Хороши в постели

– Наверное, знал Трумэна [7 - Гарри Трумэн (1884–1972) – 33-й президент США (1945–1953).].

– И ходил в сшитых на заказ костюмах, с тростью в руке.

Нифкин смотрел на нас как на чокнутых, потом уходил в гостиную. Я тянулась за поцелуем, и мы с Брюсом вновь пускались вскачь.

Если я спасла Нифкина от «спортсменов», объявлений и приюта, он в той же степени спасал и меня от одиночества, давал мне причину вставать по утрам, и он меня любил. Хотя бы за наличие больших пальцев и умение открывать ему консервы. Да и неважно. Вполне достаточно того, как он по ночам укладывал рядом с моей головой мордочку, вздыхал и закрывал глазки.

Утром после посещения клиники я прицепила к ошейнику Нифкина его поводок-рулетку, сунула в правый карман полиэтиленовый пакет из супермаркета, а в левый – четыре собачьих печенюшки и теннисный мячик. Нифкин уже скакал как бешеный, сигал с моего дивана на свою лежанку, с реактивной скоростью несся по коридору в спальню и обратно, лишь изредка замирая для того, чтобы лизнуть меня в нос. Каждое утро было для него праздником. «Ура! – казалось, радовался Нифкин. – Уже утро! Обожаю утро! Утро! Пошли гулять!» Я наконец вывела его за дверь, но он все равно продолжал гарцевать, мешая мне выудить из кармана очки от солнца и нацепить на нос. И мы зашагали по улице: Нифкин едва ли не танцевал, а я тащилась сзади.

Парк почти пустовал. Лишь два золотистых ретривера обнюхивали кусты, а на углу маячил надменный кокер-спаниель. Я спустила Нифкина с поводка, и пес вдруг безо всякого повода с истошным лаем ринулся прямиком на спаниеля.

– Нифкин! – заорала я, зная, что как только до чужой собаки останется полметра, он замрет, фыркнет со всем презрением, гавкнет еще пару раз, а потом оставит цель в покое. Я это прекрасно понимала, и Нифкин тоже, и даже, скорее всего, сам спаниель. По своему опыту скажу, что собаки обычно игнорируют Нифа в боевом запале, ведь он крохотный и совсем не грозный, хоть и старается. А вот хозяин поднапрягся, увидев несущийся на его любимца пятнистый, скалящий зубы снаряд.

– Нифкин! – снова позвала я, и пес, в кои-то веки меня послушав, остановился как вкопанный. Я поспешила к псу, стараясь держаться с достоинством, подхватила его на руки, взяла за шкирку и по заветам «Коррекции поведения», глядя в глаза, несколько раз повторила: – Нельзя! Фу!

Ниф взвизгнул, недовольный тем, что его забаву прервали. Спаниель робко вильнул хвостом, а на лице хозяина спаниеля отразилось изумление.

– Нифкин? – переспросил он.

По глазам видно, готовился задать следующий вопрос. Интересно, хватит смелости? Я поспорила сама с собой, что да.

– Вы знаете, что такое нифкин?

Счет один – ноль в пользу Кэнни. Нифкин, как мне поведали студенческие друзья моего братца, – это область между мошонкой и анусом. Вот как песеля обозвали спортивные журналисты.

Я старательно изобразила недоумение:

– А? Это его кличка. А она что-то означает?

Парень весь вспыхнул.

– Э-э… да. Это… э-э… сленговое слово.

– И что же оно значит? – старательно изобразила невинность я.

Он переступил с ноги на ногу. Я выжидающе на него смотрела. Нифкин тоже.

– Эм… – начал парень и умолк.

Я таки решила сжалиться.

– Да знаю я, что такое «нифкин». Пес достался мне от первых хозяев, – и я выдала сокращенную версию его истории. – А когда поняла, что это за кличка, было уже поздно. Я пыталась называть его Нифти… и Напкин… и Рипкен… в общем, на что фантазии хватало. А он отзывается только на одно.

– Жесть, – рассмеялся парень. – Я – Стив.

– Я – Кэнни. А как зовут вашу собаку?

– Санни.

Нифкин и Санни осторожно друг друга обнюхали, мы со Стивом обменялись рукопожатием.

– Только перебрался сюда из Нью-Йорка, – сказал он. – Я инженер…

– К семье?

– Нет. Я холост.

