Дикая роза

– Прости, – с виноватой улыбкой произнес он. – Мне было не удержаться. Я заглажу свою вину. Клянусь! – пообещал он, слегка кусая ей мочку уха, отчего Дженни захихикала. – Это будет прекрасно. Просто фантастически. Настолько хорошо, что ты не устоишь. Еще пощады запросишь.

Дженни смеялась. Шейми любил ее смех. Ему нравилось сознавать, что он дарит ей счастье. Он слегка укусил ее за плечо, отчего Дженни засмеялась еще громче. Потом поцеловал шею, ложбинку между грудями, бедро. Его рука оказалась у нее между ног. Шейми хотел поцеловать и там, но, взглянув, увидел кровь на бедрах.

Черт побери! Какой же он болван! Все испортил. Мысли Шейми спутались.

– Дженни, ты… Ты же не… – начал он.

– Девственница? – со смехом спросила она. – Уже нет.

Шейми захлестнуло волной раскаяния. Он столь сильно хотел Дженни, что даже не подумал, были ли у нее мужчины до него. Нельзя с ней так. Особенно с ней. Прежде он укладывал в постель только опытных женщин. Он мерзавец. Подлец. Хам. Она дочь священника. Честная, порядочная и все такое. Разумеется, она была девственницей. Как он мог оказаться таким безрассудным глупцом?

– Прости меня, Дженни. Я не знал. Иначе я бы этого не сделал. Честное слово, – бормотал он, ожидая слез и упреков.

Но Дженни удивила его, как тогда, в Холлоуэе.

– Простить? За что? Я на тебя совсем не сержусь, – со смехом ответила она. – Знай, Шеймус Финнеган, я хотела тебя с того самого дня, когда увидела впервые.

Она поцеловала Шейми и крепко прижалась к нему, отчего в нем снова вспыхнуло желание.

На этот раз он не торопился, сдерживаясь, пока не услышал ее участившееся дыхание и не почувствовал, как ее ноги обвились вокруг его ног. Его оргазм был стремительным и быстрым, с ее именем на устах. Шейми был заворожен ее красотой. Ее миловидным лицом. Ее телом – мягким, роскошным и невероятно красивым. Она напоминала шедевры старых мастеров. Безупречная Галатея, в которую вдохнули жизнь. Он наслаждался формой ее груди, такой приятно тяжелой в его ладони. Ее узкой талией. Щедрыми изгибами ляжек. Неизъяснимой мягкостью бедер и тем, что находилось между ними.

Уилла выглядела совсем не так. И вызывала совсем не такие ощущения. Мускулистая, тощая, ни намека на роскошное тело. У него с Уиллой не было близости, но они обнимались и целовались. Незадолго до проклятого спуска. Он помнил ее жесткие бедра, упиравшиеся в его. Помнил сильное, равномерное биение ее бесстрашного сердца. А после падения он, как мог, вправлял ее безнадежно сломанную ногу. Нес на себе, искалеченную, милю за милей. По африканским джунглям и вельду, чувствуя своей щекой ее воспаленную щеку. Он заставлял ее есть и пить. Удерживал, когда ее тошнило. Очищал ее раны от крови и гноя. Шейми хорошо знал тело Уиллы. Гораздо лучше, чем тело Дженни. Знал душу Уиллы, ее дух и сердце.

Снова Уилла, подумал Шейми и вдруг ощутил тяжесть на сердце. Уилла всегда присутствовала в его жизни. Даже сейчас, когда он, голый, лежал рядом с Дженни. Неужели он никогда не освободится от Уиллы? От воспоминаний? От мучений. Ну почему он не может выбросить ее из головы, вырвать из сердца?

Бог свидетель, он вырвет Уиллу из себя. Он сделает это. Избавит себя от нее. Разорвет ее чары. Прекратит мучения, ощущаемые всякий раз, когда думал о ней. Здесь и сейчас. Навсегда.

– Я люблю тебя, Дженни, – сказал он, приподнявшись на локте.

– Что? – приоткрыв глаза, переспросила задремавшая Дженни.

– Я люблю тебя, – повторил он, надеясь, что она не услышит отчаяние в его голосе. – Очень люблю.

«Я очень ее люблю, – твердил он себе. – Очень. Потому что она красивая и удивительная. Надо быть безумцем, чтобы ее не любить».

Дженни моргала, глядя на него. Казалось, она хотела что-то сказать, но не могла вытащить из себя слова. Шейми сник. Он сказал более чем достаточно. А может, сказал мало. Скорее всего, так. Вслед за его безумным признанием должно было бы последовать предложение. Ведь он дважды занимался с ней любовью. Он лишил ее невинности. Сейчас ему надлежало встать на одно колено и попросить Дженни выйти за него. Но Шейми не мог, ибо, задавая этот вопрос, он видел не светло-карие глаза Дженни, а зеленые глаза Уиллы. Сейчас. И всегда.

– Дженни, я просто дурак, – торопливо заговорил он. – Тебе не надо отвечать. Я понимаю. Наверное, мне вообще лучше было бы помолчать.

