглядит убийца. Зачем это ей надо? Не все ли равно, какое у него лицо? Ей хотелось, чтобы его поймали. Тогда она сможет спокойно гулять с Джо по вечерам, а если опоздает на пять минут, ма не подумает, что ее дочь валяется в переулке со вспоротым животом.

Кубики, которыми играл Шейми, с грохотом посыпались вниз, заставив Фиону вздрогнуть.

– Твою мать! – завопил Шейми.

– Это Чарли тебя научил? – спросила Фиона, и мальчик с гордостью кивнул. – Берегись, чтобы наш па не услышал.

– А где Чарли? – спросил Шейми, поворачиваясь к сестре.

– В пивоварне. За работу по выходным платят больше.

– Скорей бы вернулся. Он мне лакричных конфет обещал.

– Потерпи, малыш. Он скоро придет.

Фионе было неловко за свое вранье. Чарли сейчас находился не в пивоварне, а в «Лебеде» – пабе на берегу Темзы, где колошматил того, с кем бился на кулаках. Но рассказывать Шейми об этом нельзя. Он еще слишком мал, хранить секреты не умеет и невзначай разболтает матери. Чарли участвовал в кулачных боях, чтобы заработать. Фиона узнала об этом от Джо, а он слышал от приятеля, который ставил на Чарли и выигрывал. Теперь понятно, почему с недавних пор Чарли стал приходить домой с синяками. На расспросы отвечал одно и то же: «С парнями поцапался».

Поскольку Фионе не полагалось знать об участии брата в кулачных боях, она не смела спросить, что? он намерен сделать с заработанными деньгами. Но она догадывалась: Чарли хотел отправиться в Америку к дяде Майклу. Она помнила, как сияли глаза брата, когда ма вслух читала дядино письмо, где он подробно описывал свой магазин и жизнь в Нью-Йорке. Потом Чарли сам перечитывал это письмо, сидя за кухонным столом. На Фиону даже глаз не поднял, только коротко бросил:

– Фи, я поеду к ним.

– Нет, Чарли. Ма будет плакать, – возразила она. – Да у тебя и денег на билет нет.

Этот довод на Чарли не подействовал.

– Бьюсь об заклад: раз дела у дяди Майкла идут в гору, он обрадуется помощнику. Тем более что у тети Молли скоро появится ребенок и все такое. Зачем брать кого-то, когда есть родной племянник? Я не собираюсь всю жизнь горбатиться в пивоварне за вшивые деньги.

– Подожди немного, и пойдешь работать к нам в магазин, – сказала Фиона, и Чарли выкатил глаза. – Нечего кривиться! У нас с Джо будет свой магазин, вот увидишь.

– Я хочу жить по-своему. Поеду в Нью-Йорк.

Фиона позабыла о том разговоре и вспомнила совсем недавно, узнав, что брат зарабатывает кулачными боями. Маленький бунтарь был настроен серьезно. Его манила Америка, где улицы вымощены золотом. Если Чарли туда уедет, он там быстро станет видным парнем. Но Фиону пугала мысль, что он окажется в такой дали. Она крепко любила брата, хотя он доставлял семье немало хлопот. Люди, уезжавшие в Америку, почти никогда не возвращались. Воспоминания да редкие письма – вот и все, что останется им, когда Чарли уедет.

Если так случится, она будет скучать по брату, однако Фиона понимала его желание уехать. Как и она, Чарли не мог смириться с будущим, где нет ничего, кроме изнурительного труда. И почему они с братом должны безропотно принимать такое будущее? Только потому, что бедны? Быть бедным – не преступление. Господь Иисус тоже был беден и происходил из рабочих. Па постоянно напоминал ей об этом. И отец Диган говорил, что бедность – не порок, но нужно проявлять смирение. Если вы бедны – значит Господь уготовил вам такую судьбу, и вы должны безропотно принимать Его волю. Знайте свое место и все такое.

Фиона обвела взглядом противоположную сторону Монтегю-стрит. Ветхие, покрытые копотью дома с тесными комнатами, тонкими стенами и окнами, от которых вечно дуло. Она знала судьбы почти всех соседей. В пятом номере жила семья Макдонаф с девятью вечно голодными ребятишками. В седьмом – Смиты; муж – картежник, жена вечно ходит по ломбардам, дети без присмотра. В девятом – Филлипсы; выживают изо всех сил, но их уважают. Фиона никогда не видела миссис Филлипс улыбающейся, однако эта женщина постоянно мыла крыльцо.