Мне понравились его ноги. Загорелые, умеренно волосатые. И эти дурацкие сандалии на липучках, которые в то лето носил каждый первый. Шорты цвета хаки, серая футболка. Симпатичный.

– Не хотите как-нибудь выпить пива? – предложил он.

Симпатичный и очевидно не испытывающий отвращения к потной женщине в теле.

– Да, конечно. Было бы здорово.

Из-под козырька бейсболки мелькнула улыбка. Я оставила ему свой номер телефона, стараясь не строить особых иллюзий, но тем не менее довольная собой.

Дома я насыпала Нифкину его корм, сама поела хлопьев, почистила зубы и устроила себе небольшую дыхательную гимнастику, чтобы успокоиться перед интервью с Джейн Слоун, выдающейся женщиной-режиссером, о которой я буду писать статью для следующего воскресного выпуска. В знак уважения к ее славе и потому что мы встречались в шикарном ресторане «Четыре сезона», я подошла к вопросу наряда особенно тщательно и с трудом, но втиснулась сразу в утягивающее белье и колготки с утягивающим верхом. Разобравшись с животом, натянула льдисто-голубую юбку, такого же цвета жакет со стильными пуговицами в форме звездочек и массивные черные лоферы, обязательный хипстерский атрибут. Помолилась о силе и самообладании, а еще чтобы Брюс переломал пальцы в какой-нибудь странной производственной аварии, чтобы он точно больше никогда ничего не написал. Потом я вызвала такси, схватила блокнот и отправилась в «Четыре сезона».

В «Филадельфия икзэминер» я освещаю Голливуд. И это не так просто, как можно подумать, потому что Голливуд в Калифорнии, а я, увы, нет.

Однако я не сдаюсь. Пишу о трендах, сплетнях, брачных игрищах звезд и старлеток. Делаю обзоры и даже время от времени беру интервью у редких знаменитостей, когда те в рамках рекламного марш-броска снисходят до появления и на Восточном побережье.

Меня занесло в журналистику после окончания колледжа со степенью по английскому и без каких-либо планов на жизнь. Я хотела писать, а газеты были одним из немногих мест, где мне бы за это платили. Так вот, в сентябре после выпуска меня приняли на работу в крошечное издание Центральной Пенсильвании. Средний возраст репортера составлял двадцать два года. Стажа на всех нас в сумме было меньше двух лет – и это ох как сказывалось.

В «Сентрал Вэлли таймс» я отвечала за пять школьных округов, пожары всех мастей, автомобильные аварии… ну и все остальное, если удавалось выкроить время. За это мне платили солидные триста баксов в неделю – при хорошем раскладе на жизнь хватало. Но, разумеется, хороший расклад выпадал весьма редко.

Далее меня перевели на свадьбы. «Сентрал Вэлли таймс» оставалась в числе последних газет в стране, где до сих пор бесплатно публиковались длинные описания церемоний – и (горе мне, горе) платьев невест. Шов «принцесса», алансонское кружево, французская вышивка, украшения из бисера, сборчатый турнюр… я набирала эти термины так часто, что запрограммировала под них клавиши быстрого доступа. Всего нажатие – и в тексте целая фраза: «вышивка речным жемчугом» или «пуф из тафты цвета слоновой кости».

Однажды, когда я устало печатала очередные свадебные объявления и размышляла о несправедливости бытия, я наткнулась на слово, которое не могла разобрать. Многие наши невесты заполняли бланки от руки. Конкретно эта вывела слово с обилием завитушек, которое напоминало что-то вроде «мор-пеха».

Я показала бланк Раджи, еще одному репортеру-неофиту.

– Что здесь написано?

Он сощурился на фиолетовые чернила.

– Мор-пеха, – прочитал он медленно. – Как морская пехота?

– А если речь про платье?..

Раджи пожал плечами. Он вырос в Нью-Йорке, отучился в Школе журналистики Колумбийского университета. Повадки жителей Центральной Пенсильвании были ему чужды. Я вернулась обратно за свой стол, а Раджи – к мучительному набору школьного меню на целую неделю.

– Картофельные шарики, – услышала я его вздох. – Вечно эти картофельные шарики.

И я опять осталась наедине с «мор-пеха». В графе «Контакты» невеста нацарапала домашний номер. Я взялась за телефон.

– Алло? – отозвался бодрый женский голос.