– Ты не дурак, Шейми, – возразила Дженни. – Совсем не дурак. Я… я… – Она глубоко вдохнула и сказала: – Я тоже тебя люблю. До безумия.

По ее щеке скатилась слеза. Потом вторая.

Шейми смахнул ее слезы:

– Не плачь. Пожалуйста, не плачь. Дженни, я сам не знаю, что? делаю. Я не знаю, где окажусь через несколько месяцев: на корабле, плывущем в Антарктику, или за столом в одном из кабинетов Королевского географического общества. Я не знаю, как…

Шейми хотелось быть с ней честным. Сказать ей: «Я не знаю, как мне теперь быть: то ли отправиться в Антарктику, то ли остаться в Лондоне». А еще ему хотелось… пусть Дженни сделает так, чтобы он полюбил ее еще сильнее и навсегда забыл Уиллу Олден. Однако Шейми не знал, как высказать все это и не задеть ее достоинства. Он заикался и запинался, пока Дженни не оборвала поток его неуклюжих словоизлияний.

– Тише, – сказал она, поднося палец к его губам. – Все в порядке, Шейми.

– Прошу тебя, не грусти, – попросил он. – Мне невыносимо видеть тебя печальной.

Дженни покачала головой и поцеловала его:

– Я не грущу. Совсем не грущу. Я счастлива. Невероятно счастлива. У меня есть твоя любовь. Это все, чего я хочу. Это больше, чем я надеялась получить.

Шейми задумался над ее словами. Как Дженни, красивая, умная, добродетельная, могла хотя бы на мгновение допустить, будто любовь мужчины превышает то, что она надеялась получить? У Дженни Уилкотт могла быть тысяча мужчин, и каждый из них, удостоившись ее внимания, считал бы себя невероятным счастливцем. Ну почему, черт побери, он не любит ее так, как любит Уиллу?! Почему он не может оставить Уиллу в прошлом – женщину, разбившую ему сердце? Сколько он потом собирал осколки? Что с ним происходит?

Эти вопросы не давали Шейми покоя. Они терзали его. Ему хотелось встать, одеться и пойти по залитым дождем полям. Идти и идти, пока злость не покинет его, пока не исчезнет отчаяние. Пока в мозгу не появятся ответы.

Но Дженни не позволила ему уйти. Нежно поцеловав Шейми, она притянула его к себе.

– Все в порядке, – снова сказала она.

И пока он лежал в ее объятиях, так оно и было… на несколько блаженных часов.

Глава 17

– А-а! Вот и она – моя зеленоглазая еретичка!

Уилла Олден улыбнулась. Она встала и поклонилась человеку, вошедшему в единственное питейное заведение Ронгбука, которое предприимчивый местный житель открыл в углу сарая для яков.

– Намасте, ринпоче, – произнесла она, тепло поздоровавшись с ним.

Традиция требовала первой здороваться со старшими. Тем более с ламой. Уилла обращалась к нему не по имени, а по титулу. В переводе с тибетского «ринпоче» означало «драгоценный».

– Намасте, Уилла Олден, – ответил лама. – Мне сразу нужно было искать тебя у Джингпы. Кстати, не я ли столько раз тебе твердил, что спиртные напитки туманят путь к просветлению?

Он отчитывал Уиллу, но глаза оставались добрыми.

Уилла подняла бамбуковую чашку с чангом, похожим на эль напитком из ячменя:

– Ах, ринпоче, я ужасно ошиблась! Я-то думала, что чанг Джингпы как раз и ведет к просветлению.

Лама засмеялся, вытащил низкую деревянную табуретку и присел за столик Уиллы, сооруженный из широкой доски, положенной на два ящика из-под чая, возле очага. Лама снял шапку из овчины, рукавицы и расстегнул тулуп. Вечер был пронизывающе холодным. Снаружи завывал ветер, но в каменном сарае Джингпы было тепло, чему способствовали огонь очага и дыхание яков.

– Ринпоче, не желаете ли глотнуть чего-нибудь горяченького? – спросила Уилла. – Вечер холодный, а тело желает тепла.

– У моего тела, Уилла Олден, мало желаний. Я справился со своими желаниями, ибо желание – враг просветления.

Уилла спрятала улыбку. Она и этот жилистый старик не впервые играли в подобную игру. Лама был духовным предводителем деревни, настоятелем буддистского монастыря в Ронгбуке. Ему не подобало развлекаться в питейном заведении на глазах у жителей. Завтра Джингпа, у которого язык без костей, расскажет всей деревне о приходе ламы. Если он и останется выпить, то лишь уступая просьбе Уиллы. И никак по-иному.

– Пожалейте меня, ринпоче. Я не настолько удачлива, как вы. Просветление ускользает от меня. Мной управляют желания. Даже сейчас, ибо я очень желаю побыть рядом с таким досточтимым человеком, как вы. Неужели вы откажете бедной еретичке и не позволите ей насладиться вашим светом и знанием?

Лама шмыгнул носом.

– Раз уж ты просишь, я выпью чашечку чая, – сказал он.