«Неужто и мне так жить?» – думала Фиона. Черта с два она просила себе такую жизнь! Пусть другие смиряются и не ропщут. У них с Джо будет счастливая и богатая жизнь.

Джо. Вспомнив, чем они недавно занимались в переулке, Фиона улыбнулась. Стоило ей подумать об этом, как внутри поднималась темная волна и начинало зудеть между ног. А думала она об этом постоянно. Фиона решила сходить в церковь и покаяться отцу Дигану в грехе, однако по пути решила, что священника это не касается, поскольку ничего грешного она не сделала. Священник назвал бы их ласки непотребством, но Фиона была иного мнения. Она не с кем попало ласкалась, а с Джо.

«Что ж со мной творится?» – удивлялась Фиона. То она было твердо убеждена, что такие вольности недопустимы и даже думать о них нельзя. И буквально через минуту снова представляла себя наедине с Джо: его поцелуи, его руки, трогающие ее там, где не положено. Может, они исчерпали все доступные ласки, а дальше – только то, что бывает между мужчиной и женщиной? И как это происходит? Фиона толком не знала. Слышала: мужчина с силой пихает в тебя свой конец. Но зачем? Потому что не входит? А если не входит, не бывает ли женщине больно? Эх, кто бы ей рассказал! Подруги сами знали не больше, чем она. Спросить у Чарли? Нет, она скорее умрет, чем спросит у него.

Шейми привалился к ее плечу. Он тер глаза и зевал. Пора было его укладывать на дневной сон. Фиона собрала кубики и увела брата в дом. Шейми едва дошел до кровати и заснул раньше, чем Фиона успела его разуть. Постояв около спящего брата, она вышла из комнаты и плотно закрыла дверь. Чарли еще не вернулся. Дядя Родди ушел в паб. Айлин спала в комнате родителей. Даже отец с матерью легли вздремнуть, как всегда по воскресеньям. Фиона и Чарли с ранних лет знали: дневной родительский сон лучше не тревожить.

В распоряжении Фионы было часа полтора свободного времени. Можно заварить себе чая и почитать. Можно прогуляться по Коммершел-стрит, поглазеть на витрины или навестить подруг. Фиона остановилась в коридоре, раздумывая над решением. В дверь постучали. Она открыла.

– Добрый день, миссус, – послышалось с крыльца. – Не желаете ли каких фруктов или овощей? Репы? Лука? А может, брюссельской капусты?

– Тише, дурень, не то брата разбудишь, а заодно и родителей, – сказала Фиона, радуясь приходу Джо. – Ранехонько ты сегодня. Что, торговля с утра не задалась?

– Торговля? Нет, что ты. Просто… сегодня закончили пораньше. Вот и подумал: позову тебя, прогуляемся к реке, – ответил Джо, улыбаясь во весь рот.

Его улыбка почему-то насторожила Фиону. Раннее окончание торговли – тоже. Какие там прогулки к реке, когда после субботней и воскресной торговли он едва стоял на гудящих ногах? Не иначе как что-то случилось.

– Тогда идем, – сказал он, потянув Фиону за руку.

Шел Джо быстро, даже торопливо, не говоря ни слова. Наверняка о чем-то думал. Неужто опять с отцом повздорил? Фионе не терпелось узнать, но у Джо не было привычки выпаливать все сразу. Соберется с мыслями, успокоится, потом заговорит.

На причалах по обе стороны от Старой лестницы было тихо. Тихой была и река. Прилив схлынул. На волнах покачивалось всего несколько барж и яликов. Раздвижные двери складов были накрепко закрыты. Замерли краны. Темза, как и Лондон, старалась отдыхать в «день Господень», как называли воскресенье.

К реке они не спустились, а уселись на середине Старой лестницы. Джо подался вперед, уперев руки в колени. Он по-прежнему молчал. Фиона перевела взгляд с его лица на речную гладь, ожидая, когда Джо заговорит. Глубоко вдохнув, она ощутила запах чая. Неизменный запах. В ящиках, громоздящихся на складе Оливера, или насыпанный горками на складском полу. Фиона представила коричневую пыль, проникающую сквозь половицы и щели в дверях. Она закрыла глаза и снова втянула воздух. Запах был сладковатым и насыщенным. «Дарджилинг».

– Слышал, Чарли становится своим парнем в «Лебеде», – нарушил молчание Джо.

Фиона знала: он позвал ее на реку совсем не для разговоров о Чарли. Это так, для начала, чтобы подобраться к главному.

– Только бы наша ма не пронюхала. Мигом вытащит его оттуда за ухо.